Не кричи: «Волки!» - Моуэт Фарли - Страница 28

• Предыдущая
• 28/30
• Следующая

По различным причинам я откладывал анализ находок; не последним поводом для этого послужило присутствие Утека и Майка — я мысленно представил себе, какую физиономию они скорчат, когда узнают, чем я занимаюсь. Поэтому сборы кала я постарался всячески засекретить; Майк и Утек могли, разумеется, заинтересоваться содержимым мешочков, но были слишком деликатны (а возможно, попросту боялись моего ответа — мало ли что я мог сказать) и не спрашивали меня ни о чем. Несмотря на то что они притерпелись к неприятным сторонам моей профессии, мне не хотелось быть излишне бесцеремонным, и я все откладывал анализы, пока одним октябрьским утром они не ушли вдвоем охотится на карибу, предоставив лагерь в мое единоличное распоряжение. Я воспользовался этим и взялся за выполнение малоприятного задания. От долгого хранения собранный помет стал твердым как камень, и прежде чем приступить к обработке, его требовалось размочить. Поэтому я перетащил мешочки на берег реки и сложив в два оцинкованных ведра, залил водой. Пока они размокали, я приготовил инструменты, блокноты и прочее снаряжение и разложил все на большом плоском камне, пригреваемом солнцем и обдуваемом ветерком. Мне казалось, что предстоящую работу лучше всего проводить на воздухе.

Теперь оставалось только надеть противогаз. Да, да, я не обмолвился, именно противогаз. Меня снабдили не только противогазом, но и ящиком слезоточивых гранат — с их помощью я должен выгонять волков из логова, чтобы пристрелить, когда мне понадобятся образцы для анатомирования. Но само собой разумеется, так низко я ни разу не пал, даже когда еще не успел узнать волков и не подружился с ними. Гранаты я давным давно утопил в ближайшем озере, но противогаз сохранил, так как он за мной числился. И вот предмет, долгое время бывший обузой, теперь пригодился — ведь иногда в волчьем кале содержатся яйца исключительно опасного паразита: стоит им попасть в организм человека (случайно при входе), как там из них развиваются мельчайшие личинки, которые попадают в мозг и инцистируются, обычно с роковым исходом для человека.

Убедившись, что первая порция кала размокла, я напялил маску, выложил помет на белое эмалированное блюдо, позаимствованное в хозяйстве Майка, и принялся орудовать щипцами и скальпелем. С помощью лупы я определял составные части и результаты и заносил в записную книжку.

Процесс был весьма трудоемкий, но любопытный. И вскоре я так погрузился в работу, что совершенно погрузился в работу, что совершенно позабыл обо всем окружающем.

Когда же часа через два я с трудом выпрямился, чтобы размяться, и случайно глянул в сторону избушки, то неожиданно увидел перед собой человек двенадцать незнакомых эскимосов, которые с выражением несказанного удивления и испуга уставились на меня.

Ну и положение! Я пришел в такое замешательство, что совершенно позабыл о противогазе с его хоботом и стеклянными выпученными глазами и попытался приветствовать незнакомцев. Но мой голос, пройдя через прессованный уголь и резиновую трубку, прозвучал глухо и печально, словно ветер над могилой, и это окончательно повергло эскимосов в ужас. Стремясь исправить положение, я поспешно сорвал маску и шагнул вперед, но эскимосы с четкостью, сделавшей бы честь любому слаженному опереточному кордебалету, быстро отступили и продолжали издали глядеть на меня с диким изумлением.

Отчаянно пытаясь показать свои добрые намерения, я заулыбался во весь рот и оскалил зубы, что было принято за дьявольскую усмешку. Гости отступили еще на два шага, некоторые из них с опаской перевели взгляд на блестящий скальпель, зажатый в моей правой руке.

Они явно готовились к бегству. Мне едва удалось спасти положение. Вспомнив соответствующие иниуитские [2] слова, я выпалил нечто вроде официального приветствия. После долгой паузы один из эскимосов собрался с духом и робко ответил: постепенно они перестали смотреть на меня словно выводок цыплят на гремучую змею.

Правда, оживленной беседы не получилось, но из последовавшего высокопарного разговора выяснилось: эти люди — часть племени Утека, они провели все лето далеко на востоке и только что вернулись в родное становище, где им рассказали о странном белом человеке, который поселился в избушке Майка. Тогда они решили взглянуть на необыкновенного чужестранца собственными глазами, но все ранее услышанное не шло ни в какое сравнение с тем, что им довелось увидеть.

Во время разговора я заметил, что кое-кто из ребятишек и взрослых украдкой бросает взгляд на ведра с пометом и на эмалированное блюдо, заваленное шерстью и костями полевок. У всякого другого народа это могло быть проявлением праздного любопытства, но я уже достаточно долго прожил среди эскимосов и научился понимать их мысли, даже весьма уклончивые. Проявленный ими интерес я воспринял как тонкий намек на то, что после долгого пути они не прочь попить чайку и закусить.

В отсутствие Майка я остался за хозяина; памятуя, что гостеприимство — высшая добродетель на Севере, я пригласил эскимосов на ужин к себе в избушку. Они, по-видимому, все поняли, приняли предложение и оставили меня заканчивать анализ последней кучки помета, а сами поднялись на соседнюю гряду, чтобы разбить там походный лагерь.

Результаты анализов оказались очень интересными. Примерно на 48 процентов помет содержал остатки грызунов, преимущественно зубы (резцы) и шерсть. Остальные определимые пищевые остатки включали кусочки костей и шерсть оленей, немного птичьих перьев, и, как ни странно, — медную пуговицу, сильно пострадавшую от действия желудочного сока, но сохранившую изображение якоря и каната (такие обычно носят служащие торгового флота). Не представляю, каким образом пуговица могла закончить свой путь там, где оказалась, но, разумеется, ее никак нельзя считать вещественным доказательством того, что волк сожрал какого-то заблудившегося матроса. [3]

Я тщательно вымыл ведра и наполнил их чистой водой, которая потребуется, чтобы приготовить несколько галлонов чая. За это процедурой серьезно наблюдали два маленьких эскимосских мальчугана. Когда я с ведрами зашагал к избушке, они помчались на гряду с великой новостью, которой им, видимо, не терпелось поделиться со взрослыми; их энтузиазм вызвал у меня улыбку.

Однако мое веселое настроение вскоре улетучилось. Через три часа ужин был готов (он состоял из рыбных тефтелей по-полинезийски с кисло-сладким соусом собственного изобретения), а гости не показывались. Стемнело, и я начал беспокоиться, не произошло ли какого недоразумения относительно времени ужина. В конце концов я надел парку, взял электрический фонарик и пошел на поиски эскимосов.

Я их не нашел. Чтобы не томить читателя, скажу сразу: никогда в жизни я их больше не встречал. Место стоянки было покинуто, а люди исчезли, будто их поглотила тундра.

Меня это очень озадачило и, по правде, немного обидело. На следующий день вернулся Утек, и я рассказал ему всю историю и потребовал объяснения. Он задал множество вопросов о ведрах, помете и других вещах, по-моему, не имевших ровно никакого отношения к происходившему. В результате он обманул мои ожидания — впервые за все время нашего знакомства. Он заявил, что сейчас просто не может объяснить, почему мое радушие так грубо отвергли… Он не объяснил этого и позже.

Приближалось время расставания с Волчьим Домом — не потому, что мне этого хотелось, но потому, что так или иначе волки скоро уйдут отсюда на свои зимние картины.

В конце октября, когда зима вступила в свои права на открытой тундре, карибу устремились в чужой, но защищенный от ветра мир лесов. И куда бы ни шли, волки следовали за ними, потому что, когда мороз скует бескрайние голые равнины, там больше нечего есть.

С начала ноября до апреля волки и олени странствуют совместно по редкой тайге, состоящей из низкорослых елей и сосен и лежащей севернее границы леса. В годы изобилия зайцев волки охотятся главным образом на них, но всегда предпочитают держаться рядом с оленями — ведь только карибу могут спасти их в случае голода.

• Предыдущая
• 28/30
• Следующая