Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 66

• Предыдущая
• 66/149
• Следующая

Да, но если что–нибудь неладно в овечьем загоне, почему охранники–курды не дают знать, не подымают тревоги? И собаки не лают, а они лают по поводу и без повода. Окликнуть, что ли, Шейхвали–шофера? Нет, не стоит. Али Алескер прилег.

…Ранний солнечный луч разбудил Али Алескера. Оказывается, ему удалось заснуть. Он все еще сжимал рукоятку револьвера. Он так и спал с маузером в руке. Он очень гордился своей осторожностью. Он любил вспоминать слова эмира Абдуррахмана: «Я солдат, всегда готов сражаться. У меня всегда при себе револьвер, у меня в мошне хлеба на два дня. Рядом с постелью — ружья и меч, у входа заседланный конь, а в седле золотые монеты». В Баге Багу монеты были запрятаны повсюду: в постелях, в нишах и потайных местах садовых беседок.

Первое, что увидел Али Алескер, — это осунувшееся, желтое, с лихорадочно блестевшими глазами лицо Джаббара ибн–Салмана. Медленно шевеля бескровными губами, араб говорил:

— Он исчез…

— Что–о–о?

Сна как не бывало. Али Алескер сел и суетливо шарил ногами по земле, пытаясь пальцами подцепить свои туфли.

— Исчез ваш комиссар, — снова заговорил Джаббар. — Сбежал. Теперь я убедился, что он комиссар. Я осмотрел загон. Остались ремни… куски ремней, которыми его вчера связали. Как он мог сам разрезать ремни? Исчез, никаких следов. Курды ваши клянутся, что не спали… Непонятно…

С живостью, совершенно неправдоподобной для человека такой толщины, Али Алескер прибежал в овечий загон.

Но ничего нового он не выяснил. На своих охранников–курдов он мог, безусловно, положиться. Платил им он министерское жалованье. Мрачные, неразговорчивые, они отличались дикой, слепой преданностью. Али Алескер был уверен, что они не спали.

Выяснилось, что всю вторую половину ночи при свете полной луны они играли в нарды с Алаярбеком Даниарбеком на пороге хлева для ягнят. Вход в хижину по совету того же Алаярбека Даниарбека они заложили толстой доской, к которой привалили многопудовый валун. На валуне восседал маленький самаркандец и без конца партию за партией проигрывал несловоохотливым, но бешеным в азарте курдам. С десяток вооруженных дубинами хезарейцев, пригнанных по приказу Али Алескера к овечьему загону, сидели тут же и страстными возгласами поддерживали каждый бросок игральных костей. Нет, даже и мышь не могла выскользнуть из хлева незамеченной. И наконец, собаки, о которых думал ночью Али Алескер и на которых он возлагал столько надежд! Куда же подевались собаки: черные, рыжие, пятнистые, серые, все до единой покалеченные и запаршивевшие… но свирепые. Нет, собаки, как выяснилось, сидели тут же целой сворой около игроков и не спускали с них голодных глаз.

Снова и снова с тщательностью профессионала–сыщика на глазах все растущей толпы любопытных осматривал Али Алескер овечий загон. Пришлось, несмотря на объемы живота, залезть в хижину для ягнят. Он ползал в сухом овечьем навозе, обжигая пальцы спичками, плевался, ковырял ногтями глину стенок хижины, щупал руками камни ограды. Пленник таинственно растаял, испарился. Или он способен проникать через стены…

Ничего не мог выяснить Али Алескер, сколько ни потел, пока не догадался забраться на крышу хижины. Глиняная замазка в одном месте оказалась расковырянной. Сухой камыш торчал метелками во все стороны. Пленник ускользнул, раздвинув камыш и хворост кровли. Ничего таинственного не было. Но ясно, что пленник ушел с помощью хезарейцев. Вот почему не лаяли собаки. А охранников–курдов провели за нос…

Али Алескер ощутил просто дурноту… Она ничуть не уменьшилась, когда он посмотрел с крыши вниз на толпившихся в овечьем загоне хезарейцев. Его взгляд встретился с сотнями пар глаз. Все они смотрели дико и ненавистно. Особенно поразили и напугали Али Алескера женщины. Не в обычаях персов, чтобы женщины выходили на майдан. Иначе обстоит у кочевников. Женщины у них часто вмешиваются в мужские дела. Хезарейки, красивые, словно сказочные пери, и оборванные, точно нищие, стояли стеной позади мужчин. Они держали на руках таких же красивых детей и угрожающе гудели. С тоской помещик смотрел на черную толпу, на красивые свирепые лица, на убогую серую ограду, на навоз и грязь и вдруг почти физически ощутил навоз и грязь на лице, во рту. Он понимал: достаточно пустяка — и толпа кинется на него, стащит с крыши хижины, затопчет.

Все оборвалось у него внутри, когда вдруг завопила женщина. Ему показалось, что вопль — начало конца. Женщина кричала. Она повторяла то, что Али Алескер слышал сегодня ночью в чадыре Мерданхалу. Но ночью в словах была еще только просьба, а сейчас в них звучала угроза.

— Эй ты, жирный! — кричала женщина. — Дневного расхода твоей кухни хватит мне на год! Эй, пузан, попостись один день. Освободи меня на год от заботы!

Все засмеялись и закричали.

Смех вернул самообладание Али Алескеру.

Кричавшая женщина могла поспорить красотой с райской гурией. Он подумал, такую хорошо обнимать на шелковых одеялах, а не пререкаться с ней в грязном овечьем загоне перед толпой, злой толпой, которая вот–вот кинется на тебя.

Глаза Али Алескера бегали. Пот тек по толстым щекам. Под ногами в овечьем загоне ворчала многоголовым чудищем толпа. Вдали, прочь от черных чадыров, в степи быстро ехали два всадника. Ибн–Салман и князь Орбелиани сочли за лучшее убраться вовремя из Гельгоуза и не постеснялись бросить своего друга Али Алескера. Совсем близко, сверкая на солнце металлом и лаком, стоял автомобиль — залог спасения от всех гибелей на свете. Но между автомобилем и хижиной бурлила толпа хезарейцев. Али Алескер мог поклясться, что и Шейхвали–шофер и два охранника–курда сидят в кузове и боятся нос из него высунуть… Ужасно чувствовать себя брошенным…

На старосту Мерданхалу Али Алескер мог рассчитывать меньше всего. Но именно Мерданхалу вдруг поднял голос. Возможно, что он хотел отвести беду от своего Гельгоуза, от своих хезарейцев. Или в душе его слишком гнездилось пресмыкательство перед сильными мира. Он вдруг выскочил из толпы и замахнулся на женщину:

— Молчи ты — слабость… Пусть все знают: мы гости нашего гостя… Пусть слышат все! Господин помещик, великий благодетель Али Алескер соблаговолил пригласить хезарейцев в Баге Багу к себе в гости. Все племя: и старых и малых… на целую неделю… Мы гости господина мудрости и гостеприимства Али Алескера… Да живет благодетель Али Алескер!

Стоявшие впереди беззубые старцы захихикали и согласно закивали головами.

Мерданхалу крикнул:

— Слушайте же наших седобородых. Эй, женщины, идите сюда, целуйте господину благодетелю ноги. Господин Али Алескер — наш благодетель и заступник.

Господин Али Алескер спускался с плоской крыши хижины для овец не сам. Его, ослабевшего, беспомощного, почтительно свели под руки. Он не способен был говорить. Он мог только плеваться…

— Позвольте, господин Гулям, мне ответить вам словами великого Фирдоуси. «Женщина, когда захочет, — говорил он, — всегда окажется главой. Женщина обладает чарами, превосходящими магический жезл чародея». Но… я бы добавил: в самом красивом яблоке сидит червяк.

— Господин Джаббар, вы прервали стих старика Фирдоуси на полуслове… У него дальше сказано: «Но из уст женщины исходят слова мудрости, как музыка входит в ухо композитора. Пусть же наслаждается она несравнимой высотой!»

Говорил Гулям медленно. Спорить ему не хотелось. Было очень жарко. И даже зелень цветника и тень платанов не смягчали духоты на громадной террасе дворца Баге Багу, где они пили кофе.

Джаббар ибн–Салман нетерпеливо поджал губы:

— Удивительно слышать такое от вас, мусульманина, человека Востока и, самое примечательное, пуштуна.

Гулям потемнел.

— Пуштуны дики и грубы, хотите вы сказать… Но у нас в Сулеймановых горах женщина уважаема и свободна!

• Предыдущая
• 66/149
• Следующая