Великая игра - Некрасова Наталья - Страница 91

• Предыдущая
• 91/164
• Следующая

— Да?

— А когда тебе было лучше? При морэдайн или сейчас?

— Сейчас лучше. Сейчас один для всех закон. Князь Дулгухау был к нам снисходительнее прочих, но все равно мы были для него грязью. Мой отец был рабом, а я свободный. А с чего вы вдруг?

Эрион пожал плечами.

— Да так.

— Да не так. У вас ничего «да так» не бывает.

— Ну, — потянулся за вкусной харадской лепешкой с тмином Эрион, — тогда поведай мне, о слуга мой и добрый друг Дахарва, вот как это — быть рабом?

Дахарва сел, опять откинул с лица волосы и обаятельно улыбнулся. Эриону нравился этот приятный спокойный парень. Он был предан господину как пес, как и все слуги-харадрим. Уж умеют они служить, это верно. Но, видать, нуменорские порядки сказались — парень не умел унижаться.

— А смотря каким рабом. Иногда раб живет получше свободного. Если раб хозяину чем полезен, так он с раба пылинки сдувать будет. Поить-кормить, золотом осыпать. Я был бы ценным рабом — я лечить умею. И сам хозяин не заметил бы, что стал моим рабом.

— Хм. И что ж тогда ты говоришь, что свободным быть лучше?

Дахарва снова улыбнулся — он уже не первый раз играл в эту игру.

— Раба делают ценным не по его выбору, вот в чем дело. А я сам выбираю, чем мне быть, и предлагаю свою верность тому, кому хочу.

Эрион покачал головой. Парень верткий. Как все харадрим.

— Много ты от меня денег видел. Какого балрога ты при мне? Давно уже мог бы сам стать хорошим лекарем среди своих, озолотился бы.

— Мне хватает, — мгновенно окаменел лицом Дахарва, сделавшись надменным, как статуя какого-нибудь харадского забытого князька или царька.

— Да не злись.

Дахарва не сразу ответил, глядя в сторону.

— Я не хочу золота. Надо будет — добуду. Я хочу узнать… многое хочу узнать. Только я умру рано. Ты проживешь долго. — Он помотал головой. — А когда я буду там, — он показал подбородком наверх, — я и так все буду знать. Ах, обидно. Не хочу я туда.

— Я тебя туда и не пущу, — нарочито насмешливо сказал Эрион. — На то я и Эрион.

Это была не первая невозможная цель, которую он перед собой ставил. Не то чтобы Дахарва был ему так мил и дорог — это было дело принципа.

Вообще, Эрион лукавил. С Острова он удрал вовсе не потому, что там со всех сторон были одни рогатки да препоны. Время было такое. Словно ветер прошел над Островом, слишком многих этот ветер подхватил и сорвал с насиженных мест. Правда, теперь-то ему было понятно, что это был не ветер, а скорее несколько слившихся в одно мощных течении. Старое стремление нести младшим братьям-человекам свет истины. То есть, как теперь выражался Эрион, «причинять добро». Жажда неизведанных земель и извечно вложенная в сердца людей страсть к приключениям и одолению трудностей. Стремление вырваться на свободу и утвердиться в этой жизни, выпестовав себе судьбу и удачу, что так захватывало младших сыновей. Славный гром побед и свершений. Все это кружило голову сильнее молодого вина и уводило молодежь с Острова уже не первое десятилетие. И сам Эрион тоже поддался обаянию этого зова.

Отец его сам был служилым человеком, он и погиб-то где-то здесь, вдалеке от Острова. Наверное, еще и память об отце звала сюда, закончить его дело. Правда, какое дело — сейчас Эрион уже не мог бы сказать. Мать была выше родом, чем отец, но кто мог препятствовать браку славного воина с седьмой водой на киселе князей Орростарских? Никто. Тогда это вообще было в духе времени, прям как в сказке — эльфийская принцесса выходит замуж за адана-дурачка, потому как тот на самом деле и красавец, и отважен, и благороден, и вообще. И тут ему и бессмертие, и эльфийская принцесса в придачу, и Арда Обновленная в грядущем.

Детей в семье было много, целых восемь. Для Острова это вообще-то было редким делом, но в последнее время детей стало рождаться больше. Одни говорили — благословен Остров! Другие вспоминали древнюю примету — если рождается много детей, особенно мальчиков — жди бед и войн. Вдову многодетную родня без помощи не оставила, так что и тут жаловаться было не на что. Князь был человеком старинных добродетелей и в своем роде пекся как какой-нибудь древний аданский вождь. Матушка не бедствовала, хотя и роскошеств в доме не наблюдалось. Восемь детей — это даже и в знатной семье большая забота. Эрион обузой быть не желал, умом и смекалкой его Эру не обидел, страсть к учению князь-родич весьма поощрял. А когда новоиспеченный дипломированный лекарь изъявил желание отправиться за Море, тут уж его некоторое время всяко обхаживали как героя. Как любого юношу из знатной семьи, вознамерившегося пролить свою высокородную кровь во имя святого дела.

Потом его посадили на корабль, жена капитана прикрепила к носу веточку ойолайре, и Остров медленно растаял за кормой.

Эрион не очень тосковал — слишком тянуло к свершениям, любым. Каким бы то ни было. С людьми он сходился быстро, а жизнь в многодетной семье приучила к самостоятельности. Это сейчас, после войны, почему-то стыдился он своего тогдашнего стремления нести справедливость и знания младшим народам, а следовательно, пользовать отважных воителей — поборников правого дела. А тогда в сердце его горел праведный огонь, воображение рисовало благостные картины — как с умилением и радостью в глазах, рыдая от счастья, будут осыпать их цветами освобожденные от власти дурных правителей люди темного юга и востока… Почему нет? Вон, на севере, в андунийской заморской пятине, нуменорцев встретили в старину с распростертыми объятиями.

А потом он с обидой и злым изумлением осознал, что местные жители в тупости своей бегут от благих даров Нуменора, предпочитая встречать освободителей не цветами, тимпанами и кимвалами, а сельскохозяйственными орудиями вроде вил и цепов. Ну, не понимают, дикари тупые, что лес нужен на постройку флота. Потому как на кораблях приплывут славные защитники порабощенных братьев меньших. Не понимают, что вырубки нужны, чтобы враги к форту не подкрались, что угоном скота жить нехорошо — надо мирно пахать, дабы злаки произрастали, а нуменорцы вас защитят. Не хотели дикари пахать. Пришлось учить оружием. И восторг в сердце Эриона начал потихоньку меркнуть, сменяясь насмешливой злостью и ненавистью к мерзости, тупости и неблагодарности рода человеческого. Всего рода человеческого — и Низших, и Высших.

Первыми врагами, с которыми столкнулся его легион, были морэдайн. Особенно ненавистные, потому как бывшие сородичи. Предатели. Он их тоже тогда ненавидел, особенно когда те, против всех правил войны, застрелили парламентера. Хотели ведь добром договориться…

Через пару лет, уже под стенами Умбара, Эрион не испытывал никаких чувств и никакой жалости. Насмотрелся на человечье нутро и в прямом, и в переносном смысле. Засевшие в цитадели смертники были перебиты все, и жалости в нем не было. Раненых в лазарет несли всех без разбора. Было их на сей раз мало, потому как легат мудро решил не лезть на весьма неслабую цитадель, а выжидать. Сначала выпустил из города тех морэдайн и харадрим, что пытались пробиться к востоку. Пусть уходят, меньше останется гарнизона, а в поле их добить — не задача. Далеко все равно не уйдут, их добьют другие, те, чье дело — замкнуть Умбар в кольцо. А тех, кто засел в цитадели, просто брали измором. Важен был пирог, а не начинка — то есть город, а не его защитники. В конце концов сидельцы решили пробиваться из цитадели. Ну, тут была драка отчаянная. И вот один из них истекал кровью у него на столе. Эрион все так же бесстрастно занялся им. Морадан, собрав силы, оттолкнул его руку, рыдая от боли.

— Не прикасайся… — всхлипывая, простонал он.

Эрион вдруг ощутил прилив такой злобы, что даже на миг сам себя испугался. Эта скотина, предатель, смеет отвергать его милосердную помощь!

— Я лучше умру!

— Ну, так пожалуйста, — с ледяным спокойствием ответил Эрион и, словно видя себя со стороны, отрешенно, спокойно перерезал раненому глотку. — Сам просил.

Потом ему не было плохо. Он почти не страдал. Только дня два видеть никого не хотел — все раздражало.

• Предыдущая
• 91/164
• Следующая