Прекрасная Габриэль - Маке Огюст - Страница 98

• Предыдущая
• 98/184
• Следующая

Мария Туше и Анриэтта отступили, бледные как смерть, перед вспышкой этого разбитого сердца.

— О! не надо колебаться, — продолжал ла Раме, — это было бы бесполезно. Когда человек сказал то, что сказал я, это значит, что он все предвидел, это значит, что его нечего щадить. Анриэтта не будет несчастна, а если и будет, пусть она подчинится своей судьбе. Я же подчинился моей. Вы испугались лица, которое я вам показал; но успокойтесь, я опять надену маску. Я наложу, как веселые румяна, мою улыбку счастья на страшную язву, которая на минуту обнаружилась вашим глазам. Протеже герцогини сделается честным мужем, усердным к чести и благосостоянию своей новой семьи; не надо колебаться, вы не можете поступить иначе. Если вы будете продолжать колебаться, вы заставите меня думать, что я угадал ваши намерения насчет короля.

— А если бы и так, — безумно сказала Анриэтта, которая надеялась на минуту заставить ла Раме отказаться, угрожая ему новым бесславием.

Он улыбнулся с состраданием.

— Этого не будет, — возразил он, — вы видите, что я помешал уже раз, я помешаю этому всегда!

— Вы? — сказала она, захохотав.

— На этот раз, Анриэтта, я предупредил только вашего отца и маркизу де Монсо.

Обе женщины вздрогнули.

— А в следующий раз я предупрежу самого короля. — О!..

— Я скажу королю все, что я знаю, все, чего не знает он. Я объясню ему, к каким облакам испарилась свежесть вашего первого поцелуя.

— Негодяй! король узнает, что мой доносчик — убийца.

— О! я сам скажу ему это. А когда я смогу убедить короля, я заговорю при дворе и в городе, я сообщу имя Анриэтты отголоску публичных площадей, отголоску перекрестков, я наполню моими криками, моими обвинениями, моими проклятиями все безграничное пространство, которое простирается от земли к небу.

— А я, — заревела Анриэтта со свирепым взором, — я…

— Вы меня убьете? Нет, вы не убьете меня, потому что я вас знаю и остерегаюсь. Итак не нужно химерических планов, безумной надежды; что сделано, того воротить нельзя. Мы не можем переменить ничего. Обесславленная, погибшая, вы не можете принадлежать никому другому, кроме меня; ни один мужчина не дотронется до руки вашей, никто не скажет вам два раза слов любви. Вы не будете женой какого-нибудь Лианкура, ни любовницей Генриха Четвертого. Вы не можете даже прибегнуть к вашему отцу, которому неизвестно ваше прошлое, даже к вашему брату, который скоро преувеличит для вас отвращение короля. Вы сейчас угрожали мне их мщением; пусть они придут, я их жду.

Сжатые этой железной рукой, обе женщины трепетали и переходили от испуга к гневу.

— Не стоит бороться, — сказала Мария Туше, выбившись из сил, — если вы хотите нас погубить, хорошо. Мы приготовим к этому странному событию графа д’Антрага, моего сына и свет.

Говоря эти слова, она сжала руку Анриэтты, чтобы придать ей мужество.

— А! вы хотите выиграть время, — отвечал ла Раме. — А я не могу его терять. Приготовьте этих господ к нынешнему вечеру, потому что сегодня вечером я женюсь на мадемуазель Анриэтте и увезу ее к себе.

— Сегодня вечером! Но это безумство! — закричала Мария Туше.

— Сегодня вечером я умру! — сказала Анриэтта с невыразимым отчаянием.

— Умрете, вы?.. Как бы не так! — возразил ла Раме. — Пока у вас будет надежда, вы не умрете, а эту безумную надежду вы еще имеете. Итак, сегодня вечером я приеду за вами, чтобы отвезти вас в церковь. Оттуда мы уедем. Если граф д’Антраг и граф Овернский не будут предупреждены прежде, то их можно предупредить после; это все равно. Я угадываю, что вы захотите бежать, — перебил ла Раме, — но и это будет бесполезно. Я вам сказал, все меры приняты мной. Вы видели, известны ли мне все ваши поступки, все ваши мысли. Я точно так же буду знать их до нынешнего вечера. Ваш дом окружен моими людьми. У меня есть друзья, милостивые государыни; вы не сделаете ни движения, ни шага, чтобы я этого не узнал и, следовательно, не предупредил впоследствии. Впрочем, пробуйте; попытка убедит вас лучше всех моих речей. Попробуйте!

После последних слов, окончательно поразивших несчастную Анриэтту, он поклонился матери и медленно дошел до двери. На пороге двери он обернулся и голосом утомленным, но еще звучавшим его неугасимой страстью, сказал:

— Помните мои слова: пока я жив, вы не будете принадлежать никому, кроме меня, я клянусь в этом. Покоритесь. Может быть, не заставлю вас ждать так долго, как вы опасаетесь; это касается не вас и не ваших, а Бога и меня. Сегодня вечером наша свадьба!

Сказав это, он приподнял портьеру и исчез.

— На этот раз, — прошептала Анриэтта, — кажется, я погибла. Что вы скажете, матушка?

— Я придумаю, — сказала Мария Туше.

Ла Раме, после своего ухода, начал устраивать вечер по программе, которую он начертал своим приятельницам. Он велел приготовить лошадей, раздал приказания своим агентам и дал знать аббату соседней капеллы.

Наконец должна была осуществиться его мечта. Его сияющее лицо обнаруживало торжество; будто его злой гений приподнимал его за волосы и не допускал касаться земли. Однако он наконец устал и воротился к себе отдохнуть минуту, то есть воротился в комнату, занимаемую у герцогини, дворец которой был тогда не занят.

Герцогиня Монпансье после вступления короля в Париж чувствовала себя там неловко. Великодушная доброта победителя не успокоила ее. Она не могла поверить, чтобы ей простили совсем, когда она не прощала. После первых гримас, утомившись кланяться, истощив все свои улыбки, она сослалась на хорошую погоду, на свое слабое здоровье, на дела в провинции и потихоньку удалилась в свои поместья.

В то время французское королевство управлялось с трудом. Политику трудно было вести по милости материальных затруднений. Огромные расстояния, разделения между провинциями, смесь роялизма и лигерства, раздел городов между различными владельцами представляли на каждом шагу невозможность для надзора. Герцогиня Монпансье, удалившись в Лотарингию, была гораздо дальше от руки Генриха Четвертого, чем политический враг будет далек теперь от своего врага за тысячу лье.

Герцогиня опять вздохнула свободно. Подточенные ногти опять заострились. К сестре де Майенна начали собираться испанцы, лигеры и недовольные всякого рода. Потом, так как вздохи не были довольно красноречивы, начали стонать, потом критиковать, потом угрожать, потом составлять договор.

Этот концерт помешал бы Генриху Четвертому спать, если б герой не привык засыпать каждый вечер при шуме неприятельской пушки.

Разделив католиков французских на старых и на новых, герцогиня с помощью добрых иезуитов придумала множество замысловатых аргументов, для того чтобы доказать, что всякий новый католик был еретик. Отречение короля уничтожалось этим софизмом, и всякий добрый лигер был свободен поэтому опять начать лигу и преследовать обращенного еретика.

Само собой разумеется, что в этих новых соображениях занимали выгодное место все испанцы, зараженные скупостью и фанатизмом, которых Филипп II успел напустить на Францию. Возобновили сношения с де Майенном, нерешительный ум и инстинктивное честолюбие которого никогда не умели сказать своего последнего слова. Словом, с тех пор, как король был восстановлен во Франции, все эти ползающие, летящие и скользящие враги, бешеные насекомые, голодные пресмыкающиеся, свирепые грызуны провертели каждый свою дыру в этом августейшем троне, который ядра десяти сражений не успели поколебать.

Время от времени герцогиня отправляла в Париж шпиона. Ла Раме — мы знаем, какой милостью он пользовался у нее, — получил этот пост и пользовался властью, для того чтобы наблюдать и за своими делами. Известно, как он их вел, и развязка его приближалась наравне с той, которую его повелительница назначала своим политическим интригам.

Итак, Ла Раме воротился во дворец герцогини в маленькую дверь, от которой у него был ключ и которая, отворяясь в коридор дома, смежного с дворцом, сообщалась, хотя этого не было известно никому, с главной квартирой герцогини. В те времена хитростей и засад заговорщики часто покупали часть домов, смежных с их домами. Таким образом, у них было столько потайных выходов, сколько было нужно, для того чтобы впускать посвященных; столько неизвестных дверей, сколько было нужно, для того чтобы спасаться в случае тревоги. Герцогиня Монпансье не пренебрегла этой интересной предосторожностью.

• Предыдущая
• 98/184
• Следующая