Опаловый соблазн - Бернард Рене - Страница 54

• Предыдущая
• 54/68
• Следующая

Шарлотта осталась на месте, но немного утратила свою живость.

– Значит, вы с лордом Нидертоном друзья?

– Нет, вовсе нет, – немного помолчав, ответил Дариус, подчинившись своей интуиции.

– Но вы расспрашиваете о нем? – Наклонив набок голову, она пристально разглядывала его.

– Да. – Дариус не хотел говорить большего и не хотел врать о шедевре эротики и риске проиграть пари.

Шли минуты, однако Шарлотта молчала, а потом раздался стук в дверь. Дариус открыл слуге, который поставил большую тарелку с мясом, сыром и хлебом, а затем и открытую бутылку вина и два бокала. Когда дверь за ним закрылась, Дариус жестом руки пригласил девушку к столу.

Голод заставил ее забыть о манерах, и Шарлотта набросилась на еду с детской жадностью. А Дариус наполнил их бокалы и, пока она ела, просто задумчиво потягивал вино. Определить возраст девушки было невозможно: нарумяненные щеки и накрашенные губы скрывали ее возраст и естественную красоту. Она была чрезвычайно хорошо сложена, но на плечах выпирали кости, и от той детской упитанности, которая у нее когда-то была, образ жизни и ремесло ничего не оставили.

Шестнадцать? Неужели ей исполнилось шестнадцать?

Шарлотта взглянула вверх с ртом, полным мяса, и поймала его внимательный взгляд.

– Простите, – покраснев и проглотив кусок, сказала она. – По-видимому, я более голодна, чем мне казалось. Джин притупляет голод, но я на самом деле не люблю его вкус. Это вино приятнее. – Она с изяществом просалютовала ему бокалом, и он в ответ поднял свой.

– Не нужно извиняться. Ешьте досыта, и мы закажем еще, если захотите.

– Никто не был таким добрым. – Она отодвинула тарелку, и Дариус рассмеялся.

– Почему все женщины, которых я знаю, так говорят?

– Потому что это правда. – Шарлотта сделала большой глоток вина. – Мне следует думать, что вы просто дурачите меня, чтобы получить то, что хотите, но почему-то мне кажется, что вы будете сидеть здесь, держать свои руки при себе и до рассвета кормить меня без всякого недовольства.

– Думайте что хотите, – пожал он плечами.

– Ладно. – Она откинулась назад. – Спрашивайте.

– Сколько вам лет?

– Четырнадцать.

Улыбка пропала с лица Дариуса. В течение короткого времени это было занятной игрой – заказать цыпленка и смотреть, как она с удовольствием ест. Но то, что он узнал, показалось ему отвратительным.

– Так что вы можете рассказать мне о Ричарде Нидертоне? – спросил Дариус, достав из кармана пиджака небольшую записную книжку в кожаном переплете.

Это была только первая его беседа, и во время ночей, последовавших за ней, Дариус быстро познакомился с темными сторонами викторианского общества и приобрел новое представление о том, что перенесла Изабель в руках мужа. Мужчина часто посещал эти рассадники садизма, и все неестественное или «запретное», очевидно, пользовалось спросом у лорда Нидертона.

Шарлотта невозмутимо рассказала Дариусу о своих встречах с Ричардом и наглядно описала все подробности, из которых стало ясно, что если большинство ее клиентов растворились в потоке кратковременных связей, то Нидертон оставил след у нее в памяти использованием кожаных ремней и своим талантом к унижению.

Шарлотта назвала пару девушек из «Бархатного дома», которые еще лучше знали его, – Нелл и Лора, и Дариус понял, что, если он хочет все узнать, ему придется провести не одну ночь в «Бархатном доме».

Каждая последующая ночь, когда он разговаривал с девушками почти вдвое моложе его о жестокостях, которых никогда себе не представлял, становилась тем, что он называл «худшей ночью в своей жизни». Девушки рассказывали свои истории с таким бесстрастным спокойствием, что Дариусу становилось плохо от страданий, которым подвергались их души. Даже самые распущенные содрогались при упоминании имени Нидертона, а когда они доставали инструменты или игрушки, которые он предпочитал, или показывали шрамы, которые остались от их использования, это было почти невыносимо.

Не прошло и двух недель, а Дариусу становилось все труднее и труднее возвращаться в дом Блэкуэллов и смотреть в лицо своей королеве. Изабель олицетворяла все самое прекрасное и доброе, что было в мире, и Дариус, прежде чем подняться наверх и дотронуться до нее, начал принимать обжигающе горячие ванны. Как будто он мог очиститься от знания, которое разъедало его чувство меры и справедливости. Как будто пока он не соскребет собственную кожу, он не будет достаточно чистым, чтобы приблизиться к ней.

Черт побери, он ведь только слушает… А есть мужчины, которые участвуют в этом и потом довольные едут домой к своим женам и спят, как дети. Что же это за люди?

Нидертон превращался у него в мозгу во что-то иное, переставая быть человеком, и это затуманивало суждения. Никогда ни к кому Дариус не питал такой ненависти, чтобы не мог спокойно пройти мимо.

Часы пробили полночь, и Дариус, налив себе бокал бренди, задумался, хватит ли у него мужества взглянуть на собственные записи и попытаться найти в них какие-либо полезные зацепки.

Он скорее выцарапает себе глаза. Господи, помоги ему.

– Дариус!

Обернувшись, он увидел, что Изабель в ночной рубашке стоит на пороге гостиной.

– Да, любовь моя.

– Я слышала, как подъехал экипаж, но ты не пришел наверх. – Изабель пошла к нему, очевидно, не осознавая, какую картину представляет собой, когда ее волосы распущены, а сквозь ангельскую белизну ночной сорочки проглядывают соблазнительные формы. – У тебя все хорошо?

Дариус собрался кивнуть и немного слукавить, но что-то остановило его. Она перенесла самое страшное и доверилась ему, так что единственное, что он мог сделать, – это отплатить ей честностью.

– Я исписал две записные книжки рассказами о самых отвратительных сексуальных извращениях на свете. – Одним глотком выпив бренди, он почувствовал, как у него по венам разлилось приятное тепло и мягкий огонь. – Невероятно, как некоторые из девушек выдерживали его обращение.

– Этого достаточно?

– Нет. Это омерзительно и тошнотворно, но… какие у меня есть доказательства? Я могу пригрозить ему скандалом, но, так как у меня нет способов давления на него, Нидертон все опровергнет, и окажется, что для обычного постороннего я слишком заинтересован в благополучии его жены.

– Он именно это и говорил. – Изабель так крепко сжимала руки, что уже не чувствовала своих пальцев. – Мучить женщин – это развлечение. Его друзья не увидят в этом ничего особенного.

– Это не развлечение!

– Нет? – Изабель встала, дрожащая и явно расстроенная. – Но существуют клубы, которые это обеспечивают! И ты как-то ночью сказал, что девушки там нарасхват. Ты сказал, что никого из джентльменов это, по-видимому, не волнует! Что, если все его грехи вполне обычны? Брось это дело, Дариус. Столкнувшись с худшим на земле, ты не получишь ничего, кроме мучений. И я предвижу не его гибель, а твою!

– Изабель, мне не грозит найти в этом что-то привлекательное. У меня пробудилось слишком много воспоминаний о страданиях моей матери, и мне отвратительно…

– Неужели ты не понимаешь? Это оставляет на тебе шрамы. Это уже ранило тебя. Ты всю свою жизнь отгораживался от ужасов своего детства, а теперь намерен допустить их к себе? Разве я могу смотреть, как ты специально разрушаешь свой мир ради меня? – Изабель принялась беспокойно ходить по комнате. – Даже если ты победишь, то что это за победа, если ты не сможешь спать по ночам?

Он стал у нее на пути, и она, не успев остановиться, оказалась у него в объятиях.

– Изабель, посмотри на меня.

– Я этого не стою. – Она подняла к нему залитое слезами лицо.

– Нет, ты стоишь большего. – Неторопливо и нежно поцеловав ее в щеки, Дариус ощутил вкус слез. – Если понадобится, я пойду и буду расспрашивать всех проституток Лондона и не остановлюсь, пока не найду рычага, которым можно сдвинуть эту гору.

– Дариус, я не знаю, хочу ли видеть тебя страдающим. Это неправильно. – Она положила ладонь ему на щеку и ласково погладила упрямый подбородок. – Не лучше ли будет для всех несчастных на поле сражения, если у Елены хватит здравого смысла пожертвовать собой, вернуться к мужу и позволить Парису остаться в живых?

• Предыдущая
• 54/68
• Следующая