Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович - Страница 85
- Предыдущая
- 85/180
- Следующая
— Да, тут пудинг, в котором разные сорта мяса и рыбы перемешаны так, что потеряли естественный вкус.
— Пудинг, — удивился Бадма.— Вы о шахматах, сэр?
— Нет. Пудинг! Политический пудинг, в который напичкали и бухарского эми-ра, и Ибрагнмбека, и Бачаи Сакао, и генерала Гуро, и бухарскую принцессу. Всегда вы, азиаты, в состоянии хаоса. Хаос всегда был и есть нормальное состояние Азии. А распробовать вкус пирога еще предстоит. Не хотите ли за компанию?..
Не без иронии, не вставая с места, Пир Карам-шах поклонился Сахиб Джелялу и доктору Бадме. Во взгляде его было что-то исступленное, противоречившее сдержанной неподвижности лица-маски. Но Сахиб Джелял и доктор могли поспорить с ним выдержкой. По их лицам ничего нельзя было прочитать.
— Иду на откровенность! — Вождь вождей сказал это таким тоном, словно выкрикнул: «Берегитесь!» — Я вас не знаю. Мне известно о вас только то, что вы соблаговолили до сих пор сказать о себе.
— Вы, — он снова резко склонил голову перед Сахибом Джелялом,— паломником странствуете по Востоку. Для вас не существует границ. Вас не трогают большевики-чекисты. И это, согласитесь, поражает...— Он остановился и поджал губы, видимо, ожидая протеста, возмущения, но Сахиб Джелял ограничился тем, что налил из чайника чаю и, пощелкивая ногтем по краешку пиалы, протянул её ему. Отхлебнув, Пир Карам-шах продолжал:— Я доверяю вам. Иначе я не пил бы из пиалы, протянутой вами, истым азиатом... выплывшим из тьмы. О вас, клянусь, я ничего не знаю, кроме того, что вы купец, что вы из Самарканда, что вы поддерживаете эмира, что вы... Но я знаю одно, что и вы, господин Сахиб Джелял, и вы, господин Бадма, не те, за кого вы себя выдаете.
Бадма чуть заметно пожал плечами. Сахиб Джелял пристально смотрел на Пир Карам-шаха и иронически кривил губы. В их лицах не произошло ни малейших изменений, которые говорили бы о волнении. А ведь разговор происходит в Пешавере, этом «наиболее британском из британских оплотов в Азии». Здесь, в Пешавере, английской военной базе, всё служило англичанам. Очевидно, Пир Карам-шах пошел на «откровенность» потому, что чувствовал себя здесь хозяином.
— Положим,— заговорил напряженно и сурово Бадма.— Ну, а вы? Разве вы Пир Карам-шах? Нет, конечно... И всем известно, кто вы. Нет, нет, я не произнесу вашей фамилии. Это давно уже сделали репортеры — пролазы из редакций газет. Вы говорите об откровенности. Позвольте и нам тоже ответить тем же. Ваша откровенность зиждется на простой вещи. Наш достоуважаемый хозяин Исмаил Диванбеги британский резидент, и мы... его пленннки. Не так ли? За воротами на улице вас поджидают два десятка обвешанных оружием охранников-гурков. Что же остается нам — коммерсанту Сахибу Джелялу и тибетскому доктору Бадме, как напомнить о некоторых неприятных происшествиях близ Кабула и в Кабуле, происшедших с индусом в красной чалме. А?
Лицо Пир Карам-шаха потемнело. Нервно он дернул рукой, точно хотел отмахнуться от раздражающего воспоминания.
— Вы можете затемнить сентиментальными воспоминаниями мозги эмиру, Ибрагимбеку, любому прочему, но не мне.
— Я не все сказал,— продолжал доктор Бадма.— Ваша знаменная проницательность изменила вам. Вы не видите, где друзья и где враги. К тому же вам не мешает знать, что господин Сахиб Джелял потерял в Бухаре во время революции целое состояние, друзей.
Пир Карам-шах слушал невнимательно.
— Бадма? Бадмаев? — проговорил он медленно.— Санкт-Петербургский доктор Бадма? Тибетская медицина! Лечение императорского наследника от... кровоточивости...гемофилии? Бадмаев! Господин Бадма, выне родственник расстрелянного большевиками придворного врача Бадмаева?
Он даже весь как-то оживился исделался подкупающе откровенным. Казалось его искренне обрадовало сделанное открытие:
если Бадмародственник самого Бадмаева, какие остались сомнения.Пир Карам-шахбыл уверен, что Бадма ухватится за подсказанный ему выход, чтобы сразу отвести все подозрения.
— Буддизм, который я исповедую, самая отрешенная от всего мирского религия. Однако буддист — человек и в нём сильны родственные привязанности. И ваш покорный слуга счел бы за честь вметь родственником такого выдающегося человека, как Бадмаев. Но, к сожалению, это не так. Бадма — весьма распространенная фамилия в Тибете.
— В вашем лице нет ничего тибетского,— сказал Пир Карам-шах тусклым тоном.
— Не удивительно. Моя мать — француженка из семьи коммивояжера швейцарского торгового дома в Санкт-Петербурге... Там жил мой отец, он, как и Бадмаев, тоже был тибетским врачом. О, тогда тибетская медицина была очень модна... И все же кровь говорит во мне. Стоит ли удивляться, что зов родины оказался непреодолим, и, оставив цивилизацию, я, тибетец, веду на твоих суровых плоскогорьях полную тягот и страданий жизнь. А те из нас, которым давелось посвятить себя философии и медицине, обеспечены так, что не знаем в своих монастырях, на что употребить состояние. Нас, ученых, окружают в кельях роскошью, чтобы мы ни о чем не думали, кроме науки. Мы проводим дни в созерцательном покое, предаваясь чтению книг и размышлениям о прочитанном. Вот почему на тибетских ученых лежит отпечаток «нигдзюцо» — искусства быть невидимыми. Нас потому не замечают, а когда замечают, удивляются нашему отрешенному виду и начинают подозревать в нас тысячи демонов.
Он говорил тихо, монотонным голосом.
Пир Карам-шах не выдержал и, соскочив с возвышения, уперся руками в широкий кожаный пояс с маузером и сикхским мечом в старинных, богато украшенных ножнах. Как вождь вождей ни сдерживался, но щека его подергивалась в тике.
— Видите,— все так же спокойно продолжал доктор Бадма,— вы созданы из страстей и недоверия. Это чуждо тибетскому духу. У нас считают, что подозрительность порождается прежде всего слабостью.
— Что вас привело сюда, вас и почтенного господина Сахиба Джеляла?
— Разные пути и цели. Дорога из Кабула в Северную Индию ведет через Пешавер, не правда ли, уважаемый Сахиб Джелял? Да и вы сами можете это лучше разъяснить господину Пир Карам-шаху.
— Разрешите? — спросил важно Сахиб Джелял. Он сидел на шелковой подстилке величественный, спокойный, неподвижностью и молчаливостью соперничающий со статуей, и, заговорив, по-прежнему не шевельнулся: — Позвольте вам напомнить, что Алимхан, будучи эмиром, распространил свое жестокое правление на Бадахшан, то есть на провинции Каратегин, Рошан, Дарваз, Памир. Населенные последователями истинного правоверия — исмаилитами, помянутые мною вилайеты не смирились с тиранией бухарского эмира. Ночь неверия обратила Бухару в страну тьмы.
— Вы исмаилит? — стремительно остановился перед Сахибом Джелялом Пир Карам-шах.— Но вас знают как правоверного мусульманина.
— Наше учение со времен падения Аламута повелевает исмаилитам исповедовать свои взгляды скрыто.
— Двойники в религии, — пробормотал Пир Карам-шах.
— Нет, вы меня не поняли. Мы остаемся приверженными своей веры.
Пир Карам-шах круто повернулся к возвышению и пристально згрел на Сахиба Джеляла.
— Все понятно — исмаилиты не желают видеть шахом своего традиционного притеснителя — бухарского эмира. А Ибрагимбек? Отлично! Мы сделаем королем Бадахшана Ибрагимбека! Он ничем не хуже других.
В чем, в чем, а в быстроте решений Пир Карам-шах мог опередить кого угодно. «Делатель королей» прозвали его на арабском Востоке в годы империалистической войны. Он и сейчас хотел делать королей.
— Не всякий, а тем более такой, как грубый облом, конокрад Ибрагимбек, удостоится истинного откровения. Скорее муравей обратится в дракона, а ручей в море.
— Значит, Ибрагимбек не исмаилит. Он тоже не годится. Кто же?
Но Сахиб Джелял не счел нужным прямо ответить на столь прямо поставленный вопрос.
- Предыдущая
- 85/180
- Следующая