Прекрасная Габриэль - Маке Огюст - Страница 92

• Предыдущая
• 92/184
• Следующая

— Я узнан, — сказал король, — пусть так. Притом и я вас знаю. Оставим титулы и притворство, под маской должно говорить правду.

— Мне бы следовало броситься к ногам короля и благодарить его за милость, которую он мне дарует.

— Если б мы были одни, я бросился бы к вашим ногам. Только, вместо того чтобы благодарить, я стал бы просить.

— Государь, прежде всего скажите мне, отчего вы меня ненавидели? Кто-нибудь повредил мне в мнении вашего величества?

— Уверяю вас… — сказал король с замешательством.

— О, вы меня ненавидели! Вы отворачивались от меня; эта суровость продолжалась бы еще и теперь, если бы человек, которому я поверила свое горе, если бы месье Замет не рассказал вашему величеству, что ваша несправедливая жестокость убивает меня.

— Я должен был заметить столько прелестей…

— О, не это надо было замечать! — с живостью вскричала замаскированная женщина. — Мое глубокое уважение и мое пылкое желание угодить моему государю. Однако вы не давали мне случая выказать вам это.

— Если бы это было так, — возразил Генрих, искусно обойдя это щекотливое положение, — я не заслуживал бы прощения; но этого не было. Дом Антраг считался союзником Лиги, а вы знаете, что теперь лиги нет даже в моем воспоминании.

— О, государь! я не прощения прошу; вы должны любить ваших верных друзей, государь.

— В самом деле! — вскричал король, подчиняясь жгучему влиянию этой женщины. — Вы хотите, чтобы я считал вас другом? Вы думаете о короле Генрихе?

— Я мечтала о нем, и сегодня прекраснейший день моей жизни, потому что я открыла ему мое сердце. Для того чтобы приехать сюда, я подвергалась величайшим опасностям. Если настанет теперь горестная разлука, если настанет изгнание, к которому ваше величество непременно меня присудите…

— Я? Я присужу вас к изгнанию?

— Если не вы, по крайней мере, мои враги. Если настанет, говорю я, мое вечное изгнание, я унесу с собой воспоминание, которое превратит все мои часы в празднества и торжества.

— О, я не изгоню этот очаровательный ум, эти божественные глаза, это нежное сердце!

— Разве у меня есть сердце? Ах! это правда, государь, вот я в первый раз чувствую его!

Она оперлась на Генриха и пожирала его своими пламенными глазами. Благоухание этой ослепительной красоты начало приводить короля в упоение, когда вдруг прибежал Замет, взволнованный и дрожащий.

— Д’Антраг! — вскричал он таким тоном, как будто хотел сказать: «Спасайтесь!»

— Отец мой! — сказала молодая девушка, прижимаясь к королю, вместо того чтобы бежать.

Но Генрих высвободился от нее и сказал:

— О! о! зачем он приехал сюда?

— Он спрашивает дочь; он знает, что она здесь. Он раздражен.

— Мне изменили, — вскричала Анриэтта, — но король защитит меня!

— Я? — пролепетал Генрих, вздрогнув от испуга.

— Король властелин, — продолжала высокомерная девушка, — он сумеет меня защитить.

— Король никогда не вмешивается в права родительской власти, — возразил Генрих, — спрячьтесь, по крайней мере.

Анриэтта не шевелилась, она как будто вызывала грозу.

— Эти люди хотят огласки, — шепнул Генрих флорентийцу.

— Как мне убежать, государь? — сказала опять Анриэтта, видя, что добыча ускользает от нее. — Не оставляйте меня гневу моего отца.

— Перед испанцами я остался бы, но перед отцом — прощайте!

— Через сад, государь, — сказал Замет, указывая путь королю.

Генрих исчез. Между тем слышался голос д’Антрага в передней, и Замет одним ударом по полу приподнял перегородку, которая вдруг отделила галерею от залы. Освещение, музыка, танцующие, игроки — все исчезло как бы от прикосновения волшебницы. Анриэтта осталась одна, приведенная в отчаяние, пристыженная, на скамье, впотьмах.

— Напрасно я погубила себя, — сказала она, срывая свою маску, — я не могу сказать, что привело меня сюда.

Замет, вместо ответа, отворил дверь в обоях и указал Анриэтте на молодую женщину, бледную, с черными глазами, которой он сказал несколько слов по-итальянски. Эта женщина села возле Анриэтты, не говоря ни слова.

Тогда явился д’Антраг, растрепанный, величественный. Он остановился на пороге комнаты, приметил дочь, а когда не увидал возле нее того, кого надеялся найти, на лице его выразилось самое простодушное разочарование. Уже он раскрыл рот, чтобы закричать: «Где король?», но проблеск здравого смысла, какой-то остаток стыдливости пробился в его голову, взволнованную низким честолюбием; он только скрестил руки трагическим образом и спросил торжественно:

— Что вы здесь делаете, когда вас ищут у вашей матери?

Анриэтта не отвечала.

— Я у месье Замета принужден требовать отчета, — прибавил д’Антраг.

— Мне шестьдесят лет, — отвечал тот, — и я не могу внушить вам подозрения. Вы серьезно спрашиваете меня, зачем ваша дочь приехала сюда?

— Как же мне не спрашивать! — пролепетал отец.

— Когда так, я буду отвечать, что я решительно не знал о присутствии вашей дочери. Мои гости приехали в масках, а дочь ваша не находилась в числе приглашенных мной гостей, и я не знал бы об этом, если б она не сняла маску.

— Для чего она приехала сюда?

— Спросите ее саму. Но это излишний труд, когда вы видите возле нее Элеонору.

— Это эта Элеонора?

— Знаменитая итальянка, ворожея, которая предсказывает будущее всем придворным дамам.

Элеонора холодно раскладывала на столе засаленные карты и своими смелыми глазами как будто возбуждала мужество и жизнь на бледных чертах Анриэтты. Та воспользовалась этим предлогом; она была спасена.

— В самом деле, — пролепетала она, — я желала иметь мой гороскоп.

Д’Антраг также удовольствовался этим предлогом.

— Для того чтобы удовлетворить такую невинную прихоть, — сказал он, смотря вокруг с подавленным вздохом, — вы не должны были бояться предупредить вашего отца. Я не лишил бы вас этого гороскопа.

— Это было бы жаль, — сказал Замет, указывая на карты, разложенные хитрой итальянкой, — потому что он предсказывает вашей дочери удивительное счастье.

— Какое?

— Этот господин спрашивает, какое счастье предназначено его дочери? — сказал Замет Элеоноре.

— Корона! — сказала итальянка, бесстрастная, как сивилла.

После этого магического слова она ушла в потаенную дверь; д’Антраг увел дочь, говоря ей шепотом:

— Признайтесь, по крайней мере, что король был здесь и говорил с вами.

— Может быть, король клал корону на мою голову, — возразила Анриэтта с глухим бешенством, с иронией, — но добродетель и семейная мораль ворвались сюда, и корона упала на пол.

— Я тебе объясню, как я был принужден сделать эту огласку, — сказал с отчаянием придворный.

Они исчезли. Между тем Замет бежал отыскивать короля, которого он предполагал застать в саду, ожидающего, пока ему отворят маленькую дверь. Но за этой дверью караулил человек, присутствие которого испугало Замета. Капиталист поспешил воротиться, чтобы расспросить слуг и найти следы Генриха Четвертого.

Король, взволнованный возможностью огласки и совершенно охладевший к такой победе, добежал до самой темной аллеи сада. Он очутился перед разрушенной стеной, пролом которой казался обширным отверстием, ведущим к свободе. Он, сам того не зная, находился у соседа. Едва сделал он шагов двадцать, как был остановлен Эсперансом, который загородил ему дорогу. Король был замаскирован. Эсперанс, видя человека, не отвечавшего на вопросы и старавшегося бежать, спросил, по какому праву к нему входят в маске, как разбойник, и грозил позвать на помощь. Луна вышла из-за облаков и осветила лицо Эсперанса; король вскрикнул от удивления.

— Боже мой! — сказал он. — Мне кажется, я вас знаю. — Он сорвал свою маску.

— Король! — прошептал Эсперанс, остолбенев.

— Да, король, который бежит со всех ног и не хочет, чтобы его видели. Есть у вас безопасный выход?

— Есть, государь, — отвечал Эсперанс, — если бы мне пришлось даже сломать все стены.

— Благодарю. Куда надо идти?

• Предыдущая
• 92/184
• Следующая