Вечные всадники - Байрамукова Халимат - Страница 26

• Предыдущая
• 26/42
• Следующая

– Нет! – крикнул Солтан и выбежал в огород, чтобы поискать самое укромное место и зарыть там саблю.

…В конце июля, в одну из ночей, заводские табуны скрытно и неожиданно подняли и направили по дороге к Закавказью. Когда Солтан утром побежал на завод, там ни Тугана, ни других коней не оказалось. Непривычно пусто было в денниках, манежах, на территории. Впервые за свою жизнь Солтан заплакал навзрыд, безутешно. Припав к столбу в деннике Тугана, он рыдал и от горя, и от обиды: почему дирекция не отправила в путь и его, разлучила с Туганом? Откуда ему было знать, что дирекция завода пощадила мальчика, не решилась пускать его в далекий, трудный путь. Но если бы даже он знал об этом, разве ему стало бы легче на душе?

Солтан вернулся домой только к вечеру. Когда мать увидела его, заплаканного, печального, то подумала, что он получил страшную весть об отце, а чтобы не сказать об этом матери, где-то сам проплакал весь день.

Узнав истинную причину сыновьего горя, мать вздохнула облегченно, хотя знала, что разлука с Туганом для ее сына – большое горе.

– Не печалься, сынок! Встретишься ты еще со своим любимцем, – убеждала она его.

– Угнали, но я все равно его найду!

– Нет, сыночек, давай я поеду в Даусуз, скажу своему отцу, и он найдет тебе Тугана, вернет коня! – пообещала мать, сама не веря, что из этого что-нибудь получится, лишь бы удержать сына от безрассудного шага. – Ты ведь дорог не знаешь, где будешь искать тропу в это самое Закавказье, если оно, говорят, за семью горами…

Солтан не слушал материнских слов, а думал только об одном: как и где искать Тугана? А искать он будет. И найдет!

Наутро он пошел к деду Даулету и сказал:

– Из Даусуза пришла весть – заболел мой дедушка.

Я матери пока не хочу говорить, а то она станет переживать за своего отца. Хочу съездить сам и узнать, как там дела. Вот я и пришел за твоим конем…

– Что-то, вижу я, не очень складно ты рассказываешь, парень…

Старый Даулет помолчал, поглядывая то на юношу, то на жаркое июльское солнце. Он, видно, догадался о замысле Солтана. Но разве он сам поступил бы не так же? Вздохнув, дед сказал:

– Вот седло. А мой старый конь пасется где-то около завода. И без Тугана – слышишь? – не возвращайся в Аламат!

Дед подмигнул, а ошеломленный его догадливостью Солтан схватил уздечку и помчался за конем.

На жнивье ранних полей за конезаводом он увидел… Тугана! Солтан протер глаза и подумал со страхом, что начинает сходить с ума: ему мерещится то, чего нет. И будут теперь в Аламате двое сумасшедших – он и Джулдуз.

Все как наяву: Туган похаживает по жнивью, по-хозяйски сторожит свой косяк, изредка наклоняя голову и выискивая случайный колосок.

Солтан вложил пальцы в рот и два раза свистнул, чтобы разогнать это наваждение, этот сон. Туган вскинул голову, ринулся вскачь к другу, позабыв о косяке, и стал застенчиво тыкаться головой в его грудь. Солтан ощупывал коня, целовал его, говорил ему ласковые слова. Слезы радости омыли лицо Солтана. Он побежал к косяку. У кобылиц, как и у Тугана, был измученный, усталый вид. Значит, они всю ночь, а может, и больше шли назад, к Аламату, убежав от эвакуирующихся табунов. Не захотел Туган покинуть родные места и его, Солтана!

Солтан погнал косяк к водопою. Там он искупал Тугана, вычистил ему копыта. Выбрав лучший луг, он до вечера нас там косяк.

…Дней через десять вернулись табунщики, которые отгоняли табуны в Закавказье. Они и рассказали о Тугане. Рассказали, что когда они остановились на ночной привал, то еще с вечера заметили, как Туган беспокойно метался по табуну, кусая за ноги лошадей своего косяка. А утром табунщики недосчитались целого косяка! Туган увел его в обратный путь. Сначала подумали было на конокрадов. Но искать косяк в округе или гнаться за ним назад табунщики не могли: это были старики, да и тех не хватало. Где-то в районе Северной Осетии они заявили милиции о пропаже лошадей и продолжили свой путь. Судьба Тугана их волновала особенно: ведь он находился на особом учете и был известен коневодам всего Северного Кавказа.

Солтан взял на себя полную опеку над беглым косяком. Переживаний у него не убавилось, потому что вот-вот должен вернуться из командировки директор завода. Что он скажет? Не велит ли отправить Тугана с его косяком в эвакуацию?

А тревога в Аламате росла. Бои шли уже близко. В первых числах августа над аулом пролетели немецкие самолеты, но они пока не бомбили.

– Воздушная разведка, – объяснил дед Даулет женщинам и детям.

Аламат казался потревоженным пчелиным роем. Одни поспешно собирались в путь к родне, в самые глухие аулы. Некоторые старики, провожая молодых домочадцев, говорили, что сами они не покинут могилы своих предков, останутся тут умирать. А были такие, которые считали, что немец никого не тронет, поэтому не надо двигаться с места и разорять свои хозяйства.

Все, кто мог хоть как-то держать в руках оружие, ушли в районный партизанский отряд вместе с председателем аулсовета Хаджи-Сеитом. Теперь в ауле стало полное безвластие. На дверях заводской конторы повис замок. Директор сюда так и не вернулся.

Марзий ничего не могла решить, она боялась за сына: уж такой, как он, ни с какими немцами не уживется…

– Отправляйся к нашим в Даусуз и будешь жить там, пока проклятых не выгонят, – приказала было она сыну.

– Не поеду!

– Из-за этого проклятого коня? Так бери и его с собой, а кобылиц раздай людям. А то все равно их разберет немец.

– Нет, мама, я тебя не брошу и коней не раздам, – ответил сын твердо, и мать поняла, что ничто не заставит сына поступить иначе.

Как многие в ауле, Марзий и Солтан стали закапывать в потаенных местах все самое ценное из вещей и утвари, из продуктов. Спрятали и награды отца за годы работы на заводе.

Дом стал пустым, без уюта, без тепла, хотя августовское солнце палило вовсю.

Солтан ушел куда-то, и когда Марзий вышла во двор, в тени жалобно жались «эти». Нет, не Медный казан, а Самыр. Не «проклятый» баран, а ее Малыш. Не ишак, а любимый ослик. Марзий хотелось называть их теперь не «эти» и не шутливо-ругательными кличками. Ей было их жалко. Они во все глаза смотрели на хозяйку, как будто вопрошая: что за переполох в доме, почему стало так невесело во дворе? Мы хоть и бессловесные глупые существа, но чувствуем приближение беды и нам тревожно, – словно так говорили вопрошающие глаза «этих»…

Марзий, растроганная, кинулась с лаской сначала к Малышу, потом к его друзьям, обнимала их, ее слезы капали на шерсть животных.

Дедушка Даулет, Солтан и Шайтан тем временем держали совет: как быть с косяком? Ведь уже ясно, что немец будет здесь вот-вот. И решили: завтра чуть свет надо гнать косяк в Закавказье. Иного выхода нет.

Марзий не протестовала против такого решения. Во-первых, мальчик погонит табун не один, а с дедом, с ним он не пропадет. И потом, хорошо, что Солтан будет подальше от глаз проклятых, которые вот-вот нагрянут. Он сможет где-нибудь переждать, пока немцев прогонят из Аламата.

Она собирала сына в путь всю ночь: набила ковровые переметные сумы чем смогла, положила запас одежды.

Чуть свет, провожая сына, она вышла с ним за ворота. В бледной мгле они узнали торопливо приближающуюся согбенную фигуру человека: дед Даулет! Но почему он притащился сюда, если его дом ближе к заводу, а Солтан обещал за ним зайти?

Дед не промолвил ни слова, вошел в калитку их двора, зовя обоих жестом за собой, и сказал:

– Никуда мы не едем, мой мальчик! Опоздали! Слышишь, тыр-тыры тарахтят? Звери ненавистные уже здесь! По всему Аламату расставлены караулы…

– Что же делать с лошадьми, дедушка? Что теперь будет? – спросил Солтан взволнованно.

– Что будет? – произнес дед Даулет, входя в дом, где еле горела керосиновая лампа. – Видишь сам, мой мальчик, что будет. Из-за фашистов вернулись мы к нищим дедовским временам. Мы привыкли, что электрическая лампочка освещала наши дома, как солнце, а теперь и лампа еле тлеет, а совсем не станет керосина, засветим лучину, если только будем живы. Вот так и вся наша жизнь при них будет еле теплиться…

• Предыдущая
• 26/42
• Следующая