Прекрасная Габриэль - Маке Огюст - Страница 93

• Предыдущая
• 93/184
• Следующая

— Пожалуйте за мной.

Они дошли до огромного двора, освещенного лунным сиянием.

— Я только возьму шпагу, — сказал Эсперанс, — и сейчас приду к вашему величеству.

Генрих остановил молодого человека.

— Не следуйте за мной, — сказал он, — ваше уважение заставит меня узнать. Не сохраняйте и таинственности. Прикажите только, чтобы мне отворили дверь. Вот и все.

— Я повинуюсь. Но какая неосторожность! Выходить одному и подвергаться кинжалам… Ах, государь! А люди, которые вас любят!

— О! пусть они не знают моего сегодняшнего сумасбродства, — сказал король, вздыхая, — вот все, чего я желаю.

— Не я буду говорить, — отвечал Эсперанс, поклонившись. Король протянул ему руку с благородной и дружеской улыбкой.

— Благодарю, — сказал он, — и прощайте.

— Отворите ворота! — закричал кучер, возвращавшийся с пустой каретой.

Король быстро прошел двор, стараясь закрыть свое лицо. Ворота отворились, он пролетел их стрелою, но в окно павильона его узнали.

— Это он! — сказала маркиза, сжимая руку своей спутницы, которая вела ее к носилкам. — Грациенна, отец мой справедливо проклял меня, и вот мой бедный ребенок — сирота!

Король благополучно дошел до Лувра и на другой день, после крепкого сна под королевским балдахином, встал, по обыкновению, при свечах, чтобы исполнить свой ежедневный и огромный труд преображения.

Он уже несколько раз спрашивал о Габриэль и маленьком Сезаре. Ответ был, что маркиза, уставшая от вчерашней церемонии, легла рано и спала еще крепко. Генрих потирал себе руки с улыбкой и охотно принялся за работу.

Замет также явился. Король приказал принять его, и капиталист, довольный веселым лицом короля, начал осведомляться о подробностях побега короля. Генрих со своей стороны рассказал о проломе, о счастливой встрече с молодым человеком в саду, об его угождении, об его деликатной сдержанности, когда дежурный доктор, приподняв портьеру, доложил королю, что маркизе, когда она встала, сделалось дурно и что она желает говорить с королем не теряя времени. Генрих встал растревоженный, отпустил Замета и приказал прислать к маркизе Сюлли или Крильона, ожидаемых для утренней работы, как только они придут.

Дорога была недлинная, из Лувра к отелю маркизы; ее можно пройти было по переулкам, закрытым для публики. Генрих в сопровождении двух служителей скоро был возле Габриэль.

Молодая женщина, бледная и со следами глубокого расстройства на своем очаровательном лице, ждала короля на левых ступенях. Грациенна и горничные в нескольких шагах находились тут, как бы, для того чтобы поддержать госпожу, которая шаталась подобно тростнику в бурю. Король подбежал, увидал этот омраченный лоб, эти глаза, обведенные синими кругами, и тотчас, схватив за руку Габриэль, отвел ее в комнату с трогательной заботливостью.

— Ждать меня таким образом на холоде, стоя, когда вы страдаете!

Она почтительно поклонилась.

— Пожалуйста, поменьше уважения ко мне, моя Габриэль, и побольше внимания к вам, — прибавил он, — вы страдаете?

Она знаком отпустила Грациенну и горничных.

— Да, государь, я страдаю, но не это занимает меня всего более. Я отправилась бы в Лувр сегодня, если бы мои слабые ноги могли донести меня; но, — прибавила она с бледной улыбкой, — они отказались от этой услуги.

— Вот я у вас, моя обожаемая красавица; что вы хотите мне сказать? О, мы скоро воротим вам здоровье! Счастье и здоровье не расстаются.

— Вот почему я больна, государь, — сказала Габриэль, — позвольте мне сесть; приблизьтесь и выслушайте меня не прерывая; я дурная ораторша, а моя бедная голова очень расстроена.

Сказав эти слова, она села, с усилием сдерживая слезы. Это предисловие смутило короля. Он протянул руки, чтобы прижать к сердцу свою огорченную возлюбленную, она тихо оттолкнула эти руки своей ледяной рукой.

— Боже мой, что случилось, Габриэль? — сказал Генрих, сам побледнев.

— Государь, я имела счастье узнать вас, когда вы боролись еще для поддержания вашей короны; вы меня удостоили вашим вниманием, вы мне внушили нежную привязанность, которую в то время мои ожесточенные враги не могли считать смешанной с честолюбием. Тогда вы разделяли ваши минуты между войной и этой любовью, которой я гордилась, и я царствовала над вами, я могу это сказать, и я могла сделать вас несчастным, отказавшись вам принадлежать.

— Это действительно было бы несчастьем моей жизни. Но вы были добры и благородны; ваше слово, свободно данное, вы мужественно сдержали.

— Не правда ли? Я перенесла упреки, гнев, ненависть моего отца. Я допустила покрыть презрением человека, имя которого носила, сделать смешным. Наконец, я записала имя д’Эстре между теми, которых народ не произносит никогда без оскорбительной улыбки.

— Милая моя, вы стоите выше оскорбления.

— Бесполезно утешать меня, государь. Я решилась покориться всем этим несчастьям. Быть другом, поверенной моего короля, смягчать его горести, его страдания моей улыбкой, моим постоянным старанием нравиться ему, делать добро в ответ на зло, делаемое мне — вот какова была роль, которую я себе начертала с непоколебимой волей не изменять ей.

— Но к чему все эти речи, Габриэль?

— Позвольте мне похвалить себя немножко, — продолжала молодая женщина, лоб которой прояснился. — За меня никто не заступится, кроме меня самой.

— Я вас не понимаю.

— Вы поймете, государь; но прежде чем я приступлю к главному предмету, позвольте мне заметить вам, что я не раздражаюсь, что я не жалуюсь. Мне сказали, что ваше отречение, которое я приписывала моим слабым достоинствам, было решено вами прежде, чем я просила вас, и что, следовательно, отдавшись вам, как выкуп за эту жертву, я была обманута. Но быть обманутой своим сердцем, это достославно, и я никогда не тревожила вас на этот счет. Мои глаза оставались для вас ласковы и веселы; мои капризы никогда вам не досаждали; мое общество было всегда любезно и кротко, не правда ли, государь?

— Увы! увы! Вы меня пугаете этой меланхолией, — сказал король, которого намек, сделанный на его обман в отречении, взволновал как упрек совести, — вы говорите все это только, для того чтобы перейти к упреку более серьезному.

— Да, государь, и вот он. Несмотря на всю мою надежду сохранить вашу любовь моим добрым поведением, я должна вас лишиться. Вы меня обманываете.

— Я?

— И это дурно. Я не имею ни недоверчивости, ни ревности, я верю тому, что вы мне говорите. Как верная собака, я почерпаю каждое из моих чувств в ваших глазах. Печальная, когда вы страдаете, веселая, когда вы улыбаетесь, всегда преданная вам, я имела право требовать взаимной привязанности.

— Вся моя любовь принадлежит вам, Габриэль, — сказал Генрих с сердцем, полным тоски.

— Нет, государь.

— Клянусь вам!..

— Напрасно; король не должен унижать себя до лжи; я, нижайшая слуга вашего величества, одна должна страдать от туч, появившихся на нашем небе. Король поступает по своей воле, по своему вкусу. Его прихоти должны быть священны для всех и для меня первой; я слишком хорошо знаю мои обязанности, для того чтобы осмелиться сделать упрек моему властелину, и Бог мне свидетель, что мой язык не скрывает ничего из того, что происходит в моем сердце.

— Но откуда к вам пришла эта роковая идея?

— Истина — не идея, государь.

— Посмотрим эту истину. По крайней мере, рассмотрим ее оба.

— Если вы делаете мне эту милость, охотно. Вчера, государь, вы ушли к себе рано?

— Ну да… вы видели.

— И легли в постель?

— Немедленно.

— Только вы встали скоро, потому что через час ваше величество вышли из Лувра.

Король был как на иголках.

— Кто это говорит? — спросил он.

— Ваше величество назначили свидание у Замета.

— Маркиза…

— Куда вы отправились… О государь! Не отпирайтесь, умоляю вас!

— Надо все вам сказать. Да, я должен был говорить с Заметом о разных делах.

• Предыдущая
• 93/184
• Следующая