Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий - Страница 41

– Мне плевать, – процедил Чигирев. – Наверное, я умру, мне это безразлично. Но и ты не будешь жить. Потому что такие, как ты, не должны жить: ни сейчас, ни до, ни после.

Он медленно двинулся на противника. Селиванов ухмыльнулся и отступил чуть назад, готовый отражать атаки. Но удара не последовало. Чигирев просто шел вперед. Улыбка сползла с лица генерала. Он сделал выпад, но историк легко отразил его, не останавливая своего движения. Селиванов снова атаковал, сабли скрестились, родив сноп искр. Генерал снова вынужден был отступить. На его лице отразился страх. На него перло нечто, уже не имевшее ничего общего с обычным человеком, которого можно напугать, подкупить, переубедить. На него шло существо, нацеленное только на одно: уничтожать. И был лишь один способ спасти жизнь: распылить, развеять, ликвидировать это.

Теперь Селиванову отступать было уже некуда. Его спина уперлась в стену. Дико закричав, генерал сделал отчаянный выпад. И в тот же момент атаковал Чигирев. Два вопля слились в один, две сабли прошли параллельно друг другу и противники замерли. Сабля генерала скользнула мимо горла Чигирева и проткнула плечо. Клинок историка с силой вонзился в грудь Селиванова недалеко от сердца. Андрей Михайлович медленно провел глазами по всей длине убившей его сабли.

– Не‑мо‑жет… быть, – еле шевеля губами, произнес он.

Его левая рука разжалась, и кинжал с грохотом упал на пол. Чигирев сделал шаг назад, с противным чавкающим звуком извлек оружие из тела врага. Генерал мягко повалился к его ногам.

Чигирев обвел бессмысленным взглядом комнату, медленно повернулся и захромал к выходу. Когда он открыл дверь, то увидел, что прямо посередине комнаты стоит Басов с белобрысым малышом на руках.

– Посмотри, тятя пришел, – елейным голосом сказал Басов, указывая мальчику на Чигирева.

– Тятя, – ребенок протянул вперед ручонки.

– Игорь, я умираю, – еле прошептал Чигирев и рухнул на пол.

Басов быстро посадил начавшего хныкать ребенка на скамейку, подошел к историку, перевернул его на спину, осмотрел рану и негромко произнес:

– А вот умереть‑то я тебе не дам.

ГЛАВА 19Расставание

– Ну вот, кажется, вы и пришли в себя, голубчик.

Чигирев открыл глаза. Рядом с ним сидел мужчина в пенсне с седыми усиками и бородкой клинышком и с самым участливым видом взирал на историка. На незнакомце был белый халат, накинутый поверх костюма‑тройки, на шее болтался стетоскоп. Историк быстро огляделся. Он лежал в небольшой, чисто убранной больничной палате с белыми стенами и белыми же занавесками на единственном окне. В открытую форточку доносилось пение птиц. На подоконнике в стеклянной банке стояли полевые цветы. В нос ударил резкий запах каких‑то незнакомых медикаментов.

– Где я? – слабым голосом спросил Чигирев.

– Вы в больнице, голубчик. Я – заведующий этим отделением, профессор Михаил Аркадьевич Бронский. Как вы себя чувствуете?

– Неважно, – признался Чигирев, ощущая слабость во всем теле. – А где я?

– В больнице, – мягко улыбаясь, повторил Бронский.

– Нет, в каком городе?

– В первопрестольной, голубчик, – лицо Вронского просто источало радушие, – в Москве.

– А какой сейчас… год?

– У‑у‑у, да дело сложнее, чем я думал, – сочувственно произнес профессор и потрогал лоб больного. – Год сейчас тысяча девятьсот восьмой. Вы вообще что‑нибудь помните?

– Смутно. А кто меня привез сюда?

– Ваш друг. Басов, кажется, его фамилия. Вы ему по гроб жизни должны быть благодарны. Он, в общем, очень грамотно для непрофессионала сделал вам перевязку и предотвратил большую потерю крови. И выхаживал он вас весьма неплохо. Но у вас, к сожалению, начал развиваться сепсис. Очевидно, глубоко в рану попала грязь. Слава богу, что ваш друг вовремя обратил внимание на опасные симптомы и обратился к нам. Так что жизнью своей вы обязаны ему.

– Я могу его увидеть?

– Вообще‑то он здесь, – замялся Бронский. – Но я бы настоятельно не рекомендовал…

– Доктор, мне очень нужно его увидеть, – Чигирев попытался приподняться, но, обессиленный, рухнул на кровать.

– Что вы, что вы! – Бронский взволнованно замахал руками. – Лежите, я вам запрещаю подниматься. И волноваться в вашем положении категорически нельзя.

– Доктор, мне очень надо! – В голосе историка послышалась мольба.

– Ладно, если вы так настаиваете, – проговорил Бронский после секундного колебания. – Но не более пяти минут. И умоляю вас, никаких сильных эмоций. Волнение в вашем случае может чрезвычайно осложнить дело.

– Хорошо, профессор, – улыбнулся Чигирев. – Только, пожалуйста, поскорее.

Ждать, однако, пришлось долго, пока дверь палаты отворилась и перед изумленным историком предстал Басов в своем новом обличье. От удивления Чигирев даже сморгнул. Басов был одет в костюм‑тройку, поверх которого накинул белый халат. В руках он держал роскошный букет из алых роз. От пуговицы к карману жилетки тянулась золотая цепочка, очевидно, заканчивавшаяся старинными часами. На ногах у фехтовальщика сияли начищенные до блеска лакированные ботинки. Рубашка поражала безукоризненной белизной. Русская борода‑лопата уступила место элегантной эспаньолке, а волосы были аккуратно уложены на пробор.

Но не это больше всего произвело впечатление на Чигирева. Взгляд, походка, манера двигаться, словом, впечатление, которое производил теперь Басов, было совершенно иным, чем в последний раз, когда историк видел его. Исчез преподаватель боевых искусств, бизнесмен и каскадер конца двадцатого века, сгинул надменный и чуточку хамоватый русский дворянин времен Бориса Годунова. Что бы мог предположить проницательный наблюдатель, глядя сейчас на Басова? Разночинец, очевидно, выходец из богатого купеческого рода, получивший блестящее образование в Петербургском или Московском университете; преуспевающий деловой человек, скорее всего – приумноживший доставшийся в наследство капитал крупной оптовой торговлей или биржевой игрой, но сейчас, без сомнения, вкладывающий деньги в производство; завсегдатай роскошных ресторанов, а возможно, и игорных заведений; любитель отдыха на водах в Вейсбадене и приятного времяпрепровождения в Ницце и Монте‑Карло; безусловный поклонник императорских театров, а особенно жриц этих храмов Мельпомены. Только это и ничего больше.

– Здравствуй, Сергей, – Басов присел на стул рядом с постелью Чигирева. – Как себя чувствуешь?

– Хреново. Как я здесь очутился?

– Мы пытались выходить тебя в лесу, в том мире. Но потом у тебя, кажется, началось заражение. Стало ясно, что нужны медикаменты и больничный уход, притом немедленно. Алексеев открыл восьмой канал.

– Почему именно сюда?

– А как отнеслись бы к человеку с ножевым ранением в Москве тысяча девятьсот тридцать пятого или семидесятого года? Нас бы мигом в кутузку загребли. О нашем мире не говорим. Там нас ищут очень серьезные люди. И еще долго будут искать. А здесь вполне поверили благоглупостям о пьяной драке у ресторана. Ну, то, что в более ранних эпохах ты бы такого лечения не получил, полагаю, ясно. Надеюсь, уход здесь неплохой. Я заплатил немалые деньги, чтобы тебя перевели в отдельную палату и чтобы тобой занимался сам профессор Бронский.

– Откуда у вас здешние деньги? – обескураженно посмотрел на приятеля Чигирев. – Как вы могли вообще появится в этом мире в той одежде?

– Разумеется, не могли. Появился Алексеев в своей одежде, которая хоть как‑то похожа на здешнюю. Он продал местному нумизмату несколько флоринов из моего кошелька, а на вырученные деньги купил соль. С этой солью я отправился в Москву Ивана Третьего и продал ее там местному купцу со скидкой в двадцать процентов. Мы спешили, у тебя был жар. На выручку мы смогли здесь сносно приодеться. Мы и сейчас иногда совершаем такие операции. Главное – не забываться и не обрушить здесь рынок старинных монет, а там – рынок соли.

– Ясно, – Чигирев на несколько секунд запнулся. – И что теперь?

– Доктор говорит, что ты скоро пойдешь на поправку.