Этюды о моде и стиле - Васильев Александр Александрович - Страница 88

Да, Мистер Ю. — маститый мастер мистерий. В темном зале «Делорм», все еще располагающемся под луврским двором в Париже, он опять показал свою коллекцию. В темном зале собрались серьезные дамы парижского и русского полусвета — вероятно, потенциальные покупательницы его коллекций. Чем же на этот раз порадовал их Мистер Ю., приехавший из далекой и такой отстраненной от парижской моды Москвы? В коллекции лишь два силуэта. Один-узкий и прямой, как креп-сатиновая комбинация. Это для утра. И тюлевые кринолины с расшитыми блестками корсетами, видимо, к полднику, плавно переходящему в файф-о-клок, аперитив, ужин, бал… Ну а потом… Нет, ночи у нас не бывает, вероятно, побеждает забота о самочувствии и хорошем цвете лица. Я и сама рано ложусь. Но с тех пор, как перестала сниматься в кино, кринолинов, да еще тюлевых, не встречала.

Что сказать о цветах Мистера Ю.? То были ласкающие взор пастельные букеты, поддержанные черным в аппликации. Мне они, впрочем, не идут, и я уступила то, что выбрала, подругам, но они почему-то тоже отказались. На головах — начесы, как у американок десять лет назад, может, это дань декадансу? Во время показа на стенах проекции — то стайки рыб, то имя Мистера Ю. Первое, очевидно, чтобы подчеркнуть, что клиентки — наяды и русалки, второе, чтобы не забыли имя мастера. Билеты на показ не рассылались, их раздавали близким друзьям и по желанию юным ученицам небольших парижских школ моды. Зал был полон.

Но меня все-таки чрезвычайно волнует вопрос: если кринолин, да еще из прозрачного тюля, днем, то, что же к вечеру? С нетерпением жду следующей зимней коллекции. Видимо, будут меха и стразы с гагатами, парча с бархатом на плечах, море аппликаций и вышивки с переливом. Для парижской жизни слишком вычурно. Для московской — не знаю. У нас, в старой Варшаве, это бы не пошло. Остаются еще дворы султанов и эмиров да отвергнутые правительницы, вроде некогда удаленной из дворца за бездетность супруги шаха Ирана Сорейи или вдовы индонезийского президента Сукарно-Деви, прошлое которой никак нельзя описать на страницах уважаемого журнала. Они-то как раз и были на показе — сидели предо мной, присматривались. А еще группа принцесс со спорными коронами, далее шли дамы полусвета — демимонденки. Отчего так? Мистерия Мистера Ю.

Моя подруга, знаменитая японская миллионерша Масако Ойя, с розовым цветом расстается лишь в спальне, где носит серое кимоно. На выход — только розовое да фуксиевое. С тех пор, как скончался ее муж, мадам Ойя, дама вполне преклонных лет, дала обет: розовое — в знак траура. На голове розовые шляпки, на ногах — розовые платформы (она ниже меня ростом), на плечах — розовые бурнусы. Для гольфа, до которого она, будучи хозяйкой нескольких гольф-клубов, страстная охотница, — сумочка из розового крокодила и коротенькая розовая юбка с панталончиками. Завидую смелости. Я бы в таком виде на улицу не вышла, хоть и имею несколько розовых шляпок. Забыла упомянуть — розовые брильянты. Злые языки утверждают, что просто александриты. Точно не знаю, но слышала в Лондоне: писательница Барбара Картланд ей завидует. Та тоже вечно в розовом. Даже в розовом роллс-ройсе. К счастью для мадам Ойя, у нее есть ткацкая фабрика возле Осаки — оттуда и поступают розовые метражи, которые она в розовых пакетах щедро раздаривает своим верным почитательницам. Я тоже получила кусок: цвета привядшей азалии в цветной андалузский горошек. Бодрит, но пока еще не раскроила — придумываю фасончик. Соседки советовали взять из «Бурды», но я думаю обратиться к японке Ханае Мори: ведь высокий вкус — ее специальность.

А мадам Ойя все-таки отчаянная. Купив под Парижем замок баронов д'Умьера, переделала его, выкрасив в розовый все салоны XVII века. Говорит: я не очень богата, то есть богата, но не очень. Нет, не верьте журналистам, утверждающим, что у Масако Ойя тысяча розовых платьев. У нее их две тысячи. Я завидую.

Моя соседка снизу, некая Амелия фон Фертнихшвах, жалуется, что я стучу по ее нервам, маршируя над ее головой. Ох уж эти мне фон Фертнихшвахи! Зависти в них больше, чем нервных окончаний. Сама она, по правде сказать, лежит дома со сломанным коленом. Как и моя лучшая подруга, виконтесса де Сиссон, только у той вывихнута щиколотка, вся распухла и во льду. И немудрено. Скажу так: вспомнила бабушка девичью вечеринку. Ну куда им в их семидесятисемилетнем возрасте гоняться за новой модой? Я имею в виду туфли на шпильках. Сколько приятных воспоминаний навеяло мне их возвращение. Помню, во время первого свадебного путешествия со вторым мужем по Тоскане я купила там пару туфелек из африканского питона. Они возвысили меня на целых восемь сантиметров над моим любимым мужем, камергером Бобой Кноррингом, отчего он вынужден был ходить в теплой фетровой шляпе, надетой поверх искусно сделанного тупея из натуральных волос, страшно потел, что и привело к нашему быстрому разводу, а ведь такой милый был человек… Вскоре началась война: аншлюсе, лето в Касабланке, зима в Кадисе, платформы и другая тяжелая обувь до самого Диора.

Когда в феврале 1947 года я пришла на показ его первой коллекции, то в толпе американок все же сумела разглядеть новые шпильки работы Дома Роже Вивье. Мы прозвали их «хоть стой — хоть падай», но носили с удовольствием. Мы были так молоды: мне не больше семнадцати (на вид, конечно, все остальные — лет на десять старше). Сколько паркетов в музеях мира мы тогда попортили! Сколько раз мои шпильки застревали в решетках парижского метрополитена! В 1964 году я надела очаровательные атласные шпилечки, украшенные горными хрусталиками, работы Дома Ирэн Голицыной, и воображала себя Джули Андрюс на балу с полковником фон Траппом — в фильме «Звуки музыки». В 1977 году, празднуя тридцатичетырехлетний юбилей, я тоже купила шпильки — смею вас уверить, с огромным каблуком, ярко-красные — цвета губ Голды Меир. Тогда моя косточка у большого пальца правой ноги еще не болела, как последние четырнадцать лет. И хотя операция не помогла, я снова на высоте. Близится мой сорокавосьмилетний юбилей. Уже купила у Шарля Журдана умопомрачительные шпильки. Двенадцать сантиметров! Но устояла с помощью внука и палки. Скоро внукова свадьба, а за ней крестины его сына. Хочу шпильки еще выше. И не подумайте, что я жертва моды! Почему какая-нибудь манекенщица Инна Мищенко в ее восемьдесят восемь может ходить в норке и на шпильках, а я нет?! У нас разница всего-то в два года!

Наступил декабрь. Не знаю, как у вас, а у меня на террасе виноградные листья покраснели и начали осыпаться на голову соседки. Но и это ее не украсило. Даже мне, со всей моей энергией, трудно сознавать, что осень прошла и скоро зима. Пора подвести итоги. Я их люблю подводить — в жизни, в браках, в банковских счетах и, конечно, в моде. Что нам дал 1997 год? Массу переживаний. Одним словом, су-ма-то-ху (ударение на предпоследнем слоге).

Я чувствую нутром, что прощаюсь навсегда с минимализмом (до следующей моды, конечно). Со всеми этими облегающими платьями с бретельками через одно плечо, которые стоили мне солнечных ожогов на Корфу, изнурительной диеты и следовавших за нею желудочных расстройств. Слава богу, о нас, дамах, подумали мужественные английские дизайнеры Гальяно и Мак Куин. Дали нам немного расслабиться в объеме талии, открыв новую моду под названием «исторический максимализм афро-азиатского вкуса». Мне все это близко: курильни опиума в Макао, пляжи Занзибара, бирманские деревни и силуэты жен уэльских железнодорожников на строительстве вокзала в Калькутте. Предвкушая Новый год, я занялась переделками. В моей студии в Монте-Карло сохранился коврик из шкуры зебры, на котором отдыхал еще Сомерсет Моэм. Хоть он и довоенный, но вытерся не весь. Его перешью на шубу по фасону Александра Мак Куина. У Виктора де ля Рю одолжу козлиные рога (видимо, подарок его неверной жены Цецилии). Ими отделаю тюбетейку, как у Готье. Шпильки из слоновой кожи заказала Ольге Берлутти. Мой план созрел!