Альтист Данилов - Орлов Владимир Викторович - Страница 62
- Предыдущая
- 62/111
- Следующая
– Данилов, ушло бы все это! А жить бы просто и для чего-то, и чтобы кто-то верный был рядом! Хоть бы и ты!..
Данилов сидел растроганный, думал: «Может, и вправду стоило быть рядом с ней, а все остальное – ошибка?»
– Это со всеми случается, – сказал Данилов, – находит тоска, и все… Что же отчаиваться? Надо жить. У тебя ведь с будущим связаны большие надежды…
– Какие? – нервно спросила Клавдия.
Однако слезы уже высыхали на ее щеках.
– Ну какие… – осторожно сказал Данилов, – ты знаешь о них лучше меня… Или хлопобуды… Наконец, у тебя будет главная идея… Эта… достаточно сумасшедшая…
– А она осуществима?
– Не знаю… Я и о самой идее не знаю. Не знаю, что тебе на двадцать лет вперед припрогнозировали хлопобуды…
– Независимость! – горячо сказала Клавдия. – Вот моя главная идея!
– От чего независимость? От кого?
– Просто независимость! Независимость с большой буквы!
– Ну знаешь… – развел руками Данилов.
Больше он ничего не мог сказать.
Клавдия была в печали, но уже и энергия появилась в ее взгляде. Данилов чувствовал, что, если он сейчас станет соглашаться со словами Клавдии о неосуществимости ее достаточно безумной идеи, Клавдия сама ринется в спор и с ним, и с собственными словами. Это было хорошо, значит, она отошла от ночных тревог. Наверное, и отошла, раз писала письма королеве Бельгии. Слезы ее были, видно, явлением остаточным…
– А отчего эти женщины оказались вместе? – спросил Данилов, имея в виду портреты в рамке.
– Подумай…
– Странный набор…
– Стало быть, ты плохо знаешь меня, коли считаешь, что странный…
– Теперешнюю – возможно, что и плохо.
– Если все их свойства перемешать и слить в одной! Что было бы! Я б перевернула весь мир!
– У тебя вселенские масштабы?
– Данилов, какие во мне энергии и порывы! Если б ты знал! Но ведь все попусту… Все сгорит во мне… А я бы… Может, конечно, еще и выйдет что…
– Независимость тебе определили хлопобуды?
– Да. Но это тайна. Молчать о ней – в твоих же интересах. Как и в моих.
– Хлопобуды – серьезные люди?
– Они очень серьезные люди.
– Я уже чувствую, – вздохнул Данилов.
– С чего бы вдруг? Ты им не вредил?
– Пока нет.
– Не вздумай вставать у них на дороге. Сметут!
– Не пугайся. Я хожу по другой дороге.
– Но если они позовут в очередь, соглашайся немедля!
– Зачем?
– Из вашего театра люди стоят. Знают зачем.
– Кто же это?
Данилову очень захотелось, чтобы Клавдия назвала альтиста Чехонина. Она его и назвала. Еще, по ее словам, в очереди стояли виолончелист Туруканов и один из дирижеров, фамилию его Клавдия не помнила, но знала, что он – дирижер.
– Надо подумать, – сказал Данилов.
– Тут и думать нечего! Ты человек легкомысленный, что тебе будущее! Конечно, ради музыки в очередь вставать глупо. Но хлопобуды и тебе поставили бы прогнозы, возможно, нашли бы и главную твою идею. Ты стал бы жить серьезнее! Нет, ты встань! Ты хоть мне будешь помогать!
– Но откуда брать деньги на взносы?
– Приработаешь!
При воспоминании о пятнадцати рублях разговор об очереди стал Данилову неинтересным. Да и не собирался он вставать ни в какую очередь! Ему бы теперь вести разговоры с Переслегиным и Чудецким, а он занимался пустой болтовней с Клавдией. Эка Клавдия умеет его прихватывать! А главное – он сам, при всех своих попытках освободиться из-под ее власти, при всех своих горячих внутренних монологах, является и является к ней! Конечно, она напугала его своим ночным звонком. Но что пугаться! Есть у нее утешители. И Войнов среди прочих. Да, наконец, и дамы, собранные в рамке, способны, видно, развеивать сомнения Клавдии. Что он ринулся сюда? Неужели у него и вправду есть потребность во встречах с ней? Или он стал больше уважать ее, в особенности теперь, когда узнал о ее страстях и вселенских намерениях? А ведь она ни разу не заговорила ни о его заботах, ни о его музыке. Но, может, оно и хорошо, что, встречаясь с Клавдией, он на время забывал о музыке? Может, в этих забвениях есть нечто необходимое и целительное? «Не знаю, – сказал себе Данилов, – не знаю…» Но пора б ему было и знать.
– Это у тебя золото? – спросил Данилов, имея в виду медальон, висевший на гвоздике под портретами замечательных женщин.
– Золото, – сказала Клавдия. – К счастью, есть у меня друзья, способные делать и такие подарки.
В словах ее был упрек, но Данилов упрек не принял. Он пошел было к двери, однако Клавдия сняла с гвоздика медальон, открыла его, протянула Данилову. К задней стенке медальона была приклеена фотография попугая с плеча Ростовцева, да и локон, лежавший в медальоне, был определенно от Ростовцева. Данилов поглядел на Клавдию.
– Да, – сказала Клавдия. – Эта вещь – особенная.
Данилов подумал: «Тут и не в вещи дело!» Медальон со стены Клавдия сняла не зря. И уж явно не зря она открыла его и протянула ему.
В соседней комнате упала бутылка, покатилась по полу.
Клавдия проводила Данилова к двери. Заметила вдруг:
– Ба! Да я не заставила тебя снять ботинки! Ты наследил! В следующий раз снимай сразу!
Данилов поглядел на пол, но не обнаружил никаких следов. «Снимай! – подумал он. – Как же! Нашла дурака. Этак при увлечениях Войнова останешься без шнурков».
Уже в лифте Данилов вспомнил, что не спросил Клавдию о Наташе. То есть о том, что имела в виду Клавдия в прошлый раз, когда говорила о Наташе. Ну и хорошо, что не спросил, решил Данилов.
29
Переслегина Данилов, похоже, перестал раздражать. А Чудецкий однажды сказал Данилову и приятные слова.
Играл Данилов лучше. И меньше мучился от своих несовершенств. Хотя и мучился.
Во Дворце энергетиков круто взялись за конкурс бальных танцев, и молодежный оркестр Чудецкого перебрался в Дом культуры медицинских работников. При этом Данилов почувствовал, какие Переслегин и Чудецкий деловые люди. Хотя, впрочем, они, как и он сам, были застенчивые артисты. Но предприятие требовало отваги. И он обязан был подавить в себе жалкие голоса.
Впрочем, теперь, когда дело как будто бы пошло, и не как будто бы, а хорошо пошло, Данилов это чувствовал, жалкие голоса в нем затихали. Да и когда им было звучать! Если только в общественном транспорте, доставлявшем Данилова на репетицию из театра и с репетиции в театр. Но и тут Данилов доставал из кармана «Культуру» или «Советский спорт» и забывал о многом, читая необъективные отчеты об игре хоккеистов «Динамо». В «Спорте» явно сидели спартаковцы. Нередко в троллейбусах и такси Данилов засыпал, а газеты вынужден был дочитывать в лифте. И все же иногда что-то в нем вздрагивало: «Ну сыграешь. И опустишь смычок. И будет – тишина…» – «Кыш!» – говорил тогда Данилов.
Однако на него нашло другое. Теперь, когда он был уверен, что должен сыграть и сыграет Переслегина, Данилову стали являться страхи как бы ему что не помешало. Хлопобудов он в расчет при этом не брал И время «Ч» тоже. Время «Ч» ему сейчас и в голову не приходило. Он думал, что вдруг погибнет или умрет накануне выступления. Он смеялся над своими страхами, но смех получался нервный, а страхи не проходили. И не за свою жизнь было ему в этих страхах обидно (хотя и за нее тоже), главным образом досаду и печаль вызывали в нем мысли о том, что он не успеет сказать людям то, что может и обязан им сказать. То есть не сказать, а звуками своего альта открыть им нечто такое, чего они не знали, но о чем догадывались. Никогда Данилов не болел, ни разу не бюллетенил, а сейчас то будто в лопатку ему отдавало, то ломило затылок, то ныл зуб, то в животе случались рези. Иногда кто-то жаловался в присутствии Данилова тоже на затылок или на лопатку, все кивали на погоду, экая дрянь на улице, тут Данилов успокаивался. Однако ненадолго. Вскоре страхи возвращались, и Данилов был уже уверен, что болезнь у него смертельная. Он бегал в поликлинику, но там у него нашли лишь нервную усталость и начальные явления катара желудка. Данилов даже расстроился, что так мало нашли. «Э, нет, – решил он. – Они мне всего не говорят…» Одно было хорошо: впервые в жизни Данилов схватил простуду и получил на три дня больничный. Он выспался. Но в свободную минуту, поразмыслив, удивился тому, что вообще может болеть. Неужели его организм перестраивался?
- Предыдущая
- 62/111
- Следующая
