Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/57
• Следующая

Потом они сели в трамвай. На конечной остановке сошли. Дядя Вася остановился возле деревянного сарая.

— Погоди тута. — Он приставил пилу к стенке и ушел.

Вскоре вернулся в сопровождении угрюмой женщины в домашнем халате и меховых шлепанцах на босу ногу. Женщина молча оглядела Макара и, достав из кармана халата большую связку ключей и погремев ими, открыла дверь.

— Дрова полутораметровые, — сказала она. — Пилить на пять частей. У меня печка интеллигентная: больших полен не принимает.

— Добавить придется, — торопливо попросил дядя Вася. — Обычно обрабатываем в три распила, а тут получается на каждом полене по лишнему распилу.

— Бог добавит.

— При чем тут бог, мадам. — Дядя Вася глянул на небо, будто хотел проверить, что бог тут действительно ни при чем. — Не для бога пилим. Надо прибавить, мадам.

Обращение «мадам», видимо, подействовало на нее.

— По двугривенному на кубометр, — уступила она просьбе дяди Васи.

— И, пожалуйста, аванс.

— Не имею привычки.

— Снижается производительность труда.

— Уж так и быть, как старому знакомому, но только два рубля. А то налижетесь — и поминай как звали! Знаю я вас… — Женщина достала большой бумажник и, порывшись в нем, извлекла две аккуратно сложенные рублевки. — Держите. — Она сунула деньги в руку дяде Васе и ушла, неестественно покачивая бедрами.

Дядя Вася выругался ей вслед.

— У, язви ее!.. И бог не покарает. — И, повернувшись к Макару, умоляюще посмотрел на него. — Не в службу, а в дружбу — слетай. Хоть колбасы купи… Ну, и пива.

— А где тут магазин? — спросил Макар.

— За углом. Против Механического.

— Ладно. — Макар кивнул, взял два рубля и направился к воротам.

В магазине он уплатил в кассу, купил колбасы и две бутылки пива, вышел на улицу.

Возле овощной палатки стояло несколько женщин. Макар решил купить еще пару помидоров или огурчиков. Он подошел к палатке — и замер… Хотелось протереть глаза.

Да нет же! Не может быть! Люська!.. Как она сюда попала? Ведь она мечтала…

Обескураженный Макар, так и не купив ничего, отступил за палатку и ушел.

А Люська даже не заметила Макара. Может быть, и хорошо, что не заметила. Ей так не хотелось, чтобы ее увидел кто-нибудь из знакомых! А тем более Макар. Не станешь же объяснять, что не сама пошла, что райком послал, на прорыв. Да и что объяснять? Оправдываться вроде, будто сделала что-то неблаговидное.

И потом, сегодня она впервые одна в палатке.

Яблоки, помидоры, огурцы, гири, деньги… Лица, руки, сумки, бумажные пакеты… А она одна. И за все в ответе.

Полдня как в тумане.

Обеденный перерыв.

— Как с товаром?

— Хорошо.

— Вы, товарищ Телегина, выбором яблок не увлекайтесь. Все первого сорта. — Нина Львовна недовольна, но говорит спокойно, голоса не повышает.

— Так ведь просят же покупатели, мелкие и червивые не берут.

— Не берут — не надо. Другие возьмут.

— В жалобную книгу написать грозятся.

— А вы уговорите. И потом, жалоба на товар получится, а не на работников прилавка. — Заглянув во все ящики, поворошив в каждом яблоки, Нина Львовна ушла.

После обеда стоять за прилавком стало еще труднее. С непривычки затекли ноги, стали тяжелыми, в икрах появилась тупая ноющая боль. Все медленней и медленней подсчитывала Люська деньги, путалась, ошибалась. А покупатели спешили, покупатели сердились. Им все равно было: стоит Люська первый день или простояла здесь уже сто лет. Им надо было купить побыстрее и то, что нужно.

Люська держалась из последних сил.

Когда наконец окончилась торговля и Оня помогла ей закрыть палатку, Люська в изнеможении опустилась на ящики. Даже есть не хотелось. Просто сидеть вот так, ни о чем не думая, ничего не делая.

Снова пришла Нина Львовна. Взвесили остатки товара. Люська подсчитала выручку. Не хватило двадцати трех рублей. Она пересчитала снова — оказалось семь рублей лишних. В третий раз — опять не хватило двадцати трех рублей. Проверила Нина Львовна — так и есть: недостача.

Люська заплакала. Не оттого, что денег не хватило. Просто устала, очень устала. Ну и недостача, конечно…

Утром Разгуляй пригласил Люську к себе в «кабинет», так в магазине величали крохотную комнатку за фанерной перегородкой.

— Ну, как идет торговля?

— Плохо, Василий Васильевич, — потупилась Люська.

— Чего ж это так — плохо? План выполнили.

— Недостача у меня, — одними губами прошептала Люська.

— Бывает. В торговом деле не без убытка. И потом, может, тут недоразумение просто. Может, товару ошибочно недодали.

— Может быть. — Люська робко взглянула на Разгуляя. В глазах ее засветилась надежда.

— Ну и проторговаться, конечно, могли, Людмила Афанасьевна, — продолжал Разгуляй покровительственным тоном.

Люська подняла глаза. Она ожидала разноса. Вот это человек! У нее недостача, казенных денег не хватает. Ведь это, наверно, такая неприятность для директора. А он… Люська вздохнула прерывисто. А ведь и верно — товару могли недодать по ошибке. Хотя Люська сама проверяла. Скорее всего все-таки проторговалась.

— Я, Василий Васильевич, недостачу покрою из зарплаты.

Разгуляй развел руками.

— Если виноваты — ничего не поделаешь, придется покрывать, ну а если вам случайно недодали из кладовой — то ни к чему.

Успокоенная вышла Люська от Разгуляя. В магазине ее остановила Галя.

— Ну и что он?

Люська поняла, что она имеет в виду директора.

— А что. Смеется. Может, еще не я виновата. Может, товару недодали.

Галя открыла было рот, но спохватилась, прикусила губу. «Прохвост он, наш директор, — хотелось сказать Люське. — Паук. Вот так же ласково улыбался, когда у меня была недостача. А потом осторожненько научил торговать так, чтобы лишние оставались. Понимаешь? Лишние. Немного ему, немного кладовщикам на базу. «На базах тоже хочут жить!» Комбинируют. Ловчат… Не верь Разгуляю, Люська! Опутает он тебя серебряной паутинкой. И начнется жизнь в страхе. Слышишь, Люська! В тюрьму посадить могут! Он, Разгуляй, откупится, увильнет. Берегись, Люська!» Хотела сказать все это Галя, да только вздохнула.

Люська ушла, а Галя принялась переворачивать сельди: за ночь они подсохли, и надо было придать им товарный вид. Третий год работает Галя в магазине и каждый раз вздрагивает, перехватив внимательный взгляд покупателя. Замирает, когда проходит кто-нибудь незнакомый в кабинет директора. А вдруг из ОБХСС? Вздрагивает дома при каждом звонке. И звонок стал звучать не так, как раньше, — резко, нетерпеливо.

Ей бы тогда, в первые же дни работы, первые «лишние» деньги отнести куда надо. В милицию, в райком, к прокурору. Сейчас бы она дышала по-другому, ходила по-другому, спала бы, как все честные люди, не вздрагивая при каждом звонке, не просыпаясь по ночам в холодном липком поту.

Сколько раз поднималась Галя на трибуну и горячо, не щадя ни себя, ни других, говорила, говорила всю правду. И про «списанные» в прошлом году арбузы, и про пересортицу яблок, и про две бочки сельдей, которые она сама продавала, зная, что они «левые», и про Разгуляя. Говорила, говорила, разрубая всю эту паучью сеть, в которой запуталась. И с каждым словом ей становилось все легче и легче, будто сбрасывала она тяжелый груз, давивший на плечи, прижимавший ее к земле. И вот стоит она перед переполненным залом, легкая, ясная, чистая. Пусть ее теперь накажут. Пусть! Что наказание в сравнении с этой удивительной легкостью и чистотой!..

Сколько раз подымалась Галя на трибуну, произносила разоблачающие гневные речи. Но, увы… только мысленно. А когда надо было в самом деле подняться на трибуну, сил не хватало. Страх сковывал ноги. Перед глазами вставала ласковая улыбка Разгуляя… Холодело сердце…

• Предыдущая
• 39/57
• Следующая