Роковой оберег Марины Цветаевой - Спасская Мария - Страница 28
- Предыдущая
- 28/41
- Следующая
Шах взял меня за руку и погладил пальцем ладонь. Смутившись, я выдернула руку, пробормотав:
– Ладно, забудь. Рассказывай, что было дальше.
Василий усмехнулся и, сделав очередной глоток, тяжело вздохнул:
– Я выбрался из твоей прихожей и поехал домой. Шофер помог вытащить мать из машины, и я еще удивился, что на ней вполне приличная сиреневая дубленка. Я отвел ее во флигель, раздел, уложил, а сам сел в машину, чтобы ехать к тебе, и заснул. Утром матери уже не было. Когда я узнал про убийство, я сразу понял, чьих рук это дело. Жалко ее, все таки мать.
– Зачем ты сел в машину? Для чего собирался ехать ко мне? – осторожно спросила я, наливая в бокал новую порцию коньяку и рассматривая фотографию, стоящую на полке между самодельными макетами «Харлея Дэвидсона» и «Бугатти». На снимке голубело море, зеленели пальмы и мы с Василием, несчастные, замерли с каменными лицами каждый на своем серфинге, держась за парус, а Марьяна и Андрей стояли, обнявшись, по колено в воде, и хохотали как ненормальные. Снимок был сделан в тот год, когда они поженились, и в целях укрепления дружбы между детьми всей семьей отправились на лето в Египет. Они изобретали для нас разные забавы, от которых наши и без того взвинченные нервы окончательно расстроились, и мы с Василием, не сговариваясь, пришли к выводу, что терпеть друг друга не можем. Во всяком случае, я всегда так думала. Заметив мой пристальный интерес к полке, Шах странно дернул подбородком и проговорил:
– Всегда хотел иметь дружную семью, да видно, не судьба. Знаешь, Жень, отец – сильный человек, хороший мужик, а вот с бабами ему не везет. Моя мать ноги об него вытирала, твоя унижала, как могла. Как то после очередной истерики Марьяны я подошел к нему. Бать, говорю, будь мужиком, выгони ее к черту, а отец посмотрел на меня долгим тоскливым взглядом и отвечает: «Не могу. Когда ее вижу, такая нежность накатывает, что хочется взять на руки, посадить на колени, прижать к себе и баюкать как маленькую». – Шах замолчал и после долгой паузы чуть слышно прошептал: – Так и я.
– Что ты? – непослушными губами выдохнула я.
– Хочу посадить тебя на колени и баюкать.
Василий придвинулся ко мне вплотную, так, что я чувствовала его горячее, пахнущее коньяком дыхание на своих щеках, и бережно взял мое лицо в свои ладони. Его глаза смотрели в мои, и губы неумолимо приближались к моему лбу. Честно говоря, я бы предпочла, чтобы поцелуй, если уж ему суждено случиться, носил менее братский характер, но Василий приложился ко мне, как к иконе, чмокнув в самую середину лба, и отодвинулся на место.
– Ты чистая маленькая девочка, – заявил он, заметив в моих глазах плохо скрываемое разочарование. – Прости, я не могу.
Мне хотелось затопать ногами и закричать, что еще недавно он ломился ко мне в дверь и выкрикивал, что порочнее меня нет во всем Лесном городке, а теперь он, вместо того чтобы по человечески дать волю своим чувствам, раз уж ему так хочется, собирается на меня молиться. Я поймала себя на мысли, что мне очень нужно, чтобы Василий меня поцеловал по настоящему, так, чтобы остановилось дыхание и ухнуло вниз сердце, но сводный брат, точно угадав мое настроение, в очередной раз посмеялся надо мной, как делал все эти годы, считая маленькой и глупой.
В дверь раздался условный стук, и на пороге появился Алик. Он выглядел встревоженным и мрачным.
– Шах, там из полиции пришли, – доложил он. И, чуть помедлив, добавил: – С обыском. Начали с мастерских, сказали, что оттуда пойдут на склад и не уйдут, пока не осмотрят все до последней каморки.
Мы с Василием переглянулись, и брат проговорил с нарочитой веселостью:
– Жень, ты когда нибудь видела настоящий обыск? Пойдем, приобщимся к работе следственных органов.
Я поднялась с дивана и двинулась следом за парнями. И снова был длинный извилистый коридор, снимки старинных машин на стенах, пока впереди не показалась мастерская, через распахнутую настежь дверь которой доносился стук и грохот. Мы вошли в помещение в самый разгар обыска. Повсюду валялись вытряхнутые из пластмассовых ящиков инструменты и детали машин, сами же пластиковые контейнеры рядком были выстроены вдоль стены. Трое оперативников снимали с металлических стеллажей и переворачивали на пол контейнер за контейнером, сосредоточенно осматривая их содержимое, после чего дополняли пустой тарой шеренгу у стены. Старший следователь Чавчавадзе ходил между разбросанными на полу инструментами и методично осматривал кучу за кучей, вороша железяки ногой. При виде меня он сделал многозначительное лицо, всем своим видом давая понять, что не сомневался, что мы еще сегодня увидимся. Вдруг внимание его привлек бачок из красного пластика с плотно подогнанной крышкой, слегка приподнятой с одного бока. Белый подтек выделялся на красной посудине, расплываясь пятном под дном бачка и образуя на бетонном полу белую лужу.
– Что там? – спросил сотрудник Следственного комитета.
– Автомобильная эмаль, – пояснил Алик.
– Открой, – приказал Чавчавадзе одному из своих подручных, указав на емкость.
Тот приблизился к бачку и, кряхтя, стянул с него крышку.
– Перелей эмаль во что нибудь подходящее, – продолжал руководить операцией Гия Соломонович.
Морщась и чертыхаясь, оперативник поднял пластиковую посудину и, обдавая стоящих вокруг него белыми брызгами, выплеснул эмаль в ржавое ведро. На дне бачка осталось что то тяжелое, облепленное эмалевой гущей.
– О ба на! – воскликнул оперативник, отверткой счищая белую слизь с прилипшего ко дну предмета. – Похоже на пистолет!
– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно протянул следователь. – Будем оформлять изъятие. Никто не хочет ничего мне рассказать?
Чавчавадзе обернулся к Василию и вопросительно заглянул ему в лицо. Но голос подал не Шах, а Алик.
– Это, наверно, та баба подбросила, – смущенно проговорил он, теребя в руках грязную тряпку. – Прости, Василий, я правда ничего не знал.
– Какая баба? – с угрозой выдохнул Шах, порывисто разворачиваясь к помощнику.
– Спокойно, юноши! – повысил голос старший следователь, предвидя назревающий скандал. – Пройдемте туда, где можно поговорить без свидетелей.
Мы вернулись в комнату Шаха. Замыкавший шествие следователь прикрыл за собой дверь, и Василий, скрипнув зубами, двинулся на Алика.
– Что ж ты, паскуда, делаешь? – чуть слышно шипел он. – Я же тебя как человека просил не водить сюда баб! Я же тебе здесь комнату предоставил, думал, ты за ум взялся! Правильно тебя Инка из дома выгнала! Кобелем был, кобелем и подохнешь.
– Шах, ну прости, брат, я не хотел, – ныл приятель Шаховского. – Она сама подвалила. Я и не думал о бабах, я за водкой пошел.
В ночь убийства Марьяны Алику не спалось. Хоть и гнула к земле усталость, но душа просила полета, который могла обеспечить только водка. Алик оделся и отправился в ближайший круглосуточный магазин. За прилавком стояла Тамара, и Алик приободрился. Не каждая продавщица в обход закона продает из под полы спиртное после девяти, но Тамара была женщина с понятиями. Все это знали и тянулись к Тамаре как к живительному источнику. Но в ту ночь с продавщицей что то случилось – она уперлась и ни в какую не шла на контакт.
– Так водку и не продала, – с обидой в голосе сообщил Алик. – И, между прочим, я знаю из за чего. Это ее баба с собакой спугнула. Ходила, стерва, круги по магазину нарезала, за пазуху своего кабыздоха засунула, хоть на дверях и написано, что в магазин с собаками вход запрещен! А у самой поводок по полу волочится, и одежка собачья из за пазухи торчит, выдает ее с потрохами.
– Ее вы и пригласили в мастерскую? – предположил следователь.
– Не, не ее, – отмахнулся рассказчик. – Другую. В фиолетовой дубленке.
Василий подался вперед, напряженно ловя каждое слово приятеля.
– Эту, в дубленке, звали Валя, и встретил я ее у дальнего магазина. Там мне тоже водку не продали, хотя я и уговаривал, и денег сверху предлагал. Ну, в дальнем то никогда не продают, я от отчаяния в тот магазин двинул. Вышел я из дальнего магазина злой как черт, а на ступеньках курит баба. «Хочешь, – говорит, – выпить»? И показывает коньяк.
- Предыдущая
- 28/41
- Следующая
