Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий - Страница 42

– Нет, я о другом. Я о нас.

– Вообще‑то профессор просил говорить с тобой только о приятных вещах, – заметил Басов.

– А все же? Ведь столько всего было.

– Давай решать вопросы по мере их поступления. Сейчас тебе надо вылечиться. Задача не из легких, учитывая, что тебе нужно играть роль человека этого времени. Кстати, выброси из головы слово «хреново». Оно не здешнее.

– А все же, что вы решили? Как будете действовать дальше?

– Посмотри правде в глаза. Мы, все четверо, слишком разные люди. Нас объединяет только то, что волей судьбы мы выброшены из своего мира. Но сейчас «окно» закрыто. Кроме нас, в открытых мирах других чужаков нет. Алексеев говорит, что он неоднократно отправлял разные боевые группы, но все они возвращались… кроме Селиванова. А с ним ты разобрался. Так что теперь мы предоставлены сами себе. Как ты помнишь, каждый из нас решил что‑то свое. Крапивин уже ушел. Еще тогда, в лесу. Он сказал, что пошел защищать Русь от нашествия поляков.

– Ну я же говорил ему, что войско Лжедмитрия Первого только в малой части будет состоять из поляков, – вздохнул Чигирев. – На самом деле это реальная альтернатива развития Руси…

– По‑моему, ему на это плевать, – усмехнулся Басов. – Он видит армию, пришедшую из‑за рубежа и финансируемую на чужие деньги, и идет с ней сражаться. Знаешь, своя правда в этом есть. Но дело в другом. Вадим – крепкий мужик, который всегда твердо стоял на земле. И когда у него из‑под ног выбили опору, он нашел себе другую. Не за ту Россию против чеченцев воевать, так за эту против поляков. Ему не важно, с кем сражаться. Ему важно найти правое дело, за которое надо биться. Это наши, это не наши. Вперед, на танки. Другого мира он не принимает.

– Какая глупость! – фыркнул Чигирев.

– Не меньшая, чем твои постоянные попытки превратить Россию в западноевропейскую страну. Просто вы нашли себе идею, за которую можно держаться, как держится хромой за костыль.

– Но должны же быть какие‑то жизненные принципы. Нужно ведь иметь твёрдые ориентиры!

– Необязательно, – передернул плечами Басов.

– Но что будет с человеком, если у него выбить из‑под ног опору?

– В принципе, он должен научиться летать, – усмехнулся Басов.

– А по‑моему, он упадет.

– Вот поэтому ты и держишься. Мало тебе потерянной семьи и кинжала в бок? Хочешь еще за переустройство мира повоевать?

– Кстати, как мой сын? – вдруг встрепенулся Чигирев.

– Румян и весел. Я ему няньку нанял. Все в порядке. Скоро увидишь его.

– Спасибо, – Чигирев немного помолчал, а потом произнес: – Игорь, почему ты меня тогда оставил?

– Я не буду решать за тебя твои задачи. Это не нужно мне и не пойдет тебе на пользу. Решил поселиться в Средних веках сам расхлебывай кашу, которую заварил. Заодно и опыт приобретешь. По крайней мере, я надеюсь, что теперь‑то уж ты не будешь выяснять отношения напролом. Средневековые рыцари – они, брат, только в романах восемнадцатого века благородны все поголовно. А на самом деле пропорции подлецов, дураков и святых во все века одинаковы.

– Тогда почему ты все же пошёл в дом?

– Жалко тебя стало. Ты же на явную смерть нарывался. И отговаривать тебя смысла я не видел. У тебя глаза, как у зомби, были. Не сволочь же я, в конце концов, чтобы человека от верной смерти не спасти.

– А потом оставил меня один на один с Селивановым.

– У вас были равные шансы. Все было по‑честному.

– А если бы меня все же убили?

– Твои проблемы, – усмехнулся Басов.

– Ну спасибо. А все же, что бы ты сделал, если бы Селиванов меня убил?

– Уехал бы к себе в Ченстохову. Мне в чужие дела вмешиваться нечего.

– А с Крапивиным вы зачем «окно» полезли закрывать?

– Я защищал тот мир, в котором поселился, от угрозы извне.

– А Селиванов ему не угрожал?

– Не более, чем остальные бояре, которые, как ты утверждаешь, хотят свалить Бориса Годунова. Да и в Польше своих подонков хватает. Всех не перережешь.

– Так ты все же решил вернуться туда, в семнадцатый век?

– Как только ты пойдешь на поправку.

– А я? – спросил вдруг Чигирев.

– Что ты?

– Я могу пойти с вами?

– Мы доставим тебя куда скажешь. Только в две тысячи четвертый год не советую. Уничтожат.

– Мне не надо в две тысячи четвертый. Я хочу вернуться в тот мир, где Годунов и Лжедмитрий.

– Хорошо, – кивнул Басов, Дверь палаты открылась, и на пороге возник профессор Бронский.

– Голубчик, – укоризненно произнес он, – я же просил вас, не более пяти минут.

– Ухожу, ухожу, – виновато развел руками Басов.

Следующие десять дней Чигирев провел на больничной койке. Он очень быстро шел на поправку, что вызывало неподдельное изумление Бронского. Басов заходил каждый день, но снова поговорить по душам у Чигирева так и не поручилось, потому что в палате почти все время присутствовали либо кто‑то из медсестер, либо сам профессор.

Через несколько дней Чигирев уже ходил по палате, а потом и начал предпринимать небольшие экскурсии по больнице. Спокойная и доброжелательная атмосфера клиники его поразила. Не было здесь серости, безнадежности и безразличия, которые он наблюдал в российских больницах конца двадцатого века. Больные, многие в сопровождении медсестер и медбратьев, неспешно прогуливались в ухоженном, благоухающем ароматом сирени саду. Да и сами больничные коридоры, несмотря на царящие в них специфические медицинские запахи, были необычайно светлыми, радовали цветами на окнах.

Вскоре профессор Бронский объявил своему пациенту, что, по настоянию друзей, поместивших его сюда, может выписать его, хотя рекомендовал бы в ближайшие дни спокойный образ жизни, а лучше всего провести месяц‑другой на водах в Швейцарии или Австро‑Венгрии. Особенно рекомендовал австрийский курорт Карлсбад.[10]

Чигирев с радостью согласился. Его душа уже требовала действий. Он уже все продумал, все взвесил, наметил планы, теперь только оставалось приступить к их реализации.

В назначенный день Басов явился за Чигиревым. Он привез историку добротный английский костюм в крупную клетку – бриджи и пиджак, покроем очень напоминавший армейский френч, гольфы и английские же ботинки. Облачившись в новую одежду и взглянув на себя в зеркало, Чигирев подумал, что чрезвычайно похож на доктора Ватсона в исполнении Виталия Соломина. Единственное, что отличало историка от запавшего в память образа викторианского джентльмена, – это борода, аккуратно постриженная приглашенным парикмахером, но все же позволявшая отнести ее обладателя скорее к славянофилам, чем к западникам.

– Поехали? – спросил Басов, критически осмотрев Чигирева.

– Куда? – не понял тот.

– К сыну твоему, конечно, – улыбнулся Басов.

Они вместе вышли на мощенную булыжником московскую улочку, где их ждала пролетка.

– На Ильинку, – скомандовал Басов, залезая в экипаж.

Во время короткого пути оба хранили молчание. Басов сидел, глубоко погруженный в какие‑то размышления, а Чигирев жадно рассматривал будто сошедшие с экрана исторического фильма картинки быта дореволюционной Москвы. Уличные торговцы, городовые, элегантно одетые господа, студенты, мастеровые, все они неспешно прохаживались либо спешили куда‑то по необычайно зеленым и тихим улочкам. Дорогу заполняли пролетки лихачей и телеги ломовых извозчиков. Однажды они обогнали весело бренчащий по стальным рельсам допотопный трамвай. Ни одного автомобиля на всем пути им так и не встретилось.

Когда пролетка замерла у подъезда роскошного доходного дома на Ильинке, Басов небрежным движением сунул извозчику какую‑то мелочь и бесцветным голосом произнес:

– Спасибо, голубчик. Езжай.

– Благодарствуйте, барин, – расцвел в улыбке извозчик, встряхивая монеты в руке. – Завсегда рады стараться.

Чигирев понял, что Басов подкинул мужику приличную сумму «на чай».

Путешественники прошли в подъезд мимо угодливо склонившегося перед ними дворника. Басов наградил мужика еле заметным кивком головы.