Ребята с нашего двора - Шим Эдуард Юрьевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/43
• Следующая

— И сейчас не врешь?

— Павлик, я ни-ког-да не вру!!

— С ума сойти…

Павлик явственно увидел, как толстые Жекины конверты, обклеенные марками, цепочкой движутся на север, к городу Норильску. Летят, будто стая гусей. Их сбивает ветром, и они теряются где-то в снегах, пропадают бесследно… Павлик иногда страдал от яркости своего воображения.

— Ну и пентюх… — сказал он.

— Тебе его не жалко?

— Хоть одну-то извилину надо иметь! — сказал Павлик. — Кому нужны эти дурацкие тайны? Мог бы все проверить, мог бы не скрывать обратного адреса.

— У него — чувства! — сказала Лисапета.

— Глупости!

— Нет, Павлик, чувства — это не глупости. Я не могу согласиться, что это — глупости!

— Да сгори он огнем от своих чувств! Но когда посылаешь письмо, возьми и подпишись, чего тут стесняться?! Слава богу, теперь на улицах целуемся!

— Это ты целуешься?

— Я вообще говорю! Происходит массовое явление!

— А ты?

— Надо будет — и я подключусь!

— Когда?

— У тебя одно на уме… Не выставляй свои нездоровые интересы.

— Мне его жалко, Павлик, — сказала Лисапета.

— Он пентюх! Боится выглядеть смешным, а получается все наоборот!

Внутренне Павлик тоже сочувствовал Жеке. И от этого сочувствия испытывал неловкость и злился.

— Завтра мы его прославим! Будет потеха!

— А мне его жалко.

— Давай, Лисапета, спляшем! — Павлик включил магнитофон и отодвинул подальше стулья.

Грянула музыка в обработке Рея Кониффа. Будто надутые ветром, заполоскались занавески, позади которых были спрятаны стереофонические колонки. Задрожали стены и пол. Воздух наполнился почти неосязаемым гулом — хор и оркестр Рея Кониффа взяли нижнюю октаву.

Лисапета вся вытянулась, переступая ногами. Внутри нее завертелся небольшой ураганчик, наращивая обороты.

— И эта Лизка Ракитина тоже хороша! — крикнул Павлик. — Помню, как она собирала этих актеров! Из журнальчиков выстригала! Мещанка!

— Она совсем не мещанка! Просто она подслеповатая!

— Чего, чего?

— Она плохо видит! Сидит в кино, а видит одни пятна! И ей хотелось запомнить актеров!

— Почему же она ходила без очков?!

— Не знаю.

— Тоже стеснялась? Подходящая парочка для Жеки!

Лисапета хотела продолжить спор, но Рей Конифф зазвучал в полную мощь. На фоне басов, заставлявших гудеть весь дом, прозрачно запели женские голоса. Ураганчик внутри Лисапеты окреп, теперь он сгибал деревья, срывал шапки с прохожих — вот-вот он взовьет Лисапету в воздух. И, подчиняясь ему, Лисапета кинулась танцевать…

Ей было горько, что Павлик такой бессердечный. Еще недавно Лисапета пересылала ему записочки — конечно, тоже без подписи. Вот он поиздевался бы, если б узнал!

А еще Лисапета размышляла о том, придется ли ей когда-нибудь целоваться на улице. Ведь это ужасно, ужасно! Вся душа переворачивается, когда представишь это зрелище. Но с другой стороны — действительно, уже многие публично целуются. Массовое явление.

Мама Павлика заглянула в комнату к сыну. Там все ходило ходуном: современный танец был в разгаре.

— Нравится? — крикнула мама. — Я обожаю Кониффа!.. Угадали, что он исполняет?

— Что-то очень знакомое!! — крикнула Лисапета.

— Правильно!

— Только вспомнить не могу!!

— Это танец маленьких лебедей! Из балета «Лебединое озеро»! Невероятно, правда?..

— Блеск!! — крикнула Лисапета.

Анатолий Данилович Савичев ехал в такси и думал о своем сыне.

Вот ездишь по свету, думал Савичев, а твой сынок растет, превращаясь во взрослое и незнакомое существо… Остался дома долговязый парень с хорошеньким личиком, отдаленно напоминающим лицо папы. Затылок заросший. Пальцы длинные, нервные. Взгляд ироничен. И это — Павлик?

Совсем недавно Анатолий Данилович привозил ему погремушки и ползунки. Теперь возит фирменные джинсы, предварительно примеряя их на себя. Хвать — а джинсы коротковаты…

Впрочем, это мелочь, пустое. Незнакомое существо растет не только физически, оно духовно растет. Не ошибиться бы в определении других размеров, скрытых от глаз.

Однажды возвращаешься, и тебе сообщают, что сын напечатал стишок в «Пионерской правде». Потом говорят, что надо купить пианино — у мальчика проявляется музыкальный талант. Не слишком ли много талантов? И шахматы, и поэзия, и музыка? Тебе отвечают, что он — современный ребенок.

Ты ложишься отдохнуть с дороги — и вдруг вскакиваешь от орудийного гула. Оказывается, сын включил проигрыватель, он готовит уроки под такой аккомпанемент.

Пролетает еще годик, ты наклоняешься над сыном, чтобы поцеловать его на сон грядущий. И в упор встречаешь недоуменный, исполненный строгости взгляд. Он говорит, что между мужчинами это не принято.

Теперь ты стараешься следить за собою. Запоминаешь имена хоккеистов, вместе слушаешь орудийный гул. «Джон Браун — это все-таки гениально!» — сообщает тебе жена. Ты согласен. Тебе очень нравятся Джон Браун и Рей Конифф. И сын одобрительно кивает тебе.

Проходит еще год, сын мужает. Приходится и тебе мужать, искореняя остатки сантиментов. Ты немногословен, сдержан, спортивен. Иронизируешь над трудностями.

Иногда, правда, ты даешь себе поблажку. Тайно от всех. Собираясь в дорогу, ты говоришь, что самолет отправляется в семь вечера. А он улетает в восемь. И ты хладнокровно пьешь кофе — с пенкой, черт бы ее подрал.

Ты пьешь кофе, который никогда тебе не нравился; на диване лежит несобранный чемодан — плоский, черный, с алюминиевой окантовкой — модель «дипломат». И ты раздумываешь, что в этот чемодан опять ничего не поместится — ни лишняя пара туфель, ни теплая куртка. Но современный мужчина и за тридевять земель отправляется налегке — таков теперь стиль. Всем неудобно, однако все летают с «дипломатами».

Не только в Австралии люди ходят вверх ногами, думал Савичев, — это везде встречается. Вот живешь-живешь, и вдруг ловишь себя на мысли, что пора бы перевернуться. Стосковался по нормальному положению в пространстве.

Анатолий Данилович Савичев никому не говорил, что плохо переносит полеты. Да и зачем говорить? В Канаду или Австралию поездом не отправишься — терпи…

Тем паче он не хотел волновать жену и сына. Вдобавок как-то стыдно признаваться, что в современном лайнере, где сотни людей спят, обедают или смотрят телевизор, ты покрываешься холодной испариной, боясь окочуриться у всех на глазах…

Сегодня Анатолий Данилович предчувствовал, что полет будет особенно тяжелым. В затылке боль, сердце покалывает. Наверное, от скверной погоды.

И мысли одолевают невеселый. Нестерпимо жалко, что как следует не попрощался с женою и Павликом.

Времени впереди было еще достаточно; Анатолий Данилович попросил шофера свернуть с центральной площади. Сделать небольшой крюк.

На площади, возле памятника, есть знаменитый фонтан. Летом он работает до поздних сумерек, струи освещены электричеством, они похожи на неоновую рекламу. Зимой фонтанная чаша заметена снегом, но все равно к ней протоптаны дорожки.

Когда Анатолий Данилович особенно страшится будущего полета, он останавливает такси на площади, возле сквера, затем медленно идет к фонтанной чаше. И, стыдливо оглянувшись, бросает в нее монетку.

Они вернулись в город поздним вечером, на одной из последних электричек.

• Предыдущая
• 17/43
• Следующая