Ирод - Мордовцев Даниил Лукич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/42
• Следующая

— Но ведь девочке только четырнадцать лет, — сказал он, наконец, — а мне тридцать два, и у меня уже есть жена. Да и сын мой от Дориды, Антипатр, уже старше Мариаммы.

— Это ничего не значит, — отвечал Гиркан. — Женщина — это такое деревцо, что чем оно моложе и нежнее, тем плодовитее, а дети благословение Божие. И то не важно, что у тебя уже есть жена; Дорида Доридой и останется, а Мариамма будет Мариаммой.

— Но она меня не любит...

— А разве любит агнец, когда его приносят в жертву Иегове? Женщина — тот же агнец, приносимый в жертву размножения народа Божьего; раститеся и множитеся и наполняйте землю, вот что сказал Иегова... Через год Мариамма даст тебе сына.

Но прошло два года, а Ироду было не до женитьбы.

Отверженный Антонием, Антигон, лишенный наследия предков, изгнанный из Иудеи, не дремал. Когда отец его, последний царь Иудеи, Аристовул, был отравлен по повелению Помпея, а сыну его и преемнику, Александру, римляне отрубили голову, Антигона с братьями и сестрами приютил у себя Птоломей, владетель Халкиды у подошвы Ливана. Сын Птоломея, Филиппион, влюбился в младшую сестренку Антигона и женился на ней. Но красавица приглянулась и отцу, и чадолюбивый папенька, убив сына, сам женился на его молоденькой вдове и с тех пор стал еще более покровительствовать Антигону и его братьям. Так они и остались в Халкиде.

Но Антигон не думал мириться с утратой отцовского наследственного трона. Мы видели его в Александрии, в приемной у Цезаря; но там сила и ловкость Антипатра и Ирода осилили его права, и Цезарь объявил ему жестко, что наследство — зло и разврат для наследника и что наследственный трон без личных доблестей наследника — то же зло и разврат... Мы видели его потом в Тарсе, у Антония, и там холопство Ирода перед Римом пересилило права наследства.

— Так я же призову силу против насилия! — со злобой отчаяния решил он, проклиная Рим и его угодников.

Он воротился в Халкиду. Два года зрел в его уме план мщения и, наконец, созрел.

Эти два года Антоний оставался в Александрии и в объятиях Клеопатры забыл весь мир... Пользуясь его временным безумием, парфяне успели захватить всю Сирию.

— Так вот где мой наследственный трон, в колчане у дикого парфянина, — сказал Антигон Лизапию, который унаследовал власть отца своего Птоломея над Халкидою.

— В колчане у парфянина? — удивился Лизапий.

— Да! Я уже говорил с их сатрапом Варцафарпом, и он с прямотою варвара сказал: «Дай нам тысячу талантов и пятьсот иудейских женщин и девиц, и мы посадим тебя на отцовское место».

— А царевич Пакор? — спросил Лизапий. — Ведь Варцафарп только его сатрап.

— Пакор, как ученик, делает то, что велит ему учитель.

Действительно, союз с парфянами был заключен немедленно. Антигон обещал Пакору, что он сам приведет ему пленницей сестру Ирода, Саломею.

— Это такая красавица, — говорил он, — что, когда глянет на пальмы, пальмы перед нею склоняют свои вершины, а когда идет по земле, по ее следам цветы распускаются.

Скоро орды варваров потянулись в Иудею, одни — за иорданскими горами в обход Мертвого моря, другие — берегом моря и через Самарию и Галилею.

Жители Иудеи, узнав, что с парфянами идет Антигон, законный наследник их царей, стали стекаться к нему толпами. Многие явились к нему и из Иерусалима. От толпы их отделился один старик и, приблизившись к Антигону, поднял к нему руки, как на молитву.

— О, горе, горе Иерусалиму! — страстно воскликнул он. — Иегова отвратил от него лицо свое, потому что иноплеменники — владыки святого города. Теперь ты пришел к нам, сын царей наших... Осанна! Осанна![10]

Толпа подхватила этот возглас, и крики долго не умолкали.

— Сын царей наших! — снова заговорил старик, когда крики смолкли. — Не думай, что мы своею волею покинули тебя. Нет! Мы зубами держались за тебя, хотя ты этого не видел, и нам за тебя выбили зубы. Мы в лицо самого Антония бросали твое имя, и он за тебя бросил нас в темницу. Когда этот поклонник мраморных и медных истуканов ехал в Египет к этой постыдной поклоннице быка, мы толпами своими преграждали ему путь, умоляя за тебя, и он топтал наши тела своими легионами. В Вифании, в Дафне мы кричали ему: «Отдай нам царей наших!», и он напускал на нас своих гоплитов, как стаю хищных зверей. Когда он проезжал через Тир, мы тысячною толпой пали на колени на том месте, где безбожный Ирод пролил кровь последнего нашего вождя, Малиха, и вопили: «Кровью Малиха заклинаем тебя!», и он нашей кровью обагрил весь берег моря... Вот раны, полученные за тебя!

Старик сбросил с себя одежды, показывая раны, которыми исполосовано было его тело. Антигон обнял его и заплакал.

— Я пришел вернуть вам царей ваших или умереть вместе с вами! — воскликнул он, обнажая меч. — Вперед, воины Иеговы! За мною — к Дриму!

Наэлектризованные страстной речью старика, а также слезами и возгласом Антигона, иудеи устремились неудержимым потоком с гор, окружающих Иерусалим, ворвались в город и залили собою всю площадь и двор храма. Напрасно Гиркан, явившись во главе сильного отряда, старался остановить их.

— Дети! Сыны Израилевы! Не оскверняйте кровью жилища Предвечного! — говорил он.

Народ не слушал его.

— Ты не служитель Предвечного, а слуга римлян и Ирода! — кричали иные.

Тогда на них ринулись Ирод и Фазаель со своими отрядами и после кровавой схватки вогнали в самый храм, оцепив воинами храмовый двор.

Наступила ночь. Часть воинов Ирода разместилась на ночлег в соседних с храмом домах.

В полночь зарево осветило храм и Елеонскую гору.

— Храм горит! Храм горит! — послышался во дворце Гиркана отчаянный крик.

Это кричала Мариамма. Юная царевна, теперь уже невеста Ирода, не спала. Она горячо молила Иегову, чтобы он послал победу дяде ее, Антигону, и гибель ненавистному ей жениху.

Тревога охватила весь дворец. Гиркан, в страшной тревоге поспешивший выйти на кровлю дворца, увидел клубы дыма и пламя, со всех сторон охватившее храм. Соседние горы тоже осветились. Но Гиркан ясно различил, что горит не сам храм, а прилегавшие к его внешним стенам частные дома и склады дров.

— Горят предатели! — донесся откуда-то торжествующий возглас.

Действительно, горел не храм. Противники Ирода, которые по случаю приближения праздника Пятидесятницы стекались в Иерусалим со всех концов Иудеи, узнав от иерусалимлян о положении дел в городе, немедленно примкнули к недовольным и тайно подожгли все дома около храма, в которых на ночь расположены были воины Ирода. Толпа была безжалостна. Кто из воинов успевал выбежать из объятого пламенем дома, того бросали в огонь.

— Жертва Ваалу! — кричал при этом ожесточенный народ.

— Всесожжение Молоху! — кричали другие.

К волновавшейся толпе прибыли Ирод и Фазаель со своими отрядами, но было поздно: жертвы народной ярости все погорели. Тогда началось избиение жителей. Между тем толпы недовольных все прибывали. Ирод вспомнил, что не только храм, но и дворец в опасности. А во дворце находилось то, что в настоящее время было для него дороже жизни — его невеста, Мариамма. Поручив Фазаелю защищать стены города, на которые уже напирали орды парфян с царевичем Пакором во главе, он обложил дворец.

Наступало утро. Гул битвы, проклятия, стоны слышались со всех сторон. Дым от горевших зданий все еще клубился в воздухе. Из-за Елеонской горы поднималось солнце.

Ирод, случайно взглянув на дворец, увидел Мариамму. Она стояла на плоской кровле дворца, и, судя по ее позе, по бледному личику, обращенному к небу, Ирод догадался, что она молилась. Выплывшее из-за Елеонской горы солнце осветило ее так, что она казалась видением, одним из ангелов, каким он себе представлял ее. Но за кого молилась она? За него, за Ирода? Но она так холодна теперь с ним. Взор ее — взор сфинкса, которых он видел в Египте... Тот же холодный мрамор...

— Вестник от Антигона! — прервал вдруг его мысли чей-то голос.

Ирод очнулся, перед ним стоял всадник с масличной веткой в руке. Это был старик, который накануне страстной речью воспламенил противников Ирода и заставил Антигона заплакать. Но теперь он был в латах и шлеме при полном вооружении.

• Предыдущая
• 14/42
• Следующая