Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович - Страница 92

• Предыдущая
• 92/149
• Следующая

И Зуфар малодушно бежал. Он знал, что в Хорасане голод, он видел толпы голодных в Мешхеде, толпы нищих… Он знал, что десятки людей ежедневно умирают от голода на общественных работах. Но этот мертвец… Зуфар не выдержал. Он бежал от смерти…

На рассвете он спустился в широкую долину, усеянную селениями, тонувшими в садах. Утреннее солнце грело и расслабляло, тяжелые веки слипались, чугунные ноги еле передвигались по каменистой тропе.

Зуфар не помнит, как он добрался до невзрачной хижины «саккаханы» приюта для путешественников. Саккаханы строят благотворители с богоугодной целью. В саккахане странник может переночевать, выпить кофе, иной раз найти кусок лаваша…

Зуфар присел отдохнуть на глиняной приступке и заснул.

Тени уже вытянулись, и солнце цеплялось за зубья пилы горного хребта на западе, когда он проснулся. Лучи закатного солнца золотили рябь в воде небольшого хауза, по ту сторону которого белело надгробие. Пахло дымом и чем–то жареным. Спазма сдавила желудок, и Зуфар сглотнул слюну. Очень захотелось есть…

Против приступки сидел на корточках равнодушный перс и не спускал глаз с Зуфара. У перса был такой вид, словно он ждал с самого утра и не прочь ждать еще столько же.

Увидев, что Зуфар открыл глаза, перс вежливо выразил предположение, что путешественник не откажется покушать похлебки. Зуфар пробормотал, что у него нет денег платить за похлебку. Глаза перса пробежали по одежде и рваной обуви Зуфара. Перс сослался на милосердие божье и благотворительность. Местный хан тяжело болен и, испрашивая милость божью, повелел давать миску похлебки каждому страннику. Зуфар не очень полагался на доброту аллаха, ему претила милостыня какого–то хана. Но голод терзал его. Хан не обеднеет, если он, Зуфар, съест миску супа. Перс так обрадовался, словно к нему в образе странника явился сам халиф Гарун–аль–Рашид, и пригласил Зуфара со многими восточными церемониями к суфре, расстеленной тут же на небольшой чистенько выметенной и политой террасе.

Пустой желудок — лучший повар. Ел Зуфар с жадностью. Лишь съев две большие миски похлебки, Зуфар понял, что перс не верит в его бедность.

— Изволите издалека путешествовать? — спросил перс таинственно.

Зуфар понял, что останавливаться в саккахане и тем более обедать, не имея ни гроша, было с его стороны просто опрометчиво.

А перс, едва гость насытился, учинил ему настоящий допрос. Все сторожа саккаханы жадны до новостей. Перс задал тысячу вопросов, и ни на один из них Зуфар толком не мог ответить. Судя по выражению глаз, перса раздирали сомнения и подозрения.

— Вы не слышали, случаем, о восстании в Баге Багу? Там сарыки–эмигранты помещика убили и ушли за границу…

Повертев перед глазами хозяина караван–сарая плеткой из гиппопотамьей кожи, Зуфар сказал:

— Милостям вашим нет предела. Подобного гостеприимства не видели еще на Востоке и Западе. Примите от меня маленький дар.

Плетка досталась Зуфару от Гуляма. Рукоятка ее, инкрустированная серебром по слоновой кости, являлась шедевром искусства и стоила тысячу мисок похлебки. Перс уже давно поглядывал на плетку, много раз брал ее в руки и сладострастно поглаживал ее рукоятку. Но едва Зуфар предложил ему плетку в дар, перс в ужасе зажмурился:

— Что вы, что вы! Ваше посещение, горбан, доставило мне невероятное удовольствие! Я так осчастливлен, что моя ничтожная, моя постная похлебка удостоилась наполнить ваш благородный желудок… Не возжжете ли вы свечу на могиле жертвы аламана, — и он показал рукой на надгробие. — О, если вы зажжете свечу в честь шахида — святого здешних мест, вы свершите святое дело… Слава небесам, вот уже пятьдесят лет, как русские замирили Ахал Теке, и нам можно спокойно жить в горах…

Он болтал, но рука его жадно вцепилась в плетку и крепко держала ее. Перс ужасно боялся, что Зуфар передумает.

Да, следовало любой ценой купить молчание этого словоохотливого сторожа, и Зуфар отдал бы и сотню золотых, если бы он их имел. Он решил купить за два шая — последних два шая! — свечу и зажечь ее в честь святого. До советской границы оставалось восемь часов пути. Обидно, если по доносу этого перса попадешься в лапы полиции…

— Я получил бездну удовольствий, поев вашей похлебки, — сказал Зуфар. — Ваша восхитительная стряпня спасла меня, бедняка, от голодной смерти. У меня, увы, нет ничего более ценного подарить вам. Примите же мой дар! И не обижайтесь!

Перс бережно положил плетку на кошму между собой и Зуфаром и замахал руками на нее, точно то была не плетка, а ядовитейшая из змей:

— Нет, нет! Не обижайте нас! Такого высокого зарубежного гостя принять в нашем козьем хлеву, именуемом саккаханой, — величайшая честь.

Зуфар вздрогнул. «Зарубежного»! Худшие опасения оправдывались. Надо было уходить, и как можно скорее.

— Очень прошу принять ничтожный дар… Напрасно только вы говорите, что я оттуда, — Зуфар показал на север. — Я бедняк–курд из Буджнурда.

— О, мы понимаем… Мы ценим… Мы ничего не видим, ни о чем не догадываемся.

— Разве вы не видите моей одежды, моей нищеты?..

— Видим и понимаем. И потому разрешите не принять ваш дар… Ваше любезное посещение стоит тысячу таких подарков… Вы осчастливили нас… И мы готовы отрезать себя язык, лишь бы не досаждать вам упоминанием о мятежных сарыках.

— Что вам надо от меня?

Зуфар начинал сердиться. Но перс не ответил. Он вскочил и согнулся в низком поклоне:

— Готов служить вам, господин.

— О чем вы говорите?

Тогда перс скорчил таинственную мину.

— Кельтечинарское ущелье для меня что мой дом. Ни шахиншахские, ни большевистские пограничники нас не увидят, нас не заметят…

Не было никакого смысла больше прикидываться курдом.

— Хорошо, помогите мне.

— Ну вот. Так–то лучше. Я же сразу вижу, что вы оттуда.

— И дар мой примите.

— Чтобы только не обидеть вас…

Он схватил плетку и принялся ласкать кончиками пальцев ее рукоятку, приговаривая: «Красавица… красавица…» Однако он не двинулся с места.

— Так мы договорились? — неуверенно протянул Зуфар.

— Щедрый, когда дарит, забывает привычку считать…

— Что вы хотите?

— О, совсем немного… — Перс положил снова на кошму плетку, полюбовался ею и сказал: — Портрет красавицы всегда нуждается в рамке… В золотой рамке…

Зуфар понимающе развел руками:

— Но я сказал, что у меня в кармане нет даже дырявого шая…

Скорбно вздохнув, перс покачал головой:

— Начальник келатской жандармерии платит за каждого бродягу по десять туманов… А тут еще сарыки в Баге Багу…

— Но у меня нет и…

— С вас я возьму пятнадцать… Пять туманов за риск… И наличными…

— В моих карманах пусто, — с отчаянием сказал Зуфар. Он думал только, как бы поскорее выбраться из саккаханы.

— Размышления украшают мудрого. Торопливость от дьявола… Располагайтесь на кошме… Во имя бога, господин, желаю вам крепкого сна, и да посетят вас приятнейшие сновидения!

Пятясь и кланяясь, перс удалился, не забыв прихватить с собой драгоценную плетку.

Смысл слов не доходил до сознания. Судя по голосам, разговаривали двое мужчин… Говорили тихо о ребенке.

О каком?

Чей–то ребенок кому–то мешал.

Один голос бубнил. Голос знакомый. А! Конечно, это говорит господин Али Алескер. Это его же излюбленное «Ах, тьфу–тьфу!» Но почему тогда он, обычно такой добродушный, жизнерадостный, говорит так зло. И все же точно, голос принадлежит господину Али, хорасанскому помещику и коммерсанту.

Второй голос… О, как она ненавидела Анко Хамбера. Очень вдруг захотелось Насте–ханум пойти и плюнуть ему прямо в глаза.

Но слов нельзя было разобрать. Собеседники говорили враз, не слушая, перебивая друг друга. Настя–ханум никак не могла понять, о чем идет спор. Али Алескер и Анко Хамбер спорили.

• Предыдущая
• 92/149
• Следующая