Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович - Страница 105

• Предыдущая
• 105/117
• Следующая

Он сделал движение, чтобы спуститься с седла. Басмачи засуетились, помогая ему.

— Стойте, не надо, — остановил их Ползун, — сюда нельзя.

Ниязбек возмутился:

— Почему? Неужели сам парваначи не найдет у святого Пайгамбара приют и исцеление? Как вы можете?!

— Да будет вам известно, Хызр–Пайгамбар — вечный странник, и милость он дает только тому, кто пускается в странствие. О, Хызр! — Ползун картинно поднял лицо к небу.

Ниязбек не мог говорить. он задыхался от злобы. А ишан, отбросив благочестивые разговоры, с цинической откровенностью высказал свои опасения:

— Нельзя! Если вас найдут здесь, мы погибнем, и вы не спасетесь. Скорее отправляйтесь дальше, не теряйте времени. За речкой в кишлаке Санг–и–Кабуд постучитесь в третьи ворота. Это дом помещика Махмуда. Он вас примет.

— Спрячь меня… У тебя есть тайник, — хрипел Кудрат–бий.

Перед затуманенным его взором метались черные тени. Кружилась голова под медлительные такты монотонной музыки.

Издалека донесся бесстрастный голос:

— Нельзя. Уезжайте. Сейчас здесь будут красные. Уже совсем беззвучно Кудрат–бий прошептал:

— Перевяжите рану… кровь…

Но никто его не слушал. По встряхиванию и покачиванию, отдававшимся тупой болью во всем теле, Али–Мардан понял, что лошадь снова двинулась вперед. Заваливаясь от слабости на луку седла, он хрипел:

— Собака! Яд в твоих словах, ядовитая слюна на твоих губах…

За спиной хлопнула калитка. Еще несколько минут доносились звуки заунывной музыки, потом все стихло.

Горечь поражения, гибель всех планов, падение величия и потеря власти — все это в воспаленном сознании Кудрат–бия стерлось, потонуло перед ужасным сознанием, что служители святилища прогнали его от своих дверей как бездомную собаку, отказали ему в помощи.

Сверкала и пенилась вода речки. Плясала холодная луна в струях потока.

Шел долгий и мучительный подъем. Копыта лошадей скрежетали по щебенке.

Потом, на спуске, каждый шаг отдавал болезненным ударом в мозгу. Силы уходили…

Очнулся Кудрат–бий от звуков голосов. Холодный ветерок освежал покрытый потом лоб. Непреодолимо клонило лечь, вытянуться. Рана почти не болела, в ней только пульсировала медленно вытекающая кровь.

Около ворот стоял человек в нижнем белье. Позевывая, он говорил:

— Пожалуйста… Заходите. Только у нас опасно.

Ниязбек молчал.

— Они сказали, что если басмача хоть одного, хоть двух увидят, то свяжут и отдадут красным.

— Кто они?

— Наши дехкане. Нашего кишлака народ…

— Это все голытьба бесштанная, а вы?

Человек почесал всей пятерней голую волосатую грудь.

— Мы что же? Мы ничего… — в голосе его не было ни малейшей твердости, — пожалуйте, только…

— Что только? Ну, я спрашиваю?

Человек подошел поближе:

— Они убьют меня… И вам никакой пользы не будет. Он посмотрел по сторонам.

И Ниязбек, и басмачи, и почти ничего уже не сознающий Кудрат–бий почувствовали опасность, надвигающуюся на них. Она таилась в темной массе приземистых домов, во враждебном шорохе листьев черневших на фоне звездного неба деревьев, в суровом холодном молчании ночного кишлака. Казалось, она смотрит на кучку людей, жмущихся у байских ворот, из всех углов, переулков, из–за заборов…

После долгого молчания Кудрат–бий, едва ворочая языком, проговорил:

— Помещик! Я сделаю тебя беком.

Тот подошел ближе. Черты лица Кудрат–бия заострились, темная борода оттеняла восковую бледность щек.

Помещик отшатнулся — провалами черных глаз на него смотрел мертвец. С минуту помещик колебался.

— Поезжайте, господин, по долине. Там будет сад… ишанский сад. Там безопасно, — глухо пробормотал он.

Последние силы оставляли Кудрат–бия. Он прошептал:

— И здесь… гонят… — и смолк.

На околице селенья, у подножья островерхих скал стояли темные фигуры дехкан, разбуженных лаем собак. Кутаясь в наброшенные на плечи халаты и ватные одеяла, они молча и настороженно смотрели на медленно двигавшихся по каменистой дороге всадников, покидавших спящее селение.

Гонимые страхом смерти, басмачи углубились в бесприютные, холодные горы. Али–Мардан бредил. Ниязбек ехал рядом и напряженно вслушивался в его бессвязные слова. Али–Мардан говорил что–то о руднике Сияния, о Санджаре, о кишлаке Кенегес, о драгоценностях эмира…

Вскоре раненый замолк.

Медленно двигались всадники. Постепенно становилась видна извивающаяся среди камней дорожка, кусты ежевики по бокам. С чуть розовевших на жемчужном небе горных вершин тянуло свежестью. Раненый испуганно заговорил:

— Прогоните!.. Стойте, дальше ехать нельзя. Оборотень!

На дороге стоял небольшой белый с рыжими подпалинами теленок. Он смотрел на приближающихся всадников и не шевелился… Невероятным усилием воли кур–баши выпрямился и остановил коня.

— Назад, это оборотень! Назад… он за мной пришел. Голос дрожал, срывался.

Ниязбек махнул рукой, и теленок сбежал с дороги. Курбаши грузно свалился на шею коня и жалобно простонал:

— Теперь я умру. Он за мной пришел. Он несет весть из могилы.

Дальше слов нельзя было разобрать.

Под утро тело Кудрат–бия привезли в уединенный горный сад.

Немного позже приехал на осле ишан Ползун.

Все страшно спешили. Внизу в долине уже видели всадников Санджара.

В низенькой хибарке при скудном свете коптилки в полном молчании совершили омовение трупа.

Заупокойные молитвы прочитали наспех, стараясь не смотреть на пожелтевшее мертвое лицо. Размотали кисейную чалму и обернули ею тело вместо савана.

Место для могилы выбрали посередине небольшого люцернового поля. Несмотря на спешку, соблюли все требования ритуала — вырыли глубокую яму, а в ее стенке сделали боковую нишу, куда и положили мертвеца; затем засыпали яму так, чтобы на труп не упало ни одного комочка земли.

Ползун сам запряг в омач пару быков и с помощью Ниязбека вспахал люцерновое поле.

От могилы не осталось ни малейшего следа.

Санджар спешился. Он не спрыгнул с коня легко и ловко, как всегда. Он очень медленно слез, устало бросив:

— Возьмите Тулпара…

Бессонные ночи, скачка по локайским холмам, через головокружительные горные перевалы, бесконечная тряска в седле, — все дало себя знать. Голова налилась свинцом, ноги стали деревянными. Чтобы шагнуть, нужно было затратить неимоверные усилия. Одна рука совсем не двигалась, плечо больно ныло — открылась прошлогодняя рана. С трудом шевеля языком, Санджар сказал:

— Хорошо бы заснуть… — и, волоча ноги, побрел к айвану, куда его манили одеяла и подушки. Санджар уже ничего не слышал. Он засыпал стоя.

Командир повалился на постель, как был: в кожаной куртке, с пулеметными лентами, саблей, пистолетом, в сапогах со шпорами…

Дивизионный врач, старый туркестанец, с лицом, высушенным азиатским солнцем, появился тотчас же. Он долго пытался разбудить командира, но безрезультатно.

Тогда с помощью Курбана он раздел сонного Санджара, осмотрел и очистил рану, перевязал ее, сделал необходимые вливания.

Санджар так и не проснулся.

— Ну и организм, — сказал доктор Курабну, поливавшему ему на руки из кувшина. — Правда, рана не опасна, но очень болезненна, а он и глаз не открыл…

Курбан понимающе кивал головой, не совсем соображая, о чем говорит врач, так как ему самому безмерно хотелось спать.

— Конечно, конечно, на то он Санджар.

Они говорили шепотом, хотя в этом не было никакой нужды.

Резкий, сухой голос, прозвучавший, как удар пастушьего кнута, заставил обоих вздрогнуть.

— Санджара–командира к великому назиру! Великий назир будет принимать в Саду Отдохновения командира добровольческого отряда Санджар–бека. Где Санджар–бек?

Перед ними стоял толстый человек с хитро прищуренными глазками.

— Тсс… командир спит.

— Нельзя спать. Санджар–беку надлежит предстать перед очами великого назира. Разве не получил он в пути предписания?

• Предыдущая
• 105/117
• Следующая