Ребята с нашего двора - Шим Эдуард Юрьевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/43
• Следующая

Никогда он не видел города с такой высоты. Да и не предполагал, что бывает на свете этакий простор — с расплескавшимся солнечным сияньем, текучим ветром, мощным, как прибой, равномерным гулом, поднимающимся со дна бесчисленных улиц…

Впереди четко светились какие-то громадные корпуса с лентами окон, сияли сплошные пояса радужного стекла; за ними торчала заводская труба, как розовая свеча, на нее только что дунули, загасив пламя, лишь тающий дымок остался; за трубой, уступами, до самого горизонта уходили крыши других домов, и в самой дальней дали, над последними крышами, торчала старинная колоколенка, похожая на граненый карандаш.

Справа и слева виднелись клетчатые, редко поставленные башни, по колени затопленные рыжей листвой деревьев; сзади играла, вспыхивала чешуей медленная река; узкий мост повис над ней невесомо, как радуга; еще дальше, за мостом, толпилось стадо желтых подъемных кранов, степенно раскланивающихся друг с дружкой…

Даже девчонка Клавка — и та замерла рядом с Митенькой, пожирая глазами открывшиеся беспредельные миры.

Пожилой монтер, грузный и одышливый, работал с профессиональной неспешностью, спокойно, ни на что не отвлекаясь. Для него в этом занятии не было новинок.

А молодой был порывист, переменчив. То напевает что-то бодренькое, закручивая пассатижами проволоку и любуясь своей работой, а то вдруг, запрокинув лицо, молча и пристально засмотрится в небо. Мечтает? Грустит?

— Сколько я этих антенн понаставил… — медлительно сказал пожилой. — Тыщи. Прямо лес железный. А вот до сих пор не понимаю, как они действуют.

— Чего тут непонятного? — спросил молодой.

— Принцип ихний раскусить не могу. Ведь чертовщина какая-то. Вот железяки мертвые. Вот провод без току. А воткнешь — и в телевизоре тебе Райкин во всю будку. Как оно взаимодействует?

— Бывают хитрей загадки, — сказал молодой.

— Эй! Ты опять от веревки отстегнулся?! А ну, прицепись! Не хватало еще за тебя отвечать!

— Да я не кувырнусь, — сказал молодой, снимая очки и вертя их на пальце.

— Мало ли…

— Ничего не стрясется, дядь Сема. По простой причине: я трус…

— Вона чего. Новая новость.

— Нет, давно проверено. Мечтал в летчики попасть. Когда брали в армию, попросился в десантные части. Все-таки к небу поближе… Вот там и проверил себя. Повезли с парашютом прыгать, все прыгнули, а я не могу. В глазах темно, судорога бьет… Инструктор после сказал, что это встречается, психологический барьер.

— И не перешагнуть его, значит?

— Есть люди, которым — никак.

— Ну и наплюй. Кабы у тебя одного такой барьер.

— Я наплевал. Только ведь обидно, дядь Сема. Обидно себя трусом-то чувствовать.

— Мне известно, какой ты трус, — сказал пожилой, швыряя ему веревку. — Отчаянней паразита во всем городе не найдешь! Цепляйся, тебе говорят!

— Если что — извини… — улыбнулся молодой.

— С тобой только нервы мотать! Я б таких выше второго этажа вообще не пускал! Внизу бы сидели!

— Не могу, — сказал молодой. — Тянет под облака-то… Влечет, дядь Сема.

— В самолете не смог, так здесь наверстываешь?

— Если откровенно, я и здесь боялся. Влезу, бывало, а в коленках вибрация. Но оказалось — можно себя за шкирку взять.

Пожилой оторвался от работы и спросил, удивленно моргая:

— Так что… желаешь перешагнуть барьер-то? И опять туда? — Он ткнул отверткой вверх.

— Опять. Я в аэроклуб записался.

— Вон, стало быть, зачем ты на моих нервах дрессируешься! Паразит ты, Володька. Хипи ты, и больше никто.

— Извини, дядь Сема.

— Тянет его! Жизнь поломать охота? Семью заимел, квартира тебе обещана, зарабатываешь — дай бог. Какого еще рожна?

— Не знаю. Хочется.

— Вот это и есть самое вредное! — заявил пожилой. — Самое вредное: когда хочется незнамо чего! Ступай, отвяжи меня от трубы… Человек, Володька, должен жить здраво. Без фокусов. Всякой чертовщины полно кругом, и ежели она внутри человека еще заведется — это будет чересчур. Это поголовный сумасшедший дом будет.

Они закончили работу. Молодой отвязал от трубы веревку, взгромоздил на плечо ржавую антенну. Он посмеивался.

— А вообще-то, дядь Сема, эти железки не мертвые…

— Они притворяются?

— Просто в них радиоволны. Мы не чувствуем, а железки улавливают.

— Вот я и говорю, — подтвердил пожилой, — чертовщины кругом хватает. Успевай открещиваться.

Громыхая башмаками по железу, монтеры дошли до слухового окна, побросали внутрь сумки с инструментами, спустили антенну, потом сами протиснулись в окошко. Пожилой захлопнул скрипучую рассохшуюся раму, защелкнул ее на два шпингалета.

Затем они прошли по чердаку, с трудом протаскивая неуклюжую антенну между трубами и перегородками. Выбрались на лестничную площадку и долго закрывали на ключ массивную чердачную дверь, потому что замок был старый, несмазанный и его заедало.

— На, снеси-ка дворничихе… — сказал пожилой, протягивая напарнику связку ключей. — А то я устал чего-то. Ноги к погоде ноют.

Завидя приближающихся монтеров, Митенька схватил девчонку Клавку и скрылся за ближней трубой.

Он не боялся, что ему попадет. Ничего бы эти дядьки не сделали. Когда взрослые обещают надрать уши, начесать ремнем или отлупить как сидорову козу — это преувеличение.

Митенька просто опасался, что дядьки прогонят с крыши. А остаться здесь необходимо. Еще не исследованы гремящие под ногой железные склоны, еще не удалось взобраться на трубу с железным колпаком, еще не покачался Митенька на проволочных оттяжках, держащих антенну. Множество приключений ждет впереди.

И Митенька успел вовремя спрятаться от дядек. Они прошагали совсем рядом и ничего не заметили.

Митенька торжествующе следил за ними, подобно дикому барсу, притаившемуся за скалой. Еле он удержался, чтоб не прыгнуть кому-нибудь на спину. Вот бы дядьки шарахнулись!

Особенно заманчивой выглядела темная, шоколадная спина молодого. Здорово он загорел. Наверное, солнце печет на крыше гораздо сильней, чем на земле.

Едва монтеры убрались в чердачное окно, Митенька начал стаскивать с себя джемпер.

— Ты чего это? — спросила недалекая Клавка.

— И ты снимай! Загорать будем!

— А зачем?

— Во недотепа… Видела же, какой он черный! Ему и мыться не надо!

— Почему не надо?

— Во недотепа… Потому, что и грязи не видать!

— Отвернись тогда, — потупив глаза, произнесла Клавка.

Оказывается, она стеснялась. Она воспитанная была. Ладно, Митенька отвернется. И пусть Клавка разденется, не выпуская из рук мячика. Положить-то его некуда. Крыша наклонная.

Было слышно, как Клавка пыхтит за трубой. Старательно пыхтит. Старайся, старайся, но даже и у тебя есть предел возможностей…

— Можешь повернуться, — сказала Клавка.

Она стояла, прижимая мячик к голому животу. А платье висело на проволочной растяжке.

Да, Митенька ошибся — Клавка была всемогуща. И впервые Митенька уставился на нее с почтительным любопытством…

Ни он, ни Клавка не подозревали, что в эту минуту дядьки запирают чердачную дверь на громадный висячий замок, скрежещущий своими челюстями.

Сережка сидел и смотрел, как Вера зашивает его рубаху. Ему неловко было, он стеснялся своего полуобнаженного вида, своих мускулов, развившихся от занятий в секции самбо. И синяков Сережка стеснялся. На отдельных частях тела были такие синяки, что ладонью не закроешь.

— Где подрался-то?

— Я не дрался, — сказал Сережка. — Я восстанавливал справедливость.

— Восстановил?

— Частично. Их было трое на одного, этих лбов.

Вера откусила нитку.

— Представляю, что осталось бы от рубахи, если бы ты полностью восстановил… Возьми гладильную доску за дверью.

Пока нагревался утюг, Вера выглянула в окно. Просто так, бесцельно. И вдруг Сережка услышал, что она присвистнула.

• Предыдущая
• 30/43
• Следующая