Красные лошади (сборник) - Погодин Радий Петрович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/89
• Следующая

Рычал Злодей. Девушка, запустив пальцы в густой загривок, сдерживала его. Встав на дыбы, Злодей тянул оскаленные зубы к начальнику.

Наверное, голос повысили, сказал Сережка.

Начальник сел рядом с ним на скамейку.

Умные все, сказал он.

Злодей рванулся к нему. Девушка не устояла, но, падая, ухватила Злодея за лапу и засмеялась. Услыхав ее смех, Злодей повернулся, постоял над ней, горбатясь и дергая лапой, и лизнул ее в висок.

Все понимают, сказал начальник, один я, значит, не понимаю. А я еще побольше вашего понимаю. Только я решать не могу. Я тут начальник временный. Ключицу временно повредил, меня по общественной линии сюда упросили. Надо же кому-то Приедут педагоги-специалисты, а у меня в пионерской комнате конный завод Ну, негодяй! Он беззлобно погрозил Сережке пальцем. Запру пионерскую комнату на висячий замок, скажу, помещение охране памятников принадлежит. Так и решим

Тучи над головой были похожи на свежую пашню. Свет шел только от горизонта малиновым лучом бил в пролом. Беленые стены построек, куда попадал этот луч, казались раскаленными изнутри. Тяжелая капля упала Сережке на лоб и разбрызгалась по лицу.

Дождь, сказал начальник. Пошли на речку, посмотрим. Люблю на речку смотреть, когда дождь, у нее цвет меняется, будто поковку студишь.

Сережка поднял глаза на начальника с удивлением.

Река стала ржавой, и по ржавому темно-синие перья с зелеными и сиреневыми разводами.

В проломе под широкой стеной стоял позабытый растворник, пахло известью; редкие веские капли падали раздельно и звучно, как бы предостерегая притихшую закатную природу, что вот-вот прянет небо.

А как вас зовут? спросил начальник.

Надя

Сережка покраснел от досады: он сам собирался спросить ее имя, но все робел. Он проворчал:

Сейчас хлынет. После такого дождя надо будет крыши чинить, потолки перебеливать.

Не язви, гений недоразвитый, попросил начальник добродушно и примирительно. Это же стихия, это же чувствовать надо.

Вдоль стены тянулся ольшаник. Экскурсанты, из тех, что выли печальные песни, любили сидеть именно в этих кустах на обрыве. Злодей хотел было пойти посмотреть насчет жратвы, но ужас реки насытил весь воздух, ломая ему хвост под брюхо, заставляя его жаться к ногам человека, которого он минуту назад хотел истребить. Почудилось в этом человеке Злодею такое же, как у него, стылое одиночество и обида на что-то несвершившееся.

Погладьте его, шепнула начальнику девушка.

Начальник опустил руку, пошлепал Злодея по холке. Злодей зарычал, но клыки не оскалил.

Дождь пошел сильнее, затрещал, словно шины колес на горячем асфальте. Сквозь этот все ускоряющийся шум послышалось:

Лезь под куст.

А после возни и хихиканья тот же голос сказал:

Я, Тамарка, человек волевой. Романтиков не люблю трепачи.

Но-но. У тебя нос холодный. Чего ты мне щеку обмусолил?

На дожде целоваться вредно, громко сказал Сережка.

Из кустов ему ответил Тамаркин голос:

Без советчиков разберемся.

Волевой человек выразился конкретнее:

Сейчас я этому медику уши бантиком завяжу!

Он выскочил из кустов, весь в морском. С прозрачными усиками. Волосы моряка слиплись длинными косицами, губы отвисли, глаза выпучились, словно кто-то бесшабашный выплеснул на него ведро клея. Тамарка тоже выбралась из кустов.

Он в училище учится на боцмана, сказала она. Ишь сразу вымок до нитки.

И поцелуй нужно учитывать, подумал начальник лагеря. Начальник затосковал по своей неудачно сложившейся бобыльей жизни. Будь он женат, имей ребятишек, его бы не бросили на пионерлагерь, а бобыль всякой дырке затычка. Мысль пришла к нему неожиданная: А ну как специалисты-педагоги меня не сменят, а я в этих детях ни уха ни рыла. И странно, мысль эта не испугала его, а как бы взбодрила.

Здесь промокнем, сказал он. Хоть и широкая стена, но дождь с вихрем. Быстро под крышу! Сережка, твоя будка ближе всего. Быстро в Сережкину будку! И побежал первым.

Злодей! закричали от Сережкиной будки. Злодей, сюда! Но тот под дождь не пошел, забрался к самой стене под растворник, сунул голову между вытянутых передних лап и тоскливо завыл.

Сережка включил электричество. Тамарка, собравшаяся наотмашь стряхнуть дождь с волос, замерла стены Сережкиной будки были увешаны неокантованными листами. По ним, словно переходя из картинки в картинку, шли лошади, сбиваясь в табуны у ручьев, и снова куда-то шли чередой, полупрозрачные, как разноцветный туман.

Волосы-то чем вытереть? спросила Тамарка.

Сережка подал ей полотенце.

Надя и начальник лагеря сели на раскладушку. Боцман уселся напротив, на топчан, и уставился в ту дальнюю точку своего полного штормов и тайфунов плавания. Красивая, подумал он про Надю. Ничего, в Сингапуре еще покрасивее девушки есть. Тамарка тоже про Надю думала: Красивая, и глаза умные. Наверно, за ней кандидаты наук ухаживают

За стеной послышался плач. Один тоненький голосок, за ним другой, третий Кто-то плакал и звал, превозмогая своей печалью шум ливня.

Надя спросила:

Кто это?

Диогены, ответил Сережка. Сильвины дети. Они в бочке за будкой сидят. Сильва сама где-то бегает, диогены голодные, орут.

Плачущие голоски примолкли, зато возник другой звук кто-то скулил с хрипом, кашляя затяжно и снова скулил. В этих странных звуках были боль и терпение.

Сильва, сказал Сережка.

Надя вышла из будки. Ливень уже прекратился, но воздух, перенасыщенный влагой, лип к лицу, как лесная старая паутина. По тропинке катился поток. Против течения, освещенная желтым светом фонаря, шла невысокая рыжеватая собака, ее мокрая длинная шерсть была словно расчесана на пробор от носа до кисточки на хвосте. Она шла, скуля и вздрагивая, Три щенка висели у нее под брюхом как чудовищно взбухшие клещи. Они волочились по лужам и недовольно урчали. Иногда вода окатывала их с головой.

Надя присела возле собаки, взяла одного щенка и потянула. Сильва болезненно вскрикнула. Надя потянула сильнее. Щенок оторвался от материнского брюха, извернулся и цапнул ее за палец.

Ах ты лютый! сказала из-за Надиной спины Тамарка. У него уже зубы.

Щенки висели, вцепившись в сосцы зубами. Они волочились по разбухшей от дождя земле, проваливались в выбоинах, застревали в спутанной мокрой траве, дергали и рвали нежное тело. Сильва шла, пошатываясь, немощная и искусанная, понимающая только одно: кормить их.

Когда Надя и Тамарка взяли на руки остальных щенят, Сильва ушла в картошку, остановилась в борозде и, широко расставив ноги, принялась кашлять. Она кашляла сипло, с присвистом, с трудом засасывая воздух в легкие, и снова кашляла, сотрясаясь всем телом.

Астма у нее, объяснил Сережка.

Начальник лагеря сказал:

Молока бы. Он стоял в освещенных дверях, черный и словно из фанеры.

Сережка пришел с молоком.

Потеснив Сережку, в дверь пролез Злодей, проворчал, обводя всех конфузливым взглядом, и улегся у Надиных ног. Лапы его были лишь слегка перепачканы глиной неизвестно, как он так аккуратно прошел по земле, превращенной в сплошную лужу. Тамарка встретила его словами:

Явился лапок не замочил. Какой джентльмен. Она посмотрела на боцмана, хмыкнула себе под нос.

Надя налила молоко в тарелку, поставила на пол. Она брала щенков одного за другим и тыкала их в молоко носами. Щенки фыркали.

Ишь воеводы. Ишь с носов слизывают. Ишь фырчат. А мы поднесем вас аккуратненько к самому молоку поближе. Близенько поднесем и подержим.

Щенки пыхтели, залезали в молоко лапами, огрызались и, как все неразумные малые существа, помогали себе в этих действиях языком. И вдруг один за другим принялись лакать.

Поехали, сказала Тамарка.

Щенки толкались, брызгались и наконец погнали тарелку из угла в угол. Наевшись, они напустили луж и, волоча вздутые животы, заковыляли к Злодею. Урча, повозились возле его брюха и уснули.

Нужно их утопить, сказал молчавший все время боцман. Пустозвонят только и на людей лают. Уловив затвердевшими от гордыни ушами неодобрительную тишину, боцман насупился. И чего это у людей такая симпатия к собакам? От них антисанитария. Вот дельфины это приматы.

• Предыдущая
• 25/89
• Следующая