Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович - Страница 86
- Предыдущая
- 86/163
- Следующая
— Знаю, знаю, — бодро заметил Алаярбек Даниарбек, хотя новость о появлении в этих краях самого Энвербея неприятно кольнула в сердце. — Однажды ястреб пришел в дом к куропатке. Видит, у неё дети-птенчики подросли. Ястреб и говорит: «О, вижу, вы, госпожа куропатка, не лишены милости аллаха! Помолимся вместе, дабы всевышний сподобил вас ещё большими благами». Куропатка обрадовалась и давай так и этак прислуживать ястребу, обхаживать его, ластиться к нему. А ястреб цап птенчиков, растерзал и пожрал. Вот тогда-то куропатка и сообразила, что к чему, а?
Он обвёл сидевших у очага взглядом и увидел выражение страха на их ли-цах, точно он был не Алаярбеком Даниарбеком, а хищным ястребом.
Не вставая, согнувшись в глубоком поклоне, едва не касаясь лбом кошмы, Баранья Нога спросил:
— Вы... не казий будете?
— По судам ходить — ходил, но не казий.
— А вы не святой ли имам — настоятель мечети?
— В ракатах склоняюсь под крышей мечети, но не имам.
— Вы... купец? — обрадовался чабан.
— Нет.
— Кто же вы, господин?
— Я — Алаярбек Даниарбек.
Едва ли рассчитывал Алаярбек Даниарбек произвести столь сильное впечатление. Он всегда и при всех обстоятельствах с гордостью произносил свое звучное имя, но сейчас сам растерялся, увидев на лицах своих собеседников настоящий, ничем не прикрытый ужас.
Несколько мгновений все молчали, точно удар грома оглушил их и заставил онеметь. И вдруг Сулейман Баранья Нога упал ниц на кошму и простонал:
— Пощади!
Все последовали его примеру.
— Пощади! Пощади! — вторили они хозяину.
— Прости нас, мы не узнали тебя! Не казни нас! О!
Они бились на полу, поминутно оглядываясь на дверь, точно ожидая, что оттуда появится нечто ужасное.
— Умоляем, пощади, — нечленораздельно лепетал Сулейман Баранья Нога. — Сколько несчастий, люди помирают там, где стоят. Чёрный год!.. Хлеб пропал... покойники валяются в степи без погребенья... Совсем затуманило башки наши... Пощади!
Он вскочил, схватил за плечо приземистого, кожа да кости, парня, подтащил его к двери:
— Беги, толстяк! Беги! Веди барана! Режь.
— Бежать? — обрадовался парень со столь неподходящим прозвищем и подмигнул неизвестно кому не только глазом-щелочкой, но и приплюснутым носом, и ртом до ушей. На его грубом лице появилось умное, хитрое выражение, очень не понравившееся Алаярбеку Даниарбеку.
И почему он тут же не остановил этого Толстяка, заслуживавшего скорее прозвище «мумия»! Всё дело в том, что Алаярбек Даниарбек безумно проголодался, а твёрдый, точно камень, ячменный хлеб вызывал резь в желудке.
Он даже пробормотал вполголоса:
— Сначала пища, а потом слово.
— Нужда у нас, — говорил Сулейман Баранья Нога, — жрать нечего, ну-жда горемычная... То бекские люди за горло хватают... то закетчи деньги за три года вперед давай... то эмир наехал — баранов порезали... Раньше нам русский хлеб привозили, а теперь господин Энвер ездить за хлебом к русским запретил... — тут он снова трусливо поглядел на дверь. — Вы уж не подумайте чего. Обнищали мы. Кареглазенькую белокожую дочку за реку Пяндж чужим людям продал, на деньга купил тридцать баранов... Наскочили на прошлой неделе энверские люди... двадцать баранов угнали, набежали иб-рагимбековские люди — последних забрали... Вот теперь, как раньше, байское стадо пасем... Есть такой бай Тишабай ходжа...
Сулейман плакал, он старался разжалобить страшного гостя, жаловался на горькую долю, и вдруг, спохватившись, что говорит крамольные вещи, начинал хныкать и умолять:
— Не слушайте мои подлые слова... Сколько кишлаков здесь: все люди вымерли... одни черепахи ползают, да ящерицы бегают... Налоги задушили... Теперь не с кого и налоги брать. Кого побили, порезали собаки эмира Музаффара, а потом стал эмиром Сеид Алим... Народ угнали в дальние места... целые селения за непокорность переселили.
Баранья Нога кричал так, что в хижину набралось полно народу. Стало тесно и душно. В комнату всунулось тощее, похожее на пилу, лицо Толстяка.
— Сейчас резать или подождать? — спросил он.
— Режь, всё равно перед Тишабаем ходжой отвечать, — крикнул ему Сулейман Баранья Нога.
— Дикие люди мы... Тёмные люди, вы уж на нас не гневайтесь.
Он подбросил в огонь хворосту, и пламя, взревев, вскинулось до потолка. И тут в душу Алаярбека Даниарбека закралась тревога. Стало светло, и он разглядел большие с короткими пальцами руки пастухов, судорожно мнущие отполированные долгим употреблением тяжеловесные дубины, которыми чабаны воюют в степи с волками и барсами. «Э, — подумал Алаярбек Даниарбек, — а что если они с этими дубинами — да на меня?» И он поспешил спрятать глаза, чтоб не видеть тяжёлых, мрачных взглядов, которые пронизывали и тревожили его.
— Мы ничтожные; мы рабы,— не прекращал ни на минуту своей горькой жалобы Сулейман Баранья Нога, — только покорные слуги... Мы всё готовы делать... Мы помогать готовы. Вот зякетчи Фатхулла от пресветлого эмира к нам приезжал. И он по-мусульмански с нами, по справедливости, и наши чабаны по справедливости. Он нам добро — и мы ему добро. Налог с нас взял, мы дали. Всё хорошо. Фатхулла остался доволен, и мы остались довольны. А потом Фатхулла сказал: «Несите ещё!» «Что нести?» — мы спрашиваем. «То я собрал налог, а теперь несите мне». «Что ж, мы говорим, для хорошего человека можно и принести». А Фатхулла беззубый говорит: «Мало!» Мы ему ещё. А он всё: «Мало, мало!» Зачем же он переступил порог справедливости? Ну, а разве аллах может терпеть несправедливость? Очень мы его просили, уговаривали: «Господин Фатхулла, делай по справедливости. Взял три четверти урожая, хорошо, бери. Взял баранов — бери. А вот больше не бери». Не послушал Фатхулла наших слов… всё раскрывал рот жадности, и... — тут Баранья Нога вздохнул тяжело и добавил: — Получил Фатхулла небесное избавление.
Он сказал это так зловеще, что Алаярбек Даниарбек взглянул на него, а за-тем на сидевших у очага. Они так выразительно смотрели, и руки их так решительно сжимали палки, что стало ясно, каким путем получил беззубый сборщик налогов «небесное избавление».
— Вы, господин Даниар, хороший человек, достойный, вы от нас ничего не требуете. Поесть хотите, это хорошо. Человеку без пищи трудно. Почему гостю не дать поесть? Ешьте на здоровье. Сейчас барашка освежуем, мяса поджарим...
Все закивали согласно бородами.
— Что ты хочешь от меня, пастух? И запомни: меня зовут Алаярбек Даниарбек, — рассердился гость. — Что ты долго рассказываешь?
— Видите, — обратился к сидящим у очага Сулейман Баранья Нога, — господин бек недоволен, кричит. Зачем кричит? Мы же тихо, спокойно. Без крика. А он говорит: тащи барашка, режь барашка, шашлык делай, кебаб делай! Разве так по справедливости?!
— Я ничего не говорил. Какой барашек? — испугался Алаярбек Даниарбек.
— Я же спросил вас про барашка, господин. Вы молчали, господин. Я сказал: «Резать барашка», — а вы молчали, господин Даниар. Кто молчит, тот хочет, а? Ваша милость? — хихикнул Толстяк. — Известно, их благоро-дию мало бобовой похлебки, подавай повкуснее. Жирный барашек сытому кажется пёрышком лука, а для голодного и варёная морковка — жареная курочка.
Всего остроумия последних слов Бараньей Ноги уловить Алаярбек Даниарбек не мог, потому что мозг его лихорадочно выискивал способ выбраться поскорее из хижины, уйти от недобрых, угрожающих глаз степняков.
— Господин Даниар — очень смелый, очень храбрый господин, даже слишком храбрый, — проговорил, придвигаясь к Алаярбеку Даниарбеку, Сулейман Баранья Нога, кладя ему на плечо тяжёлую, как кузнечный молот, руку. — Господин притеснения ходит один по степи неосторожно... совсем один...
Дрожь прошла по всему телу Алаярбека Даниарбека от внезапно надвига-ющейся неведомой опасности.
— Один, совсем один, — сказали пастухи с угрозой.
— Вы знаете обычай? — спросил Сулейман Баранья Нога.
- Предыдущая
- 86/163
- Следующая