Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 172

• Предыдущая
• 172/180
• Следующая

—  Как к тебе попала эта картинка? — спросил, поморщившись, доктор Бадма.

—  Привез гонец из Хасанабада. Вы знаете — гонцы с подар­ками приезжают чуть ли  не ежедневно. Этот — его зовут Бхат, раджпут,— он приезжает не первый раз. Отчаянный. С ним  моя мегера-домоправительница отсылает донесения...  Ездит в любую погоду. Он привёз молитву на бумажке, серебряную банку с ва­рень-ем из мадждадийя, семицветный сосуд для благовоний.  Ну и эту... эту гадость...

—  Ты... ты ела варенье? — спросил доктор Бадма. В тоне его прозвучал такой испуг, что Моника с чувством признательности посмотрела на него и живо заметила:

—  О, нет. Я посмотрела на картинку, и мне сделалось нехоро­шо. И я подумала... Но вы думаете?

—  Сейчас  можно ждать чего угодно.—Бадма осторожно повертел и баночку и семицветный сосуд, открыл и то и другое и осторожно понюхал.— Да, слишком много неприятностей натво­рила господам англичанам в Мастудже госпожа Белая Змея, что­бы они там у себя, в пешаверском бунгало, могли спать спокойно, да и Ага Хан...

—  Нет, нет. Старичок ни при чем... Он очарован и... и меня лелеет и балует. Он не способен на такое... злодейство.

—  Предположим. Но мы в Азии, да еще древней, а здесь и не такое возможно... — Он постучал   пальцами по   миниатюре, и она с легким шелестом, похожим на шипение, свернулась в тугой сви­ток. — Где тот, кто привез все это? Как могла попасть в подарки эта штука?

—  Где Бхат?  Он из рода Ага Хана, то есть из его касты. Он уже пять раз в холод и вьюгу приезжал. Бхат безропотный, вер­ный пёс Ага Хана.

—  Дай-ка мне молитву твоего старичка...  достопочтенного твоего нареченно-го.

Протянув сложенный листочек, Моника покраснела.

—  Вы... вы меня упрекаете.

—  Шучу... шучу. Гм... Очень интересно! А ты читала молитву?

—  Нет, я присылаемых им молитв не читаю.  Я плохо разби­раю урду. Я ещё не выучила...

—  А вот в эту молитву надо было хоть заглянуть. Здесь не только на урду, здесь и на обыкновенном английском есть приписочка. И приятный женский почерк!

—  Где? Где?

Внизу под текстом молитвы имелась приписка:

«Девочка, не заносись в своем величии. Ты вышла из послуша­ния. Вспомни истину — враг без головы лучше, а красавица без головы хранит верность».

—  Боже, это она! Мисс Гвендолен. Я пропала!

—  Женский почерк, — заметил сухо Бадма. — Ясно теперь, это не твой старичок! Прикажи позвать гонца. Допроси его. Сделай так, чтобы я слышал.

Моника ударила в гонг. Вбежали прислужницы.

—  Поставьте там ширму. Великий доктор займётся в покое и тишине изготовлением лекарств. А вы приведите сюда усатого раджпута, гонца, посланца всесвятейшего моего жениха и повели­теля.

Когда гонец Бхат, крепкий, широкогрудый раджпут, с почти черным лицом и длиннейшими усами был введен в приемную за­лу, там уже все изменилось. Горели светильники, пламя которых плескалось в жемчугах и самоцветах ладакских занавесов и япон­ских лаковых ширм, отражаясь   в зеркалах и сосудах. Невеста Живого Бога исчезла. Бхат не удостоился её лицезреть. Он слы­шал лишь её голос. «Серебряные колокольчики не звонят так нежно», — уверял он слуг после аудиенции. Бхата все так очарова­ло и ослепило, что он совсем не помнил, какие вопросы ему зада­вала Белая Змея. Но отвечал он с обстоятельностью, присущей человеку неграмотному, но добросовестному.

«В Хасанабаде вручили мне дары — мадждадийя — новое ва­ренье, благовония в семицветном сосуде и молитву. Доехал я до Пешавера, слез. Закинул переметную суму на плечо и пошел в караван-сарай, где у меня всегда прикармливается кашмирская лошадка. Хороша она на перевалах да крутых тропах. Иду, зна­чит, но тут шасть ко мне полицейские и отвели в английское бун­гало с белыми колоннами. Посреди тенистого сада стоит. Там бе­ловолосая английская бегим посмотрела дары Живого Бога, добавила свиток с печатью и сказала: «Бхат, я вижу тебя наск­возь, до самого донышка твоей души. Ты поедешь, как тебе пове­лел Ага Хан, в Мастудж с дарами, но иди не к Белой Змее, а най­ди там-то и там-то человека по имени Ширмат. Он скажет, что тебе надо делать. Повинуйся ему во всем. Послушание — награ­да. Ослушание — гибель».

В конюшне бунгало мне позволили выбрать самого отличного коня. Я не хотел. Я говорил: «А в караван-сарае у меня хорошая кашмирская лошадка, знающая перевалы и каменистые тропы». Но там были два, подобные злым дивам, полицейских. Они и слу­шать про лошадку не пожелали, и мы поехали. Ехал я и думал: «Здесь что-то не то. Живой Бог не сказал ничего про Ширмата. Это злоумышление проклятых инглизов. Живой Бог приказал пе­редать варенье, семицветный сосуд с молитвой в собственные руки своей невесте, а не Ширмату». Но конные полицейские — дивы — не отступались от меня ни на шаг, даже когда я отходил от доро­ги по нужде. Сколько мы ни ехали, а мысль о награде и возмездии не оставляла меня. Не доезжая до мастуджского моста, я повер­нул коня со скалы прямо в реку. Высоко было, но ничего. Обо­шлось бы, но кто знал, что дивы-полицейские станут стрелять. За­стрелили они коня. Вода кипела, словно в котле. Меня крутило и било о камни, но я не выпускал из рук переметной сумы с дарами. Холод сводил судорогой ноги и руки, я превратился в лед, но Жи­вой Бог помогает своим детям. Вода вынесла меня на песок, а конные полицейские, погнавшие коней в поток за мной, утонули. Я закинул на плечо переметную суму и пошел на гору Рыба, к вам, госпожа».

Гонец рассказывал долго и многословно. Он всё возвращался к кашмирской лошадке, оставшейся в пешаверском караван-сарае и уверял: «Если бы она, я б давно ускакал   бы в горах от дивов. Английский конь тяжёл на ноги, где уж ему по горам ходить. Моя лошадка — птичка. Горные тропы понимает...»

Бхата выпроводили.

—  Верных последователей имеет   Живой Бог. Велики сила и влияние Ага Хана, — сказал доктор Бадма. — Мисс Гвендолен не учла этого, не смогла ни запугать, ни купить усатого простачка Бхата.

—  Купить? — удивилась Моника.

—  Усатый Бхат умолчал, что нежные ручки Англо-Индийского департамента отсчитали тридцать золотых гиней за то, чтобы пе­реметная сума попала в руки Ширмата и чтобы Ширмат явился с подарками к тебе в подворье... О золоте Бхат умолчал. С золо­том ему не хочется расставаться. Ну бог с ним, оставим его ему.

—  Я боюсь. Страх ползает где-то рядом, шагает бок о бок.

—  Если бы ты не боялась, ты была бы тем, что хотели из тебя сделать твои воспитатели — деревянным манекеном. Но ты жи­вая девушка, и тебе следует их бояться. Но дело серьезное. К счастью, у нас есть ещё время подумать. Итак, золото, пули, чёрная месть. Все атрибуты «плаща и кинжала». Ужасно, что ты попала в самую гущу событий. Ясно, мисс экономка, а значит, и департамент осведомлены, что здесь, в Мастудже, наделала Бе­лая Змея.

    — Что?

—  Подняла всех здешних исмаилитов  против инглизов. Раз и навсегда оторва-ла бадахшанцев от Ибрагимбека. Взяла самого всемогущего вождя вождей за горло и способствовала провалу создания  великой  Бадахшано-Тибетской  империи.    А  материаль­ные потери! Где караваны с вооружением и прочими военными грузами? Где горно-полевые пушки. Мало, что ли, этого? Да за одно из этих дел Белую Змею надо сжечь на медленном    огне!..

—  И... они решили?..

Доктор снова развернул свиток и долго смотрел на миниатюру.

—  Сначала я не понимал, к чему свиток, картинка. Психиче­ская атака? Бабский каприз? Нет, тут тонкая женская садистская месть: пока бы ты разглядывала рисунок, Ширмат ударил бы но­жом...

—  А-а!

—  К тому же ты права. Исмаилиты слишком верят в тебя, да ещё с припутанной сюда легендой о Белой Змее. Им надо во что-то верить. Видимо, англичане    не успели разубедить Ага Ха­на, доказать, что его посланница и невеста занимается подрывной деятельностью в Бадахшане. Иначе Гвендолен не подсылала  бы к тебе таинственных убийц, а просто натравила бы на эгаматгох тех же мастуджцев. Предлог бы нашелся...

Моника зябко куталась в покрывало.

• Предыдущая
• 172/180
• Следующая