Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера - Кард Орсон Скотт - Страница 39
- Предыдущая
- 39/91
- Следующая
– У вас есть надежда. С тех пор как я стал Голосом, я не жил на одном месте дольше полутора лет, кроме Рейкьявика на Трондхейме.
– Ах, если б вы могли обещать не задерживаться и у нас! Я прошу не для себя, я забочусь о спокойствии тех, кто носит рясу потяжелее.
Эндер дал ему единственный из возможных искренних ответов, который немного успокоит епископа:
– Обещаю, что, если найду место, на котором захочу осесть, сложу с себя обязанности Голоса и стану обычным гражданином.
– Ну, в таком городе, как наш, стать гражданином – значит перейти в католичество.
– Много лет назад Сан-Анжело заставил меня поклясться, что, если я решу принять религию, это будет его вера.
– Почему-то мне не кажется, что у вас есть искренние религиозные убеждения.
– Это потому, что у меня их нет.
Дом Кристан рассмеялся с видом «мне-то лучше знать» и настоял на экскурсии по монастырю и школам. Эндер не возражал, ибо ему самому было интересно, как развились идеи Сан-Анжело за столетия, прошедшие с его смерти. Школы выглядели вполне прилично, уровень обучения оказался высоким. Когда Цефейро наконец привел его в монастырь, в маленькую келью, которую делил со своей женой Арадорой, уже опустились сумерки.
Дона Криста сидела за терминалом и разрабатывала серию грамматических упражнений. Они подождали, пока она не закончит.
Дом Кристан представил ей Говорящего.
– Но ему трудно называть меня Дом Кристан.
– Как и епископу, – ответила его жена. – Мое полное имя Детестай о Пекадо э Фазей о Дирейту. – («Возненавидь зло и делай дела праведные», – перевел Эндер.) – Имя моего мужа прекрасно сокращается: Амай – возлюби. Правда, мило? Но мое? Можете себе представить, как приятель кричит вам через улицу: «Эй, Детестай!» – (Все рассмеялись.) – Любовь и Ненависть – вот кто мы, муж и жена. Как вы станете звать меня, если имя Христианка слишком хорошо для меня?
Эндер всмотрелся в ее лицо. Первые морщины; критически настроенный наблюдатель мог бы сказать, что она стареет. Но в уголках губ жил постоянный затаенный смех, а в глазах было столько жизни, что она казалась молодой, много моложе Эндера.
– Я бы дал вам имя Белеза, «прекрасная», но ваш муж возомнит, что я с вами флиртую.
– Нет, просто станет называть меня Беладонной – от красоты до отравы всего одна маленькая злая шутка. Не так ли, Дом Кристан?
– Мой долг – поддерживать твое смирение.
– А мой – хранить твое целомудрие, – отозвалась она.
После этой реплики Эндер просто не мог не бросить беглый взгляд на две кровати.
– О, еще один, кому любопытен наш целомудренный брак, – заметил Цефейро.
– Нет, – покачал головой Эндер. – Но я вспомнил, что Сан-Анжело настаивал, чтобы муж и жена спали в одной постели.
– Мы, к сожалению, можем делать это только в том случае, если один спит днем, а другой ночью, – вздохнула Арадора.
– Правила надо приспосабливать к духовной силе Фильос да Менте, – объяснил Цефейро. – Без сомнения, есть монахи, которые могут делить постель и оставаться целомудренными, но моя жена все еще слишком прекрасна, а желания плоти очень сильны во мне.
– Но ведь именно это и было целью Сан-Анжело. Он говорил, что супружеская постель будет постоянной проверкой силы вашей любви к знанию. И надеялся, что каждый мужчина и каждая женщина ордена спустя какое-то время решат передать будущему поколению не только свой разум, но и свою постель.
– Но в тот день, когда мы сделаем это, – сказал Цефейро, – нам придется оставить орден.
– Наш возлюбленный Сан-Анжело не успел толком разобраться в этом вопросе, ведь при его жизни не существовало настоящего монастыря ордена, – улыбнулась Арадора. – Монастырь стал нашей семьей, и покинуть его – хуже всякого развода. Когда корни пущены, растение не может освободиться, не причинив себе страшной боли. Поэтому мы спим в разных постелях… И нам едва хватает сил, чтобы остаться в возлюбленном ордене.
В ее словах было столько покорности, что против воли Эндера на его глаза навернулись слезы. Она заметила их, покраснела, отвела глаза.
– Не плачьте по нам, Голос Эндрю. Наша радость намного сильнее нашей боли.
– Вы меня неправильно поняли, – отозвался Эндер. – Мои слезы – не от жалости. Вы так прекрасны…
– Нет, – сказал Цефейро, – даже священники, соблюдающие целибат, считают наши целомудренные браки в лучшем случае эксцентричными.
– Они. Но не я, – ответил Эндер.
На какое-то мгновение ему захотелось рассказать им о своей спутнице, Валентине, близкой и любящей, как жена, и целомудренной, как сестра. Но сама мысль о ней лишила его дара речи. Он опустился на кровать Цефейро и закрыл лицо руками.
– Вам нехорошо? – спросила Арадора.
В ту же самую секунду рука Цефейро мягко опустилась на его плечо.
Эндер поднял голову, стараясь стряхнуть этот внезапный приступ любви к Валентине и тоски по ней.
– Боюсь, это путешествие обошлось мне много дороже, чем другие. Я оставил на Трондхейме мою сестру – она путешествовала со мной много лет. Она вышла замуж в Рейкьявике. Для меня прошла только неделя с тех пор, как мы расстались, но я тоскую по ней куда сильнее, чем предполагал. Вы двое…
– То есть вы хотите сказать, что тоже… монах? – спросил Дом Кристано.
– И недавно овдовели, – прошептала Арадора.
И Эндеру вовсе не показались странными такие определения его любви и потери.
Джейн пробурчала у него в ухе:
– Если это часть какого-то хитрого плана, Эндер, то я слишком глупа, чтобы понять его.
Но, конечно, планы тут были совершенно ни при чем. Эндера испугало то, насколько он потерял контроль над собой. Прошлой ночью в доме Рибейры он был хозяином положения, а сейчас оказался столь же беспомощным перед этими семейными монахами, словно Квара или Грего.
– Мне кажется, – сказал Цефейро, – вы пришли сюда искать ответ на совсем другие вопросы.
– Вам должно быть так одиноко, – кивнула Арадора. – Ваша сестра нашла дом. Теперь вы ищете свой?
– Не думаю, – ответил Эндер. – Боюсь, я слишком многого требую от вашего гостеприимства. Непосвященным монахам не положено выслушивать исповеди.
Арадора рассмеялась:
– Ох, любой католик имеет право выслушать исповедь неверного.
А вот Цефейро даже не улыбался.
– Голос Эндрю, вы, несомненно, выказали нам больше доверия, чем рассчитывали. Но, уверяю вас, мы заслуживаем вашего доверия. Кстати, друг мой, и я убедился, что мы можем доверять вам. Епископ вас до смерти боится, признаюсь, что и меня терзали сомнения, пока я не встретился с вами. Я помогу вам всем, чем сумею, ибо теперь верю, что сознательно вы не причините зла нашему маленькому селению.
– Ага, – прошептала Джейн. – Теперь я вижу. Поздравляю, Эндер, очень лихой и хитрый маневр. Ты куда лучший актер, чем я думала. Браво!
Ее восхищение заставило Эндера почувствовать себя циником и дешевкой, и он сделал то, чего никогда не делал раньше: потянулся к жемчужине, нашел маленький рычажок и кончиком пальца сдвинул его вправо, а потом вниз. Жемчужина погасла. Джейн больше не могла шептать ему на ухо, видеть и слышать мир с этой точки.
– Давайте выйдем на воздух, – предложил Эндер.
Они прекрасно поняли, что он сделал, – имплантированные терминалы не были для них новостью – сочли это доказательством его желания говорить с ними честно и открыто и с радостью согласились на его предложение. Эндер собирался отключить жемчужину на несколько минут – просто чтобы объяснить Джейн, что так вести себя нельзя. Но Цефейро и Арадора так заметно расслабились, когда поняли, что компьютер отключен, что Эндер просто не мог включиться обратно, по крайней мере сейчас.
А потом, ночью, на склоне холма, беседуя с Арадорой и Цефейро, он начисто забыл, что Джейн не может их слышать. Они рассказали ему об одиноком детстве Новиньи, о том, как она ожила на их глазах благодаря отцовской заботе Пипо и дружбе Либо.
– Но той ночью, когда он погиб, она умерла для всех нас.
Новинья не знала, что о ней так много и страстно спорят. Тревоги и неприятности большинства детей не влекли за собой собраний в покоях епископа, совещаний всех преподавателей монастыря, бесконечных разговоров в мэрии. Но с другой стороны, не все ребятишки города были внуками ос Венерадос и детьми единственного ксенобиолога колонии.
- Предыдущая
- 39/91
- Следующая
