Гибель волхва - Осетров Геннадий - Страница 14

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая

Когда конники и связанные смерды пропали за поворотом, дружинники заспешили, стали нехотя бить сулицами[30] остановившихся людей и погнали их дальше. Теперь рядом с Всеславом оказался громко всхлипывающий мальчик, который все время одергивал спадающую с плеч разорванную синюю рубаху, а на спине его страшной полосой краснел след от удара плетью.

Ближе к Боричеву взвозу княжьих людей становилось все больше; кроме дружинников, на краях дороги стали появляться и бояре, зло разглядывавшие бесконечную толпу. Едва путь стал клониться к реке, оттуда, снизу, донесся гул; вслушавшись, Соловей различил громкий плач, стенания и выкрики тысяч людей. Горестный стон мгновенно взлетал наверх, и теперь все вокруг Всеслава будто подхватили всхлипывания мальчика в разодранной рубахе. У Соловья сжалось горло и разом онемели ноги.

Ожесточившиеся при появлении бояр дружинники накинулись на горожан, глухо застучали о тела гонимых удары копий, засвистели плети, в толпе громче заголосили женщины, запричитали перепуганные дети.

Медленно стали спускаться вниз, и уже через несколько шагов Всеслав увидел, что происходит на речке. В воде, кто по шею, кто подле самого берега, стояли тысячи людей. Многие держали на руках детей, но не звучало над Почайной ни единого стона, ни единого всхлипа, будто загнанный в реку народ окаменел от страдания. Лишь серая вода Почайны равнодушно текла среди неподвижных русичей.

Совсем далеко — за лесами, за краем земли разгорелось солнце. Черные предутренние тучи с беззвучными молниями куда-то исчезли, и теперь лишь над Киевом испуганно проносились маленькие, освещенные с одного бока облака.

Рыдания вокруг Всеслава сделались тише — все спускающиеся к ручью, как и Соловей, не отрывая глаз, глядели туда, где проходило страшное крещение.

По берегу, возле воды, ходили попы и что-то резко выкрикивали. На них были надеты красивые одежды из мутно блестевших золотом тканей. Каждый византиец держал в воздетой к небу руке крест, а позади попина дружинник носил доску-икону с заморскими, греческими богами.

Попин внезапно обрывал свой крик, что-то пояснял толмачу, тот ругал княжьих воев, стоящих с обнаженными мечами вдоль берега, а те, будто упрашивая, поясняли что-то стоящим в ручье киевлянам. Их угрюмо выслушивали, потом обреченно расходились в воде в стороны, разделяясь на мужские и женские толпы.

Дождавшись, когда новообращенные остановятся и притихнут, попин подходил к нем, показывал крестом и восклицал: «Гюрги»[31] — мужчинам, «Анна» — женщинам. Затем византиец удалялся, садился в стороне на лавку и устало ждал.

Русичи же продолжали стоять в воде. Они удивленно осматривали друг друга, ища неведомой перемены, но все остались прежними, ни в ком ничего не изменилось, и теперь люди недоумевали, но и успокаивались. Страшный путь по городу, побои дружинников, ожесточение и ожидания последних дней — все смылось мутной водой Почайны. Опасность разом пропала, осталось лишь одно — в речку входили Добрыни, Путяты, Святославы, Будимиры, Торопы, Даньславы, Сытыни и Предславы, Забавы, Милуши, Истомы, поднимались же на берег только Гюрги и Анны.

Сумрачные новообращенные христиане теснили друг друга, выходя из реки. А на берег по дороге сходили все новые и новые толпы русичей.

Всеслав уже видел, что немедленной опасности в крещении нет, что мужики и бабы, растерянно выходящие из воды, постепенно отходили от недавнего страха; но чем ближе он оказывался у Почайны, тем тоскливее делалось у него на душе. Конечно, он может недолгий час постоять в серой речной воде под крики иноверцев, но ведь знает же он, что над ним, над этой землей летают сейчас невидимые навьи — его отец, Пепела, Милонег, Кукун. Всего один шаг сделает он, Соловей, и навечно останется без души, не будет отныне его навьи и ничто не поднимется к небу после его посмертного костра. Эти пришлые христиане прочат ему чужое ирье, но ведь там он никогда не встретится с отцом, с матерью, со всеми пращурами, жившими в его родной веси. В христианском же загробном мире от так и останется одиноким изгоем, как и жил тут, не земле.

Крещеные же русичи все никак не понимали, что им надлежит делать дальше. Они виновато поглядывали на вновь прибывших, но с берега не сходили. С их одежд стекала вода и сбегала обратно в ручей.

Отдыхавший попин нахмурился, зашагал к толпе. Но тут на дороге застучали копыта, Всеслав обернулся, увидел князя и главного попина, толстого старика, который, робко притрагиваясь к столпившимся людям, продвигался между ними к Почайне. Князь сидел на коне и невидящими, как и в день приезда, глазами скользил по выжидательно притихшим подданным.

Главный попин подошел к первым новообращенным, произнес несколько слов. К нему подлетел толмач, перегнувшись, стал вслушиваться в размеренную речь. У византийца, хотя он и был стар, голос оказался зычным. Прерываясь, попин каждый раз ласково притрагивался к переводчику, и тот торжественно говорил:

— Боже великий, сотворивший небо и землю, посмотри на новых людей своих и дай им познать совершенно тебя, истинного бога, как познали страны христианские, и утверди в них веру правую и несовратимую. Помоги, господи, на сопротивного врага, да, надеясь на тебя и на твою державу, сокрушаться козни его под знамением силы креста твоего и прославится имя твое во всей Руси. Но неверующие пусть постыдятся и примут наказание от тебя, творца.

Толмач замолчал. Главный попин перекрестил русичей, пошел к князю, но тут же вернулся.

— Теперь идите в избы свои! — прокричал его слова переводчик.

Люди зашевелились и медленно, натыкаясь на передних, потянулись к подъему. Шли устало, безмолвно, обреченно, будто лишь теперь до конца осознав все происшедшее с ними. Получилось так, что Всеслав оказался на пути новых христиан, и, когда все вокруг стали расступаться, освобождая путь, его вдруг осенило, он круто развернулся и вместе с новообращенными побрел в город.

А навстречу им все сходили и сходили к Почайне русичи. Увидев мокрых людей, они испытующе вглядывались в их лица, ища какие-то перемен, и безостановочно шагали дальше, подгоняемые княжьими людьми.

Встречаясь взглядом с дружинниками, Всеслав каждый раз холодел — все получилось у него легко и просто, и не верилось, что опасность так неожиданно осталась позади. Сейчас Соловей боялся одного — что какой-нибудь воин, заметив его сухую одежду, выхватит его из толпы и снова погонит к Почайне. Тогда он сбросил с плеч корзно[32], свернул его и понес под мышкой, будто намокшую одежду.

Наверху, в городе, Всеслав свернул в первую же безлюдную улицу. Тут он оказался в одиночестве, но страх от этого лишь усилился в — любой миг могли появиться шнырявшие по Киеву дружинники, избить и, как увиденных недавно смердов, ременными удавками потащить креститься.

Надо было побыстрее облиться водой, и Соловей стал озираться, ища колодец. Увидев неподалеку журавель, он поспешил туда, дрожащими руками вытащил ведро и окатился.

И вот тут из двора прямо на него выехало несколько воев.

— Куда? — устало спросил один из них.

— Работать, черепицу, изразцы для княжьего двора делаем, гончар я.

Всеслав запнулся, но сразу же понял, что молчать опасно, и заторопился:

— Крестился я уже; там сейчас князь и главный попин отпустили нас… крещеных…

— Не попин, а митрополит он, Михайлом кличут.

— Он сказал: идите по избам.

— А крест твой где?

Соловей не понял вопроса, но глаз не опустил.

— Хитрецов много уже объявилось, — по-прежнему спокойно продолжал дружинник. — Нам говорят, что окрестились, а сами еще и со дворов своих не выходили. Ты-то вот мокрый весь, а те в сухоньких сорочках стоят и лгут. Потому и повелел митрополит всем новокрещеным на шеи кресты надевать, а у кого нет, гнать снова к Почайне…

• Предыдущая
• 14/35
• Следующая