Обвенчанные дважды - О'Бэньон Констанс - Страница 66

• Предыдущая
• 66/68
• Следующая

Когда Мэллори впервые появилась в деревне вместе с Кэссиди, ее встретили слегка настороженно. Однако вскоре любопытство сменилось доброжелательностью.

Обо всем этом она думала, стоя у портрета Эрриан и Майкла, двух очаровательных детей, запечатленных художником на фоне сельского пейзажа.

— Ты хочешь, чтобы наши портреты тоже висели здесь?

От неожиданности у нее перехватило дыхание — в двух шагах от нее стоял Майкл, изменившийся до неузнаваемости. Никакого высокомерия, ни малейшей жесткости во взгляде, — лишь тень легкой неуверенности и искрящиеся счастьем изумрудно-зеленые глаза.

— Майкл, ты приехал!

— А разве я мог не приехать?

Он сделал неуверенный шаг вперед и остановился, глядя прямо перед собой на белую стену, где было оставлено место для его портрета, который будет висеть здесь, когда Майкл станет герцогом Равенуортским.

— Представляешь, — сказал он, — пройдут годы, на твоем месте будет стоять некая юная особа и любоваться твоим портретом в золоченой раме. Она будет восхищаться твоей красотой, а ее муж скажет: «Это моя прабабушка. Ее знаменитые рыжие волосы сравнивали с солнечными лучами. Моему прадедушке очень повезло, что у него была такая красавица жена».

Забыв обо всем, Мэллори бросилась к нему.

— Майкл, любимый, я так скучала! Я так люблю тебя!

Он крепко прижал ее к себе.

— Как же долго я ждал, Мэллори! Как хотел это услышать! Помнишь ту ночь, когда я сказал, что мне еще что-то нужно от тебя?

— Помню.

— Я ждал, когда ты наконец меня полюбишь.

— Майкл, я не знала, что на свете бывает такое счастье! И такая боль!

— Меньше всего я хотел причинить тебе боль. А больше всего я боялся потерять тебя.

Он пытался найти слова, которые должен был сказать ей в эти минуты. Ему надо было до конца быть честным перед ней, стереть остатки горечи, чуть не разрушившей их счастье.

— Ты должна поверить, что между мной и Самантой никогда ничего не было и не может быть. Верь мне, прошу тебя.

— Я верю, Майкл! Я не могу сомневаться в твоих словах!

— Ты не по годам мудрая женщина, Мэллори. Сегодня, сейчас, перед лицом своих предков я даю тебе клятву, что никогда, ни при каких обстоятельствах не унижу тебя и не нарушу обет, который мы дали друг другу. — Он улыбнулся и добавил: — Дважды.

Мэллори не могла оторвать от него восхищенного взора.

— Расскажи, когда ты влюбился в меня? Он расхохотался.

— Неужели ты не помнишь? Когда на палубе стоял с пустым ведром, а ты была мокрая и глаза твои метали громы и молнии.

Майкл взял жену за руку.

— Пойдем отсюда. Нам о многом надо поговорить наедине.

В дальнем конце галереи показались Кэссиди и Рейли. Мать, поняв, в чем дело, потащила Рейли в сад, не дав ему опомниться от изумления.

— Что ты делаешь? Я хочу поговорить с сыном!

— Не сейчас, дорогой! Пусть они останутся вдвоем и Мэллори скажет Майклу о ребенке. Рейли согласно кивнул.

— Конечно, конечно. Ты видела, как он смотрел на нее?

— Первые муки любви надо сберечь на всю жизнь, — сказала Кэссиди с грустью.

Рейли взял ее за руку. Солнце стояло высоко в небе. Казалось, что и цветы, и деревья, и птицы воспевают этот незабываемый день. Они остановились под сенью старого дуба.

— Но есть любовь, прошедшая сквозь годы и испытания, — когда он и она живут одним дыханием и часть не отделить от целого.

— Да, родной. Такая любовь чиста, как родник. И дай Бог, чтобы они познали ее.

Майкл открыл дверь своей комнаты и пропустил Мэллори вперед.

— Здесь нам никто не помешает.

Кинув камзол на кровать, он поставил Мэллори на расстоянии вытянутой руки перед собой и стал разглядывать, как редкий экспонат.

— Итак, на чем мы остановились? — шутливым тоном спросил он, с удовольствием отмечая ее смущение и любуясь фарфоровой белизной ее лица.

— Ты хотел мне рассказать все с самого начала.

Она с улыбкой смотрела, как дрожит его рука, когда он попытался сладить с непослушными волосами, видела, как ему не хочется вообще ни о чем говорить. Она любила его таким и старалась продлить счастливое мгновение.

Он молчал, и тогда она с улыбкой спросила:

— Что я вижу? Тот ли это бесстрашный Ахдар Акраба, отражавший натиск десятков воинов, смеявшийся в лицо самому шейху Сиди Ахмеду? И этот великий покоритель пустыни оробел при виде безоружной женщины?

— Оробел? Да я просто в отчаянии! Я не нахожу слов, ибо впервые в жизни говорю женщине о своей любви.

Расстегнув верхнюю пуговицу платья, Мэллори присела на кровать.

— Как приятно слышать подобные речи. Жене всегда хочется быть единственной возлюбленной своего мужа.

Майкл облегченно рассмеялся.

— Ты все-таки положила меня на обе лопатки, добилась своего?

— Еще нет, — кокетливо ответила она, расстегивая на нем рубашку.

Мэллори передумала — лучше ничего ему не говорить, пусть сам сделает радостное открытие.

Она целовала его в шею и плечи, взлохматила волосы, отталкивая от себя всякий раз, когда он пытался сомкнуть свои сильные руки у нее за спиной.

— Если ты не перестанешь терзать меня, я не смогу договорить то, что хотел.

— Иногда молчание говорит больше слов, — парировала Мэллори, сбросив с себя платье.

— Не мучь меня, хитрая рыжая лисица! — воскликнул Майкл, глядя, как она развязывает пояс на своей рубашке.

Желание становилось нестерпимым, и, осыпая поцелуями, он повалил Мэллори на постель. Сжимая ее грудь, он ощутил что-то новое, прежде незнакомое, а в мозгу промелькнуло, что тело любимой слегка пополнело. Жадно припав к ее губам, он успел прошептать:

— Я люблю тебя до боли, до безумия. Она легла на спину, подставив его рукам свой округлый живот.

— Мэллори!

— Что, любимый?

Но он не решился сказать ей, что она располнела, и продолжал свою страстную охоту, лаская бедра и ягодицы жены, устремляясь то вверх, то вниз по этой вожделенной пустыне в поисках оазиса.

— Ты ничего не заметил?

Ее голос раздался откуда-то издалека, прервав его сладострастный поиск.

— Я уже не влезаю в свои старые платья…

— В платья… Какие платья? Она рассмеялась, по-прежнему лежа на спине и поворачиваясь с боку на бок.

— Ты самый невинный из мужей! Неужели ты не заметил, как я располнела?

— Я… не решился…

Она снова рассмеялась, взяв его руку и приложив к животу. В этот момент по милости великодушной природы их дитя пошевелилось, и Майкл в испуге отдернул руку. Он хотел, но не мог произнести ни слова. Наконец к нему вернулся дар речи. Нежно целуя ее живот и гладя ее разбухшие груди, он, сияя от счастья, воскликнул:

— Боже! Ребенок! Мой ребенок!

Он готов был повторять и повторять эти слова, но у него перехватило дыхание, и он лишь бережно взял ее и, приподняв, стал осыпать поцелуями.

— Теперь я знаю, как в этой семье дорожат своими детьми.

— А знаешь ли ты, — отозвался он, — как дорожат в ней своими женами?

— Да, я успела это заметить. Майкл все прижимал ее к себе, стремясь еще раз ощутить биение жизни в этом прекрасном теле.

— Когда я в следующий раз поеду в Лондон, то непременно разыщу одну цыганку и щедро отблагодарю ее.

— Уж не веришь ли ты в предсказания? — удивилась Мэллори.

— На этот раз не поверить невозможно. Держа ее голову обеими руками, Майкл заглянул в глубину ее глаз.

— Вот кого я искал долгие годы, не зная, найду ли. Тебя, моя единственная любовь. Я искал тебя в каждой женщине, пытаясь угадать, ты ли это. Но небу было угодно, чтобы, уже потеряв надежду, я обрел тебя там, где и не думал найти.

Мэллори смотрела на него, не веря своим ушам. Неужели это говорит Майкл? О ней? Могла ли она мечтать, когда впервые встретила этого необыкновенного, ни на кого не похожего человека, что он полюбит ее?

— Мэллори, ты никогда не уйдешь от меня?

— Никогда!

Сжимая его в объятиях, она чувствовала, как одиночество навсегда покидает ее, уступая место уверенности и покою.

• Предыдущая
• 66/68
• Следующая