Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 42

• Предыдущая
• 42/160
• Следующая

Николь на свою беду не могла похвастать безупречным поведением, и хотя теперь придраться было не к чему, но в прошлом за ней водились грешки, что делало ее нынешнее положение достаточно шатким.

Вот что произошло на исходе первой недели. Жильбер, ведя наблюдение по вечерам и по ночам, в конце концов заметил, как за решеткой мелькнул плюмаж, который был ему уже немного знаком. Обладатель плюмажа служил для Николь неиссякаемым источником развлечений, потому что это был не кто иной, как г-н Босир, который вслед за двором перебрался из Парижа в Трианон.

Николь долго оставалась непреклонна, долго заставляла г-на Босира то дрожать на холоде, то жариться на солнцепеке, и столь добродетельное поведение приводило Жильбера в отчаяние; но в один прекрасный вечер мимика г-на Босира оказалась, видно, еще красноречивее, чем всегда, и Николь была ею покорена. Пока Андреа обедала в павильоне с г-жой де Ноайль, Николь ускользнула к г-ну Босиру, помогавшему своему другу, смотрителю конюшен, объезжать ирландскую лошадку.

Со двора они ускользнули в сад, из сада — в тенистую аллею, которая вела в Версаль.

Жильбер крался за влюбленной парочкой со свирепой яростью тигра, идущего по следу. Он ловил каждый шаг, каждый вздох, запоминал наизусть каждое долетавшее до него слово, и, судя по всему, результаты его порадовали, поскольку на другой день, отбросив всякую стеснительность, он как ни в чем не бывало маячил в окошке, мурлыча песенку и с вызовом поглядывая на Николь.

Горничная штопала вышитую шелковую митенку, принадлежавшую ее госпоже; при звуках песенки она подняла голову и увидела Жильбера.

Поначалу она скорчила пренебрежительную гримаску, но глядела при этом весьма кисло и с нескрываемой злобой. Однако Жильбер встретил этот взгляд и эту гримаску такой странной улыбкой, держался и напевал до того вызывающе, что Николь опустила голову и зарделась.

«Она поняла, — сказал себе Жильбер, — а мне это и нужно».

С тех пор он продолжал ту же игру, и Николь жила в непрерывном страхе; в конце концов она стала мечтать о встрече с Жильбером, желая развеять опасения, которые поселяли в ней насмешливые взгляды юного садовника.

Жильбер заметил, что она ищет встречи. Трудно было не догадаться, почему у окна раздается сухое покашливание всякий раз, когда Николь знает, что он у себя, и почему она принимается сновать по коридору взад и вперед, когда ему надо войти или выйти.

Он пережил счастливый миг торжества, приписывая победу исключительно силе своего характера и благоразумной линии поведения. Николь так старательно его караулила, что однажды подстерегла, когда он взбирался к себе по лестнице; она окликнула молодого человека, но он не отозвался.

Любопытство или страх толкали девушку все дальше: однажды вечером она скинула свои хорошенькие домашние туфли на каблучках, которые донашивала после госпожи, и, дрожа, поспешно юркнула под навес, где таилась дверь, ведущая к Жильберу.

Было еще довольно светло, и юноша, заметивший намерение Николь, мог рассмотреть ее сквозь щели в досках.

Она постучалась к нему в дверь, прекрасно зная, что он у себя в комнате.

Жильбер не отвечал.

Между тем такое искушение было для него весьма опасно. Теперь она прибежала к нему просить пощады, и он мог безнаказанно унизить ее. Он был одинок; каждую ночь его мучили и обжигали воспоминания о Таверне; он не в силах был отвести глаза от двери, любуясь соблазнительной красотой этой очаровательницы; упоенный преждевременным сознанием своей победы, он уже занес руку, чтобы отодвинуть засов, на который с привычной предусмотрительностью и опаской запер дверь, чтобы никто не застиг его врасплох.

Но тут он сказал себе: «Нет, нет! Это все голый расчет с ее стороны: ее привели ко мне страх или корысть. Значит, если я отворю, она на этом что-нибудь выиграет — и кто знает, каков будет мой проигрыш?»

С этими словами он отдернул руку от засова. Николь постучалась еще два-три раза и удалилась, нахмурив брови.

Итак, Жильбер сохранил все свои преимущества; теперь Николь удвоила хитрость, чтобы не до конца растерять свои. В конце концов все маневры и уловки свелись к тому, что обе воюющие стороны случайно столкнулись однажды вечером у входа в часовню и обменялись следующими словами:

— Добрый вечер, господин Жильбер! Смотрите-ка, и вы здесь!

— Добрый вечер, мадемуазель Николь! Оказывается, вы тоже в Трианоне?

— Как видите! Я горничная барышни.

— А я младший садовник.

Засим Николь сделала Жильберу реверанс по всем правилам, а он отдал ей поклон как истый придворный, и они расстались.

Жильбер сделал вид, что идет к себе в мансарду, куда он поднимался, когда повстречал Николь.

А Николь, которая как раз выходила из дому, пошла своей дорогой; однако Жильбер на цыпочках вернулся и потихоньку пошел за нею следом, разумно предположив, что она спешит на свидание к г-ну Босиру.

И впрямь, в темной аллее ждал какой-то мужчина; Николь к нему приблизилась; было уже слишком темно, и Жильбер не мог узнать г-на Босира в лицо; на шляпе незнакомца не было никакого плюмажа, и это так заинтересовало Жильбера, что он дождался, пока Николь ушла, и проводил ее собеседника до самой ограды Трианона.

Это оказался не г-н Босир, а мужчина уже в возрасте, вернее, в преклонном возрасте; он был одет, как вельможа, и держался молодцом, несмотря на свои годы; Жильбер подошел поближе и, с отчаянной дерзостью проскользнув буквально под носом у этого человека, узнал в нем герцога де Ришелье.

— Черт побери! — воскликнул он. — После простого гвардейца — маршал Франции! Мадемуазель Николь повышается в чине.

Пока под липами и в цветниках Трианона зрели и распускались мелкие интрижки, оживлявшие существование незначительных обитателей этого мирка, в городе, над дворцом Фемиды, подобно грозной буре, нависли огромные крылья великих интриг, — так, ударившись в мифологию, написал об этом своей сестре Жан Дюбарри.

Измельчавшие остатки былой французской оппозиции, парламенты, воспряли под владычеством капризного Людовика XV; но, с тех пор как пал их покровитель г-н де Шуазель, они чуяли приближение опасности и готовились отвратить ее с помощью самых энергичных мер, на какие только были способны.

Великие всеобщие потрясения всегда начинаются с какого-нибудь частного спора, точно так же, как сражения между двумя армиями начинаются со стычек между отдельными стрелками.

С тех пор как г-н де Ла Шалоте принялся за герцога д'Эгийона, воплотив в этой вражде войну третьего сословия против феодалов, общественное мнение свято уверовало, что так оно и есть, и не потерпело бы подмены этого вопроса другим.

Итак, король, на которого Бретань и вся Франция обрушила целый ливень более или менее почтительных и смиренных увещеваний, склонился под влиянием г-жи Дюбарри на сторону феодальной партии против третьего сословия и назначил герцога д'Эгийона командиром легкой конницы.

Г-н Жан Дюбарри выразил это как нельзя точнее; любезные и верные парламентские советники получили оглушительную пощечину.

Как они воспримут эту пощечину? Вот вопрос, непрестанно волновавший и будораживший город и двор.

Члены парламента — люди искушенные; там, где другие стали бы в тупик, они найдут выход.

Сначала они как следует столковались между собой обо всех обстоятельствах и последствиях нанесенного им оскорбления, а затем, установив, что оскорбление было нанесено и достигло цели, приняли нижеследующее решение.

Парламент в своем заседании рассмотрит поведение бывшего губернатора Бретани и вынесет свое суждение.

Но король парировал удар, запретив пэрам и принцам присутствовать при каком бы то ни было разбирательстве, касающемся герцога д'Эгийона; этот запрет был свято соблюден.

Тогда парламент, решившись исполнить дело своими силами, издал постановление, в коем объявлялось, что на герцога д'Эгийона падают тяжкие обвинения и серьезные подозрения в разных неблаговидных поступках, в том числе и таких, которые пятнают его честь, а посему герцог временно лишается прерогатив пэра, покуда окончательным и бесповоротным решением, изданным на совете пэров в согласии с правилами и формальностями, предписанными законами страны и королевскими повелениями, он не будет полностью очищен от обвинений и подозрений, пятнавших его честь.

• Предыдущая
• 42/160
• Следующая