Прекрасная Габриэль - Маке Огюст - Страница 94

• Предыдущая
• 94/184
• Следующая

— У вашего величества сердце золотое, вы удостаиваете еще щадить меня, бедную женщину, и я тем сильнее чувствую горесть, что лишилась этого великодушного сердца.

— Вы ничего не лишились, моя кроткая Габриэль.

— Ваше величество должны были найти у Замета женщину…

— Кто мог сказать?..

— Ваше величество, вместо того чтобы выйти от Замета, вышли украдкой, через соседний дом.

— За мной подсматривают? — вскричал Генрих, обижаясь, что его унизили.

— Избави боже! — прошептала Габриэль. — Но правда ли это?

— Кто вам пересказал?

— О! человек, которому хорошо известно это.

— Только один мог знать…

— Именно этот, — сказала Габриэль, которая ни за что на свете не призналась бы, что подстерегала короля сама.

— Молодой человек, не правда ли? — сказал Генрих с гневом.

— Положим, что так, — перебила Габриэль, желая прекратить объяснения, стеснявшие ее.

— Это гнусная измена, — прошептал король.

— Государь, в измене вы виноваты передо мной, я ее не заслужила. Вы разбили мое сердце, из которого доверие и нежность изливались при одной мысли о вас. Вы не только обманули меня, государь, вы навсегда уничтожили спокойствие моей жизни. Что я говорю? Моя совесть неспокойна.

— Как! — сказал король, вне себя от гнева и горести. — Ваша совесть?

— Да, вы принуждены скрываться, для того чтобы меня обмануть, будто я подстерегаю вас; вы украдкой бежите из Лувра, один, без защиты, по этому мрачному Парижу, где столько ожесточенных врагов хотят вас убить, где столько убийц! Ваша жизнь в опасности, государь, из-за меня, потому что вы принуждены скрываться от моего надзора. Ваша драгоценная жизнь зависит от произвола первого разбойника, который, для того чтобы вырвать кошелек, пронзит сердце короля, это сердце, которым дышит вся Франция.

Говоря эти слова, Габриэль с истинной горестью плакала и рыдала и почти без чувств опрокинулась на подушки кресла.

— Ах, негодный доносчик! — пробормотал король. — Я узнаю даже его выражения, Габриэль, моя жизнь, моя душа, приди в себя. Прости!

Молодая женщина не могла говорить. Король встал на колени, обнял ее, согрел горячими поцелуями ее руки, дрожавшие от лихорадки.

— Ты хочешь, чтобы я умер от сожаления, от стыда, — говорил он, — я обвиняю себя, я прошу у тебя прощения. Глупая гордость увлекла меня. Я сумасброд. Меня все прельщает, умоляющий взгляд, обещающая улыбка. Я жалко тщеславен, я представляю собой молодого человека. О, если бы ты знала глубину моего сердца, если бы ты знала, как я тебя люблю! Есть ли женщина нежнее тебя, веселее, достойнее моей любви? Ты обладаешь ею без раздела, верь мне. Мое воображение, может быть, заблудилось, но я клянусь тебе, что это нежное сердце не было тронуто даже слегка. Габриэль, моя жизнь, приди в себя, выслушай меня!

— О государь! Сколько милостей, но удар слишком глубоко поразил меня.

— Ты забудешь, я сам забыл.

— Рана не залечится.

— Это невозможно. Я даже не был виновен по намерению. Я ушел без цели, стремясь за прихотью, и не могу упрекнуть себя ни в одной дурной мысли против вас.

— Послушайте, государь, другая женщина, а не я, поблагодарила бы вас и сказала, что она вам верит и прощает. Но я слишком правдива, чтобы скрыть от вас мою неутешную горесть.

— Неутешную?

— Да, то, что вы говорите, сделали по прихоти, без цели и без размышления, вы сделали по вашей натуре, государь, а великий король, занятый гигантскими интересами, не может стараться исправить свою натуру. Притом, как я вам сказала, вы властелин, и ничто не должно мешать на земле исполнению вашей воли. Вы мне обещаете сегодня исправиться, вы будете даже стараться сделать это, а завтра, видя насколько жертва выше прибыли, вы опять примитесь за эти неверности, которые меня убивают, а вас подвергают величайшим опасностям.

— Что же вы заключаете, Габриэль? — сказал король, очень взволнованный этой настойчивостью ума, обыкновенно не упорного и не злопамятного. — Вы хотите, чтобы я исправился; укажите мне средство.

— Я нашла его, государь, — отвечала молодая женщина тоном мрачного отчаяния, — надо оставить в тени, в ее смиренном состоянии женщину, которую вы уже не любите, надо отказаться от всякого стеснения, следовательно, от всякой таинственности, надо расстаться со мной, государь.

— Вы говорите серьезно? — произнес Генрих дрожащим голосом.

— Вы видите решимость на моем печальном лице, она рыданиями вырывается из моего сердца.

— Ты хочешь меня оставить?

— Я решилась на это, и завтра, без шума, без слез, без огласки, я уеду с моим сыном в Монсо, пока не найду убежище.

Пораженный король не мог сказать ни слова. Он с волнением ходил по комнате.

— Вы меня не любили? — сказал он.

— Я этого не сказала, государь, — прошептала она.

— Вы даже не принимаете уверение в моей верности.

— Кто имеет сердце, тому не нужны ручательства; кто требует ручательств, тот не доверяет; кто не доверяет, тот не любит. Не выстаивайте, любезный государь, вступите в ваши права, возвратите вашу свободу.

— Но вы плачете, Габриэль.

— Вы видите только половину моих слез.

В эту минуту в соседней комнате послышались слабые крики маленького Сезара. Габриэль встала, шатаясь, чтобы утешить сына, но Генрих удержал ее, побежал скорее ее, отворил дверь и, наклонившись к колыбели, где лежал свежий, румяный ребенок его любви, так нежно расцеловал его, что слезы выступили у него на глазах. Ребенок протянул свои крошечные ручки и они коснулись седой бороды доброго короля. Перед этим трогательным зрелищем растроганная Грациенна отвернулась и спрятала лицо свое в занавесках. Сюлли показался на пороге комнаты. Генрих приподнялся с влажными глазами. Сердце его изнывало. Он воротился к Габриэль, которая судорожно удерживала свои рыдания, уткнувшись в подушку кресла.

— Прощайте, — сказал он, протянув ей руку.

— Вы видите, Генрих, — отвечала она, — я разбиваю мое сердце и не могу этого сделать. Прощайте!

— Прощайте! — пролепетал король, задыхаясь.

Сюлли сделал два шага к государю, который сказал ему:

— Ты видишь, Росни, Габриэль оставляет меня.

Он поспешно вышел с лицом, омоченным слезами. Проходя переднюю, Генрих повторял сквозь зубы в сильном гневе:

— Этот молодой человек всему причиной! Изменщик, негодяй! А я пожал ему руку! Я отомщу.

Сюлли пошел поклониться Габриэль и последовал за своим государем.

Анриэтта воротилась домой с бешенством в сердце. Дорогой она жестоко терзала отца, который рассыпался в трусливых извинениях. С тех пор как она угадала низкие расчеты графа, она не чувствовала к нему ни страха, ни уважения. Он был для нее орудием, и как орудием дурно послужил ей в этом обстоятельстве, она его наказывала. Жалкий отец потупил голову и подчинился этому новому унижению, Анриэтта легла в постель, но не могла заснуть. Уже этой девушке была знакома бессонница угрызения и недоставало только бессонницы обманутого честолюбия.

Она приказала камеристке, девушке преданной, какие нужны интриганкам, принести ей письмо, если оно будет прислано. Она не могла вообразить, чтобы король, как вежливый рыцарь, не вознаградил ее за то, что она должна была выстрадать за него. Она ценила себя слишком высоко, для того чтобы не ждать сожаления или надежды от его величества. Короли могущественны и находчивы, если не от себя, то по внушению своих слуг, а дом Антрагов не был заперт ни для записок, ни для посещения какого-нибудь посланного.

Но всю ночь ничто не являлось. На другой день Анриэтта была еще в постели, когда ее отец вошел в ее спальную. Он взял стул и сел у изголовья Анриэтты. Его лицо потеряло выражение вчерашнего смирения. На его лбу можно было различить энергию, похожую на проблеск гнева. Для него также было утро мудренее вечера. Анриэтта поняла, что надо было слушать, прежде чем сердиться. Д’Антраг начал торжественным тоном:

• Предыдущая
• 94/184
• Следующая