Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 43

• Предыдущая
• 43/160
• Следующая

Однако само по себе это постановление, принятое в парламенте в присутствии заинтересованных лиц и занесенное в протоколы, еще ничего не значило; требовалась огласка, требовалось, чтобы общество об этом узнало; словом, нужен был тот скандал, какой безбоязненно производит во Франции песенка — потому-то песенка и является самодержавной властительницей людей и событий. Значит, постановлению парламента нужно было придать силу песенки.

Париж был рад-радехонек ввязаться в скандал; Париж, постоянно пребывавший в кипении, недовольный и двором, и парламентом, с нетерпением ждал повода посмеяться, дабы потом от смеха перейти к слезам, благо поводы для слез не иссякали у него вот уже сто лет.

Итак, постановление было издано должным образом; парламент поручил своим комиссарам лично проследить за тем, как оно будет печататься. Постановление было отпечатано в десяти тысячах экземпляров, которые тут же были распространены.

Затем, поскольку правила требовали ознакомить с решением парламента главное заинтересованное лицо, те же самые комиссары поехали в особняк герцога д'Эгийона, который как раз прибыл в Париж для важного и неотложного свидания.

Это свидание было вызвано необходимостью объясниться наконец прямо и откровенно с его дядей маршалом Ришелье.

Благодаря Рафте весь Версаль за какой-нибудь час узнал о доблестном сопротивлении старого герцога приказу короля касательно поста г-на де Шуазеля. Благодаря Версалю эта весть облетела весь Париж и всю Францию; поэтому г-н де Ришелье находился на гребне славы и с высоты его как истинный политик строил рожи г-же Дюбарри и своему обожаемому племяннику.

Такое положение было не слишком-то выгодно герцогу д'Эгийону, и так уже стяжавшему всеобщую неприязнь. Народ ненавидел маршала, однако побаивался его, потому что он был живым воплощением знати, столь почитаемой и почтенной в правление Людовика XV; к тому же маршал был так непостоянен, что, приняв решение, мог сразу же без зазрения совести поступить наоборот, если того требовали обстоятельства или просто ради красного словца; одним словом, Ришелье был опасным врагом, и неприятней всего для недругов была его склонность к неприятным сюрпризам.

Герцог д'Эгийон сознавал, что после свидания с г-жой Дюбарри в его броне появилось два изъяна. Догадываясь о том, какая мстительная злоба таилась под напускным спокойствием Ришелье, он поступил так, как следует поступать в бурю: встретил ее пушечным залпом, уверенный, что понесет меньшие потери, если храбро устремится в битву.

Итак, он принялся повсюду искать дядюшку, чтобы серьезно с ним объясниться; но с тех пор, как маршал проведал об этом желании племянника, осуществить его оказалось весьма трудно.

Ответом на каждую вылазку было отступление; стоило маршалу издали завидеть племянника, как, состроив ему улыбку, Ришелье тут же окружал себя толпой людей, при которых объясняться было немыслимо; укрывшись за ними, как в неприступном форте, он бросал вызов своему недругу.

Герцог д'Эгийон пошел напролом.

Он попросту явился в Версаль, в дом своего дяди.

Однако Рафте, дежуривший у окошка, выходившего во двор, узнал ливреи герцога и предупредил хозяина.

Герцог ворвался прямо в спальню маршала; там он застал Рафте, который, лучась доверительнейшей улыбкой, пустился в откровенности и поведал ему, что его дядюшка не ночевал дома.

Г-н д'Эгийон закусил губу и удалился.

Вернувшись домой, он написал маршалу письмо, в коем испрашивал аудиенции.

Маршал не мог не ответить. Отказать в аудиенции он тем более не мог, а если он примет племянника, то как избежать объяснения? Г-н д'Эгийон был слишком похож на тех очаровательных и любезных забияк, что прячут свои гнусные умыслы под маской самой очаровательной обходительности, с поклонами приводят врага в пустынное место и беспощадно закалывают.

Маршал был не настолько тщеславен, чтобы тешить себя иллюзиями: он знал, как силен его племянник. Очутившись лицом к лицу с дядей, он вырвет у него или прощение, или уступку. Но о прощении не могло быть и речи, а уступки врагу — самая пагубная ошибка в политике.

Поэтому, получив письмо, он притворился, будто на несколько дней уехал из Парижа.

Рафте, с которым он советовался по этому поводу, дал ему такой совет:

— Еще немного — и мы погубим господина д'Эгийона. Наши друзья в парламенте сделают все, что требуется. Если господин д'Эгийон об этом догадывается и сумеет до вас добраться раньше, чем разразится скандал, он вырвет у вас обещание помочь ему в беде, потому что, как бы вы на него ни сердились, интересы семьи все равно должны быть для вас важнее; а если вы откажете ему в поддержке, он уйдет, объявив, что вы его враг и что все зло исходит от вас; тогда ему станет легче — мы ведь всегда испытываем облегчение, когда узнаем причину наших несчастий, даже если мы ничего не в силах поправить.

— Совершенно справедливо, — согласился Ришелье. — Но не могу же я вечно скрываться. Когда грянет скандал?

— Через неделю.

— Это точно?

Рафте извлек из кармана письмо от одного из членов парламента; письмо это состояло всего из двух строк следующего содержания:

«Решено вручить постановление. Это будет сделано в четверг, таков последний срок, установленный корпорацией».

— В таком случае ничего нет проще, — заметил маршал. — Верни герцогу его письмо и приложи к нему несколько слов, написанных твоей рукой:

«Ваша светлость!

Извещаю Вас, что г-н маршал находится в отъезде, в ***. Перемена климата предписана г-ну маршалу его врачом, который находит, что он несколько утомлен. Если Вы, как я предположил исходя из того, что Вы изволили говорить мне на днях, желаете встретиться с г-ном маршалом, могу Вас заверить, что в четверг вечером его светлость вернется из *** в свой особняк в Париже и будет ночевать дома, следовательно, Вы его непременно застанете».

— А теперь, — добавил маршал, — спрячь меня где-нибудь до четверга.

Рафте досконально выполнил эти поручения. Записка была составлена и отправлена, убежище тоже нашлось. Однако его светлость герцог де Ришелье ужасно скучал и однажды вечером покинул свое укрытие ради того, чтобы съездить в Трианон и повидать Николь. Он ничем не рисковал, во всяком случае, так ему казалось, поскольку он знал, что герцог д'Эгийон находится в замке Люсьенна.

Теперь, если даже герцог д'Эгийон что-нибудь подозревал, он, во всяком случае, не мог опередить угрожавший ему удар, чтобы не наткнуться на шпагу противника.

Отсрочка до четверга его удовлетворила; в четверг он покинул Версаль в надежде повстречать наконец своего неуловимого врага и схватиться с ним.

Четверг, как мы уже сказали, был тот самый день, когда парламент издал наконец свое постановление.

На больших улицах, по которым проезжала карета герцога д'Эгийона, царило оживление, еще не слишком явное, но, однако, вполне ощутимое для парижанина, привыкшего на глазок оценивать высоту волны.

На герцога никто не обратил внимания, потому что из осторожности он ехал в карете без гербов, с двумя слугами в серых ливреях, как искатель приключений.

Там и тут он видел людей, которые суетились, показывая друг другу какую-то бумагу, читали ее, отчаянно жестикулируя, и толпились вокруг, подобно муравьям, копошащимся вокруг упавшей наземь крупинки сахара; но брожение носило вполне безобидный характер: точно так же люди толпились и по случаю новых цен на зерно, статьи в голландской газете, четверостишия Вольтера, песенки против г-жи Дюбарри или г-на де Мопу.

Г-н д'Эгийон подкатил прямо к особняку г-на де Ришелье. В доме он застал одного Рафте.

— Мы ожидаем господина маршала с минуты на минуту, — доложил Рафте. — Он, должно быть, задержался где-нибудь на почтовой станции.

Герцог д'Эгийон сказал, что готов подождать, и не скрыл от Рафте своего недовольства, так как счел его извинения новой отговоркой.

• Предыдущая
• 43/160
• Следующая