Ирод - Мордовцев Даниил Лукич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/42
• Следующая

Едва Клеопатра потом вступила с мостков на землю в сопровождении амуров и сирен, как Антоний сошел с трона и в сопровождении сатиров и вакханок двинулся навстречу... своей смерти...

Наконец они сошлись. Антоний увидел ту, о которой давно мечтал...

Роль дурака была сыграна, и эта роль погубила его...

На другой день у дуумвира Марка Антония был деловой прием подвластных ему царей. Он уже не изображал из себя Вакха, а был в блестящей, шитой золотом тунике, в белоснежной тоге с широкими пурпурными каймами и в лавровом венке на кудрявой голове, которую сегодня утром украсила этим венком сама Клеопатра. Он был, видимо, оживлен, но в движениях его и на полном лице заметны были следы утомления — остатки вечерней оргии. Его окружали придворные и вожди, те, которые еще вчера играли постыдную роль сатиров. Был тут и знаменитый после Цицерона оратор Мессала, глава римского литературного кружка — «reipublicae litterarum».

Первыми удостоились аудиенции представители Иудеи, как более образованные из всех восточных царей и сатрапов и лично знакомые Антонию по службе его, в молодости, в рядах легионов Габиния, поддерживавшего Гиркана и Антипатра против претензий непокорного римлянам царя Александра, племянника Гиркана и отца Мариаммы.

После первых приветствий Антоний, обращаясь к Ироду и Гиркану, заговорил об Антипатре.

— Так доблестный Антипатр отравлен Малихом? — сказал он как бы в раздумье. — Жаль. Я оплакиваю этого достойного вождя. Кто бы подумал? Малих! Я не могу забыть их обоих. Я помню, а молодое время так хорошо помнится, я помню, когда я прибыл в Иудею с Габинием, он послал меня с частью легионов вперед, чтобы преградить Александру путь к Иерусалиму, и тут я познакомился с твоим отцом (это к Ироду) и с тобою. Тогда же ко мне примкнуло иудейское войско с Малихом и Пифолаем во главе. О, какую жаркую битву мы тогда дали Александру почти у самого Иерусалима! Три тысячи его воинов пало на месте.

— И три тысячи будущий повелитель мира взял в плен, — почтительно подсказал Ирод.

— Да, да... И еще тогда отличился мальчуган Ирод, — ласково улыбнулся Антоний.

Мессала посмотрел на Ирода: «Будет из этого прок», — казалось, говорили его лукавые глаза.

— Тогда я в первый раз увидел Иерусалим и его величественный храм, — продолжал Антоний под наплывом воспоминаний. — Как давно это было!

— Ровно семнадцать лет прошло с той торжественной минуты, когда перед нами растворились ворота святого города и незабвенный Габиний вручил мне управление храмом и утвердил состав синедриона, — подсказал Гиркан.

— Да, и я это помню, — с улыбкой заметил Мессала, которого называли в Риме «мозгом Антония», — еще какие пиры задавали нам тогда почтенный первосвященник и доблестный Антипатр.

— Помню, помню! — засмеялся Антоний. — Хотя наши друзья, иудеи, и не строят храмов веселому Вакху, однако возлияния ему они совершают исправно.

— Мы следуем в этом прародителю Ною, — снова вставил Гиркан. — Да и отцы наши заповедали нам истину: вино веселит сердце человека.

— Прекрасно, — согласился Антоний. — А что твоя мать, почтенная Кипра? — обратился он к Ироду.

— Оплакивает смерть мужа и моего отца, — был ответ.

— Я хорошо помню почтенную мадонну с прелестным ребенком на руках.

— Из этого младенца выросла теперь такая красавица Саломея, которая за пояс заткнет и саму Клеопатру, — раздался вдруг позади Антония чей-то мужественный голос.

Все вздрогнули от неожиданности. Глаза Антония гневно сверкнули, и он быстро повернулся к тому, кто осмелился говорить так дерзко и непочтительно. Глаза Антония и говорившего о Саломее, сестре Ирода, встретились.

— А, это ты, старый Волк (Люпус)! — разом смягчился гнев Антония. — Я твои вкусы знаю.

Дерзко говоривший смельчак, по имени Люпус-Волк, был старый военный трибун, один из тех двух, которые в Тире убили Малиха по «приказу Кассия» и по воле Ирода. Антоний давно знал и любил этого старого ворчуна, который был для него когда-то вроде дядьки и учителя в военном деле и не раз во время жарких схваток в Иудее спасал пылкого Антония от смерти. Старик всю жизнь провел в восточных легионах, сражался и под знаменами Помпея и Красса, делал походы с Габинием и Антонием, с Мурком и Кассием. Его знали и ценили его честность и беззаветную храбрость и Антипатр, и Ирод. В Иерусалиме он был вхож в дом Антипатра, и там он видел Саломею еще ребенком, а потом, бывая со своим легионом в Иудее и навещая дом Антипатра, он видел, как подрастала Саломея, как она из ребенка вырастала в подростка и дарила старика своей ласковой, огненной улыбкой, а потом и совсем стала большой девушкой ослепительной красоты и по-прежнему ласково относилась к «старому римскому Волку».

— Знаю я твои волчьи вкусы, — снисходительно улыбнулся Антоний. — А, в самом деле, так хороша твоя сестра? — обратился он к Ироду.

— Не знаю: красота сестры — не красота для брата, — отвечал тот уклончиво.

— Но мы уклонились от дела, — вдруг круто повернул дуумвир[9], — мы еще не покончили с вопросом об Иудее. Кому вручить ее судьбы, потомку Маккавеев — Антигону или потомству идумея Антипатра? Какого мнения об этом иерусалимский первосвященник, сам отрасль Маккавеев?

— Я полагаю, — после долгого колебания отвечал Гиркан, — что под управлением сыновей Антипатра Иудея будет покойнее и более верна Риму, чем под управлением моего племянника.

— А ты что скажешь, наш мудрый советник? — обратился Антоний к Мессале.

— Моя мудрость — верность Риму, — отвечал оратор, — на этой мудрости построил свой ответ почтенный первосвященник, пожертвовал ей даже и узами родства. Притом, и Антигона, и Фазаеля, и Ирода я знал еще в Риме, когда они учились у Цицерона и посещали мои студии; у Антигона — душа зверя, которого никакая сила приручить не может; для него, как для волка, его логово — весь мир, и душа иудея не сольется с мировою душою, сердце иудея не забьется никогда в одном биении с мировым сердцем — с сердцем Рима, Капитолия, Форума; иудей вечно будет чужак во Вселенной. Не то я усматривал в юных идумеях — в Фазаеле и Ироде: у них — мировая душа.

— Я рад это слышать, — сказал Антоний. — Я сам то же думал. А потому, именем сената и народа римского я, дуумвир Марк Антоний, сыновей идумея Антипатра, Фазаеля и Ирода, назначаю тетрархами над всей Иудеей. Акт этого назначения я сегодня же отправляю в сенат для внесения его в Капитолий на хранение вместе с другими государственными актами.

Гиркан, Фазаель и Ирод благодарили дуумвира и клялись в неизменной верности Риму.

— Кто еще там ожидает аудиенции? — обратился Антоний к Мессале, отпуская Гиркана, Фазаеля и Ирода.

— Ожидают приема иудей Антигон, сын Аристовула, последнего царя Иудеи, парфянин Пакор, сын престарелого царя Парфии со своим сатрапом Варцафарпом, аравитянин Малих, царь Петры, а также депутаты из Тира, Сидона и Пергама, — отвечал Мессала.

— Первыми я приму дерзких парфян, — залитые золотом уста Красса вопиют о мщении.

После приема у Антония произошло нечто, чего никто не ожидал, что оказалось роковым для всей последующей бурной жизни Ирода.

— Сын мой Ирод, — сказал ему Гиркан, — на твои сильные руки Всевышний возложил судьбы Иудеи и мою собственную судьбу. Чтобы еще больше скрепить узы, связавшие тебя со мною, я отдаю тебе самое дорогое, что осталось мне в жизни, это мою драгоценную жемчужину Мариамму, отдаю тебе в жены, а с нею даю тебе еще одного брата, Аристовула. Бери их... люби их...

Старик заплакал. Эта неожиданность так поразила Ирода, что он, при всем своем умении владеть собою, сначала растерялся. Он давно любил Мариамму, любил ее еще крошкой, когда носил на руках и изображал из себя Давида, поражающего Голиафа-Элеазара в львиной шкуре, который, бывало, похищал маленькую Мариамму. С ростом и развитием девочки росла и любовь к ней. Теперь он любил ее безгранично. Любовь Мариаммы казалась ему недосягаемым, небесным блаженством. Но он не забыл, как она в злополучный день, когда Ирод грозил распятием всему Иерусалиму, гордо, не по-детски сказала ему: «Нет, ты не мой!» И вдруг теперь ему отдают ее в жены! Она будет принадлежать ему, как Дорида! Нет, это старик Гиркан бредит; он ничего не знает.

• Предыдущая
• 13/42
• Следующая