Хроники Нарнии (сборник) - Льюис Клайв Стейплз - Страница 54

• Предыдущая
• 54/198
• Следующая

Между тем лошади предались воспоминаниям. Мало-помалу выяснилось, что они паслись на одном и том же лугу — «чуть выше Бобриной плотины» — и даже приходятся друг другу дальними родичами. Так что животные весело переговаривались, а люди молчали, с каждой секундой чувствуя себя все неуютнее.

Наконец Бри сказал:

— Что ж, таркина, расскажите нам свою историю. Сдается мне, она обещает быть занимательной.

Аравис не заставила себя упрашивать. Едва девушка начала рассказывать, изменились и ее голос, и манера говорить. В Калормене искусству рассказывать истории (не важно — правдивые или вымышленные) учат с малолетства. А в нашем мире детишек учат писать сочинения. И разница здесь огромная — истории слушать нравится всем, а человека, которому нравилось бы читать школьные сочинения, я в жизни не встречал.

— Имя мне Аравис, — начала девушка. — Я единственная дочь таркаана Кидраша, сына таркаана Ришти, внука таркаана Кидраша, правнука тисрока Ильсомбре, праправнука тисрока Артиба, коий возводил род свой к богу Ташу. Отец мой правит провинцией Калавар; за древность рода дозволяется ему стоять пред лицом тисрока — да живет он вечно! — даже не снимая туфель. Матушка моя скончалась — да пребудет с нею милость богов, — и отец взял себе другую жену. Из братьев моих старший погиб в стычке с бунтовщиками на далеком западе, а младший совсем еще маленький. И случилось так, что жена отца моего, моя мачеха, возненавидела меня, и свет померк в ее очах оттого, что жила я в доме отца моего. И убедила она отца моего выдать меня замуж за таркаана Ахошту. А всем ведомо, что Ахошта родом простолюдин, да вот лестью и злыми наветами вкрался в доверие к тисроку — да живет он вечно! — и тот в награду за верную службу сделал его таркааном и одарил городами и деревнями, а когда умрет нынешний великий визирь, Ахошта, как говорят, займет сто место. Лет ему по меньшей мере шесть десятков, на спине у него горб, а лицо как морда обезьянья. И отец мой, поддавшись на уговоры мачехи, соблазнившись богатством и могуществом Ахошты, заслал к нему сватов. Уж конечно, Ахошта не стал отказываться, и свадьбу назначили этим летом, в солнцеворот.

Едва достигла эта весть ушей моих, свет померк в моих очах, и бросилась я на ложе и горько возрыдала. А на следующий день поднялась я и омыла лицо свое, и велела оседлать свою лошадку Хвин, и взяла с собой кинжальчик, перешедший мне от старшего брата, и ускакала из дворца. А когда дворец отца моего скрылся из глаз, когда очутилась я в густом лесу, когда выехала на поляну посреди леса, спрыгнула я наземь со своей лошадки и достала кинжал, и раздвинула свои одежды, чтобы не было иной преграды между сердцем моим и острием кинжала, кроме кожи. И взмолилась я всем богам, чтобы после смерти позволили они мне соединиться с моим братом. А потом зажмурилась, стиснула зубы и приготовилась вонзить кинжал себе в грудь. Но прежде чем рука моя нанесла удар, лошадка Хвин заговорила вдруг, будто дочерь человеческая, и рекла она: «О хозяйка моя, не губи себя, ибо только живым улыбается удача, а мертвым все едино».

— Эх, кабы я вправду так складно говорила! — вздохнула Хвин.

— Тсс, мадам! — прошептал Бри, жадно слушавший рассказ Аравис, — Уж на что калорменцы мастера рассказывать, ваша хозяйка превзошла даже хваленых придворных сказителей тисрока. Продолжай, таркина, прошу тебя.

— Услыхав, что лошадка моя говорит языком человеческим, — продолжила Аравис, — я укорила себя за слабость. Должно быть, подумалось мне, поддалась я страху смерти, и рассудок мой помрачился и принял морок за явь. И устыдилась я тогда, ибо в нашем роду смерти страшились не более, чем укуса комариного. И вновь занесла руку с кинжалом, дабы свести счеты с жизнью. Но тут Хвин положила голову свою мне на грудь, словно защищая меня от меня же самой; и слова ее взывали не к чувствам, а к разуму, и корила она меня, как мать корит неразумную дочь. И изумление мое было столь велико, что забыла я и об Ахоште, и о скорбном своем намерении, и воскликнула: «О лошадка моя, откуда ведом тебе язык человеческий?» И Хвин поведала мне то, о чем вы уже знаете: что в Нарнии водятся говорящие животные, что ее жеребенком похитили с нарнианских пастбищ. И говорила она о лесах Нарнии, о реках, о могучих замках и прекрасных ладьях, и наконец молвила я: «Клянусь Ташем, Азаротом и владычицей ночи Зарденой, как бы хотелось мне побывать в Нарнии!» И лошадка ответила мне: «О хозяйка моя, там ты была бы счастлива, ибо в Нарнии никого не вынуждают выходить замуж против воли».

И после нашей долгой беседы вернулась ко мне надежда, и возрадовалась я, что рука моя дрогнула и не сумела нанести роковой удар. И решили мы с Хвин, что убежим вместе, и договорились между собой, как обставим наш побег. Потом возвратились мы во дворец, облачилась я в самые яркие одежды и стала петь и танцевать пред отцом моим, притворяясь, будто счастлива несказанно и дождаться не могу дня свадьбы. И сказала я: «О отец мой, свет очей моих, снизойди к моей просьбе, позволь мне взять служанку и на три дня уехать в леса, где совершу я тайные обряды и принесу жертвы Зардене, владычице ночи и покровительнице дев, как подобает всем девам, покидающим милые отцовские чертоги и вступающим в неизведанное». И отец мой ответил: «О дочь моя, свет очей моих, да будет так».

И покинула я тогда отца моего и пошла к его писцу, коий нянчил меня с младых ногтей моих, качал меня на коленях своих и любил больше жизни. И взяла я с него клятву хранить тайну, а когда согласился он, попросила написать для меня письмецо. И плакал он, и умолял передумать, но я была непреклонна; и сказал он: «Слушаю и повинуюсь» и написал письмо. И я запечатала это письмо и спрятала у себя на груди.

— А что там было, в письме-то? — спросил Шаста.

— Не перебивай, малыш, — одернул мальчика Бри. — Не порти рассказ. Всему свое время и место. Продолжай, таркина.

— Потом позвала я служанку, прислужницу моей мачехи, и сказала ей, что она будет сопровождать меня к святилищу Зардены, и велела разбудить меня рано-рано поутру. И улыбалась я ей, и подливала ей вина, и пила она с радостью, не ведая, что подмешано в то вино сонное зелье и что теперь проспит она всю ночь и весь следующий день. И едва дворец отца моего погрузился в сон, облачилась я в доспехи брата моего, кои хранила у себя в память о нем. Затем я повесила на пояс кошель и сложила в него все деньги, какие у меня были, и самоцветы, и взяла снеди в дорогу, и сама оседлала лошадь и ускакала прочь во вторую стражу. И вопреки словам, обращенным к отцу моему, путь я держала не в леса, а на север и на восток, к Ташбаану.

Ведала я, что три дня отец мой не станет разыскивать меня, ибо уверен он, что я совершаю девические обряды в святилище Зардены. А на четвертый день пути добрались мы до города Азим-Бальда, куда сходится множество путей и дорог и откуда скачут во все стороны на резвых конях почтари тисрока — да живет он вечно! И по праву рождения таркаанам и ближайшим их родичам дозволяется посылать весточки с этими почтарями. Так что отправилась я в Почтовую палату и рекла главному почтарю: «О доставляющий вести, вот письмо от дяди моего, таркаана Ахошты, к таркаану Кидрашу, правителю Калавара. А вот пять мин за то, что доставишь ты это письмо». И ответил главный почтарь: «Слушаю и повинуюсь».

А в письме этом, написанном рабом отца моего под мою диктовку, якобы от таркаана Ахошты, говорилось так: «Таркаан Ахошта таркаану Кидрашу желает здравия и благополучия! Во имя Таша необоримого и неумолимого! Спешу поведать тебе, что держал я путь ко дворцу твоему, стремясь поскорее сочетаться браком с дочерью твоей Аравис. И угодно было всемилостивым богам даровать нам с нею встречу в лесу, где совершала она обряды в честь Зардены, как подобает юной деве перед замужеством. И едва узнал я, кто передо мной, восхитился я красотой ее и девичьей стыдливостью, и воспламенилось сердце мое любовью, и стало мне вдруг очевидно, что, коли не сочетаюсь я с нею браком сей же час, померкнет свет пред очами моими. И тогда совершил я жертвоприношения и взял дочь твою в жены и возвратился с нею в свой дом. И теперь мы оба молим тебя о снисхождении и просим поспешить к нам, и порадовать нас своим приездом, и счастливы будем лицезреть тебя. Прошу я также, чтобы привез ты приданое жены моей, ибо расходы на свадьбу оказались столь велики, что изрядно опустошили мой кошель. Мы с тобою словно братья, и потому льщу я себя надеждой, что не разгневает тебя наш скорый брак: всему виной любовь, кою питаю я к твоей несравненной дочери. Да пребудут с тобой всемилостивые боги!»

• Предыдущая
• 54/198
• Следующая