Выбери любимый жанр

Мемуары 1942–1943 - Муссолини Бенито - Страница 42


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

42

Даже знаменитый меморандум Чезаре Росси в конце декабря (опубликованный по инициативе правительства, чтобы опередить своих политических противников) не произвел особого впечатления на короля[187]. Противники фашистского режима оказались с этого времени поставлены перед нравственной проблемой, решения которой не было; а также, покинув парламент, они освободили поле действий – поле, на котором в подходящий момент режим должен был начать контрнаступление. И оно началось с речи 3 января 1925 года и мер, предпринятых в течение последующих сорока восьми часов[188].

Хотя король проявил определенную твердость и не отреагировал на обращения к нему авентинцев во второй половине 1924 года (даже когда они обратились к нему фактически непосредственно) – ему не слишком понравились действия, предпринятые 3 января, когда путем запрещения всех политических партий были заложены основы тоталитарного государства.

Это было первое «столкновение» двоевластия. Король почувствовал, что с этого дня и впредь монархия перестала быть конституционной в парламентарном смысле слова. Выбора больше не было. Политические игры партии и альтернативной власти закончились. Raison d' etre (право на существование – фр.) Короны сходило на нет. Постоянные правительственные кризисы в дополнение к серьезным национальным волнениям и новогодние поздравления (позднее упраздненные) были единственными поводами, по которым король предпринимал что-либо, чтобы напомнить итальянскому народу, что он являлся кем-то еще, кроме страстного, если не сказать фанатичного, собирателя старинных монет. Во время правительственных кризисов имело место постоянное хождение депутатов в Квиринал, так как король еще являлся центральной политической фигурой. Начиная с 1925 года все это прекратилось. Начиная с этого года и в дальнейшем смена руководителей страны зависела от перестановок внутри самой партии.

1925 год был годом принятия особых законов. 1926-й – годом конструктивных социальных законов[189]. К ноябрю палата (с этого времени называвшаяся Фашистской) лишила депутатов Авентинской оппозиции их мандатов за выход из парламента. Это ужесточение политики режима в тоталитарном смысле слова не прошло незамеченным в дворцовых кругах. С этого момента начали говорить о Короне как о заложнице партии и начали симпатизировать королю, который теперь отошел на задний план (на вторые роли) по сравнению со мной.

Но, несмотря на все это, два года – 1925-й и 1926-й – прошли спокойно.

Глава XVIII

Драма двоевластия (2)

От Большого совета к июльскому заговору

Законом, который принес первое серьезное столкновение между монархией и фашизмом, был закон, легализовавший Большой совет, сделавший его высшим органом государства и определивший его обязанности и прерогативы[190]. Помимо задачи составления списка персон, достойных занять пост главы правительства (и я однажды представил такой список королю), Большой совет сохранил за собой право вмешательства в вопрос о престолонаследии[191]. Династические круги были страшно шокированы. Это означало смертельный удар по конституции, которая решала проблему престолонаследия автоматически. Некоторые даже намекали, что данная статья была инспирирована республиканцами и что в любом случае мы хотели избежать вступления на трон принца Умберто и выдвинуть тогдашнего герцога Апулии[192].

Порядок престолонаследия

С этого дня Виктор Савойский начал испытывать сильную неприязнь ко мне и глубокую ненависть к фашизму. «Режим, – сказал он однажды королю, – не должен вмешиваться в эти вопросы, которые уже определены конституцией. Если при монархическом режиме партия пытается решить, кто унаследует трон, монархия перестает быть монархией. Объявление о вступлении на трон может быть лишь традиционным: «Король умер. Да здравствует король!»

Кризис, вызванный законом о Большом совете, продолжался несколько месяцев, хотя отношения между силами двоевластия внешне оставались теплыми.

В 1929 году примирение с папским престолом сгладило недовольство, и отношения вернулись в нормальное русло. Сначала король не верил в возможность решения «Римского вопроса»[193]; потом он начал сомневаться в искренности Ватикана; и наконец, он почувствовал себя польщенным тем, что последний залог, имеющийся у Рима, был выкуплен. Его также радовала перспектива обмена визитами между двумя соседними суверенами. Во всем этом он видел признаки укрепления существующих учреждений. Он был доволен и Конкордатом, хотя его пресловутый антиклерикализм вызывал у короля некоторые подозрения. Но когда он увидел толпы епископов, выстраивающихся друг за другом, чтобы принести ему клятву верности, он пришел к убеждению, что даже при Конкордате каждая уступка, сделанная Ватикану, давала что-то взамен.

Таким образом, 1929 год складывался удачно. Через некоторое время после подписания Латеранских договоров король сказал мне во время одной из наших еженедельных встреч:

«Вы преуспели в деле, которым другие даже не пытались заниматься и которое не могли бы осуществить. Ваши речи в парламенте исправили слишком широкое толкование соглашений, имеющееся в определенных клерикальных кругах[194]. Это замечательно. Я не знаю, как выразить мою благодарность публично. Я действительно не представляю, как это можно было бы сделать. Ожерелье Вы получили после присоединения Фиуме. Может быть, титул?..»

«Нет, нет, – прервал я его. – С титулом я сразу же буду казаться смешным. Мне стыдно будет перед самим собой. Я не смогу сказать с гордостью: «Roi ne pui, prince ne daigne, Rohan je suis» (Королем быть не могу, принцем не хочу, я – Роган – фр.). Я просил бы Вас не настаивать. Каждый должен жить по-своему».

Король все понял, и этот вопрос больше не поднимался.

Пересказ всех инцидентов, в которых двоевластие подвергалось более или менее серьезным испытаниям, занял бы слишком много времени. Дело начинало принимать серьезный, а иногда даже гротескный оборот, когда оно касалось священных и почти запутанных лабиринтов «протокола» дворцового церемониала. Оно достигло своего пика, когда фюрер прибыл с визитом в Рим. По этому случаю двоевластие проявляло себя перед широкой общественностью во всей полноте в течение недели, и были инциденты, которые удивляли, вызывали раздражение, а иногда забавляли публику. Я посетил Германию с визитом в 1937 году. Мне был оказан незабываемый прием в Берлине и Мюнхене. Миллионы берлинцев собрались на Майфельд, чтобы послушать выступление фюрера и мою речь. Интерес к моему визиту был огромен во всем мире. А в мае 1938 года фюрер прибыл в Рим. Не всегда легко было согласовывать формальности визита, но было ясно, что фюрер намеревается посетить главным образом «Рим Муссолини».

Когда поезд немецкой делегации прибыл на новую и очень красивую станцию Сан-Паоло, его встречали я и король. Но сразу же по приезде фюрер сел в королевский открытый экипаж вместе с королем и отправился в Квиринал. Народ, собравшийся на Виа дей Трионфи, Виа дель Имперо и Пьяцца Венеция, тщетно пытался увидеть там меня. Я отправился обратно в свой кабинет по боковым улочкам Тестаччио.

Фюрер, казалось, был обижен этим. В последующие дни мы по очереди предлагали свое гостеприимство. Утром король сопровождал фюрера на различные демонстрации, а после обеда этим занимался я или наоборот, в зависимости от степени политизированности и профашистской направленности этих демонстраций.

вернуться

187

См. ранее.

вернуться

188

Муссолини после периода явного бездействия и колебания почерпнул смелость для решительных действий в развале Авентинского блока и вновь овладел ситуацией. 3 января 1925 г. в речи, которая ознаменовала переход к использованию им силы в качестве политического оружия, он бросил вызов палате, предложив объявить ему импичмент перед сенатом в соответствии с Конституцией, и возложил на себя личную ответственность за совершенное преступление. Он пригвоздил к позорному столбу выход авентинцев как неконституционное и революционное действие и, наконец, пообещал, что в Италии воцарятся мир и спокойствие, добром, если это возможно, или силой, если это будет необходимо.

вернуться

189

В течение 1925–1926 гг. был принят ряд законов, на которых закладывалась вся структура фашистского государства. Особые законы 1925 г. включали законы, которые ограничивали свободу прессы, запрещали тайные общества и в соответствии с которыми осуществлялась конфискация имущества политических ссыльных. Кульминацией явился закон от 24 декабря 1925 г., который определял полномочия и прерогативы главы правительства. В 1926 г. фашистское государство еще более упрочилось с принятием закона, наделяющего правительство властью принимать декреты, имеющие силу закона (31 января); реформа местной власти подвергалась усиливающемуся контролю со стороны центра (4 февраля); закон о коллективных трудовых отношениях заложил основы корпоративной системы (3 апреля); был создан Особый трибунал по защите государства (26 ноября).

вернуться

190

См. выше.

вернуться

191

Закон от 9 декабря 1928 г. определял, что, как орган государства, Большой совет должен давать консультации по конституционным вопросам, среди которых особенно выделялись вопросы престолонаследия, полномочий и прерогатив Короны.

Это вступало в прямое противоречие с итальянской Конституцией, как это формулировалось «Статутом» от 1848 г., в котором в статье 2 утверждается, что трон наследуется в соответствии с «Салическим законом».

вернуться

192

Герцог Апулии, позднее герцог Аосты (см.: «Кто есть кто»).

вернуться

193

Латеранские соглашения закрыли брешь между папой и Итальянским королевством, известную как «Римский вопрос», существовавший с 1871 г.

вернуться

194

Муссолини объяснил и оправдал Латеранские соглашения в двух речах – в одной перед палатой депутатов 14 мая 1929 г., в другой – перед сенатом 25 мая 1929 г.

42
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело