Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 171

• Предыдущая
• 171/180
• Следующая

Прелестную, лирическую сказку об оживленной эллинскими богами скульптуре «боги» из пешаверского бунгало переиначили на свой манер. Они приготовили марионетку, дали ей жизнь, вооб­ражая, что она будет послушным дергунчиком в их руках. И просчитались.

Получилось совсем как в индусской волшебной сказке про резчика по кости, портного, ювелира и брахмана. Резчик — ска­жем, Пир Карам-шах — изваял из слонового клыка статую де­вушки Моники. Потом портной обрядил ее в богатое платье, и таким портным оказалась мисс Гвендолен-экономка. А ювелир, мистер Эбенезер, украсил статую перлами и самоцветами бухар­ского престола. Брахман же — Ага Хан — попытался вдунуть в Монику душу. И резчик, и портной, и ювелир, и брахман вооб­разили, что все они имеют право собственности на свое творение. Но пока они спорили и дрались из-за девушки, она решила свою судьбу по-своему. Она не пожелала подметать стружки и опилки в мастерской резчика. Ей претило колоть иглой пальчики в порт­няжной мисс Гвендолен. Она презрела драгоценные побрякушки эмира. И совсем скучно ей показалось слушать поучения брахма­на. Она раньше всех поняла, что она не кукла, и не позволила играть собой...

Творцы Моники не задумывались, а что из себя представляет их марионетка. Они забыли слова азиатского философа: «Чрез­мерная мудрость хуже глупости». Они не учли, что девушка очень восприимчива и не лишена природного ума. Они требовали от неё лишь одного: «Не удручай себя думами, не тревожь, свое сердце». Моника все осмыслила и истолковала по-своему.

Она прожила тяжелое детство и узнала изнанку жизни. И хоть из неё сделали принцессу, на самом деле она осталась дочерью чуянтепинского углежога с жизненной хваткой батрачки. Но свет­ская дрессировка в бунгало мистера Эбенезера Гиппа, колони­ального чиновника, не пропала даром. Монику многому научили, дали ей немало настоящих знаний, не говоря о том, что она полу­чила внешний лоск английской аристократки. На её счастье, ни мистер Збенезер, ни тем более мисс Гвендолен не делали попыток скрывать от воспитанниц своих целей и ничем не прикрывали ни своего лицемерия, ни ханжества. Более того, они учили Монику и тому и другому совершенно открыто.

Принцесса бухарская исчезла так же, как исчезла в индийской сказке кукла из слоновой кости с глаз резчика, портного, ювелира в брахмана, оставив их полными изумления и разочарования.

Мистер Эбенезер, мисс Гвендолен-экономка, эмир бухарский Алимхан, Пир Карам-шах, Живой Бог вполне уподобились скат зочным персонажам. Им оставалось удивляться и недоумевать. Но творение их рук, их кукла-принцесса не просто исчезла. Кресть­янская девочка из безвестного советского селения Чуян-тепа по­могла разрушить громадное здание хитроумной политики, которое Англо-Индий-ский департамент воздвигал по кирпичику уже много лет на подступах Памира.

                                         У них извращенная жажда уничтожать, ибо

                                         такие люди сами живут под угрозой уничтожения.

                                                                            Хуршам

                                           Дружить со змеей — играть с мечом.

                                                                          Андхра

Встретила Моника доктора Бадму очень расстроенная. Брови ее были упрямо сдвинуты. В глазах читалась решимость и моль­ба. Девушка нимало не походила сейчас на нежную тепличную куклу. Такое впечатление усиливалось темным, почти черным по­крывалом, надвинутым на лоб. И лишь изящная мушка на розовой щеке и драгоценный браслет на тонком запястье напоминали, что Мойика — невеста всемогущего Живого Бога.

Неприятно поразило доктора Бадму, что она пренебрегла всем строжайшим  ритуалом, обычно неуклонно соблюдавшимся в исмаилитском  эгаматгох — подворье на  приемах паломников-богомольцев, да и вообще всех посетителей. В обширной расписанной ярко гостиной не оказалось не только волшебно разряженных прислужниц, но даже властной старухи-домоправительницы, обыч­но не отходившей ни на шаг от Моники.

—  Вы больны? — нарочно    громко спросил    доктор и тут же вполголоса, но сердито заметил: — Какая неосторожность! Мы же и при вашей свите могли бы объясниться.

Он снова заговорил громко о признаках болезни, об ударах пульса, о лекарствах, явно рассчитывая на то, что их подслуши­вают. Ему всегда не нравилась обстановка подворья Белой Змеи. Да и сейчас мрачноватая, с низким балочным потолком приемная зала, вся увешанная расшитыми тяжелыми драпировками, загро­можденная драгоценной утварью, резными столиками, уродливы­ми изваяниями, вызывала невольную тревогу. В большей части гигантских бронзовых светильников огонь не горел. Среди китай­ских ваз в рост человека, по нишам в стенах, по потолку бродили и колебались бесформенные тени то ли от прячущихся по углам наушников, то ли от странных каких-то животных. Что-то шурша­ло и тихо вздыхало.

—  Здесь нет людей. А там гепарды, живые. Два ручных зверя. Прислал читральский низам... Взятка, чтобы я попросила за него у Ага  Хана.  Какой-то проступок  и  серьезный.  Но  с  гепардами осторожней, кто их знает. То смирно мурлыкают, то шипят и огры­заются. А глазищи! Ночью снятся.

Зеленые, светившиеся фонариками глаза гепардов тоже не нравились доктору Бадме. Но он не отвёл взгляда и не отводил в течение всей беседы.

—  Такой вид у кошечек, точно подслушивают и все понима­ют, — пробормотал доктор.

—  Тут все подслушивают. Но по-французски не понимают — никто, решительно никто, говорите, что угодно. Но хоть изредка произносите хоть два-три    слова по-персидски или по-узбекски. А теперь вот посмотрите. Что вы скажете? — Она пододвинула доктору изящно   запечатанный свиток и уже громче проговори­ла: — Пощупайте мне пульс. Не правда ли, ускоренный. Ах, док­тор, у меня, вероятно, жар, настоящая горячка. У меня ужасно голова болит... Да разверните же свиток. Тут есть от чего голове разболеться. Доктор, милый, дайте мне такого лекарства, чтобы душу успокоить и чтобы головную боль унять... Замбарак, Гульаин, что вам тут нужно? Я сказала: не заходите, пока не позову... — Последние   слова    относились к девушкам-горянкам,  непонятно как оказавшимся за большущим, облицованным    пластинками цветной жести сундуком. — Убирайтесь, вы  мешаете доктору  ле­чить меня! — Моника тихо продолжала: — Такие преданные подружки, и, быть может, тут все такие — уже точат ножики... По­могите, доктор! Меня убьют! — Она схватила руку Бадмы и прильнула к ней щекой.

В ужасном волнении девушка развернула свиток и протянула доктору:

—  Картинка? Та миниатюра?

—  Смотрите! Смотрите! Это знак... её знак! Приговор! Это от той... от Гвендолен! О, она подает весть... Напоминает о себе!

Доктор знал о миниатюре из «Бабур-намэ» — Моника уже нашла случай и рассказала ему о страшной детали старинного рисунка средневекового художника, который изобразил с натура­листическим искусством момент, когда гаремные служители с равнодушными тупыми лицами хладнокровно отрезают головы гаремным красавицам в крепости Менге в момент штурма её вой­сками Бабура.

Бадма помрачнел. Он не стал разуверять расстроенную Мони­ку, что это простое совпадение. Он слишком хорошо знал и мисс Гвендолен и методы Англо-Ин-дийского департамента. Одно было загадочно, зачем понадобилось англичанке предостерегать девуш­ку, настораживать её? Гораздо проще было бы нанести удар не­ожиданно и так устранить её. Или мисс Гвендолен ещё рассчи­тывала запугать невесту Живого Бога и заставить её служить британским планам? Вероятно, Ага Хан и не подозревал, что делает в Мастудже его именем его божественная невеста. Но не исключено также, что Живой Бог втайне рассчитывал руками Моники проводить независимо от Англо-Индийского департамента свою самостоятельную политику.

И в том и в другом случае Моника была жертвой. И что ей грозила опасность, и смертельная притом, не вызывало сомнений.

• Предыдущая
• 171/180
• Следующая