Прекрасная Габриэль - Маке Огюст - Страница 99
- Предыдущая
- 99/184
- Следующая
Ла Раме хотел, говорим мы, отдохнуть несколько минут и, покончив с интригами, женившись на Анриэтте, увезти свою жену к герцогине, представить ее и взять окончательный отпуск.
«Я заключу мое счастье на несколько времени в уединении, где ничто не может его нарушить, — думал он. — Потом, когда пробудятся сожаления и честолюбивые инстинкты Анриэтты, когда моя безумная страсть насытится, когда бред мой пройдет, тогда мы опять появимся в свете, я — излеченный, она — укрощенная».
Ла Раме вошел в свою комнату; ночь, скоро наступающая в декабре, быстро спускалась на Париж с вершины мрачного неба. Ла Раме рассчитывал найти во дворце темноту, тишину и уединение. Он очень удивился, услышав шум шагов в коридорах, и, отворив дверь, еще более удивился, найдя дворец освещенным.
Коридор, передняя наполнялись мало-помалу молчаливыми посетителями, впущенными, без сомнения, в тайные выходы, о которых мы говорили, потому что главная дверь была заперта. Ла Раме посмотрел на парадный двор и увидал черные группы, посреди которых сверкали под плащами или ножны шпаги, или дуло пистолета.
«Что это значит? — подумал молодой человек. — Уж не воротилась ли герцогиня?»
— Ее высочество изволили приехать, — таинственно отвечал швейцар, которому ла Раме задал этот вопрос.
«Я должен с нею говорить, — подумал молодой человек. — Я должен узнать, зачем она приехала таким образом. Не случилось ли чего-нибудь? Не затевается ли что-нибудь? Я это узнаю. Я должен также сообщить герцогине мои планы, потому что умолчать о них было бы недостатком уважения. Запрем сначала дверь, в которую я вошел».
Ла Раме, подойдя к этой двери, увидал, что ее стерегут несколько человек.
«Как это странно!» — подумал он.
Он поправил свой плащ, взял перчатки и пошел к другой двери своей комнаты. Там он нашел камер-лакея, который почтительным тоном пригласил его от имени герцогини пожаловать в большую залу. Дорогой он видел таинственных посетителей, которые по тому же сигналу шли к тому же месту свидания.
Ла Раме вошел в большую залу, где герцогиня Монпансье давала торжественные аудиенции. Эта огромная зала, украшенная портретами знаменитого Лотарингского дома, имела в этот вечер при факелах характер мрачного величия, которого ла Раме еще в ней не видал. Точно будто стены, покрытые угрожающими лицами, зловещим оружием, приготовляли свои отголоски для какого-нибудь ужасного события. Принцесса, сидя возле камина, повернув глаза к огню, ждала, опустив голову на обе руки. Слуга доложил о месье де ла Раме, и герцогиня тотчас встала со страстной поспешностью.
— Вы здесь? — вскричал молодой человек, — должны радоваться или тревожиться ваши друзья этому неожиданному возвращению?
— Они могут радоваться, — сказала она.
— Слава богу! Стало быть, испуг, который во мне возбудило все, что я вижу…
— Прогоните его.
— А присутствие этих людей на потайной лестнице, по которой я прошел до моей комнаты?
— Эти люди поставлены здесь по моему приказанию.
— Извините, ваше высочество, я упомянул об этом только потому, что они как будто стерегли меня и преграждали мне путь.
— Они действительно вас стерегут, — отвечала герцогиня с тем же вежливым уважением, которое перевернуло все идеи ла Раме с начала разговора.
Зачем стерегли его? Зачем герцогиня не называла его ни «ла Раме», ни «мой милый», по обыкновению? Сто вопросов толпилось на губах молодого человека, который не мог произнести ни одного. Но время шло и не добавляло ни решимости, ни дипломатии. Ла Раме чувствовал, что приближается час, когда он должен отправиться к Анриэтте.
— Ваше высочество, — сказал он герцогине, — когда вы меня позвали, я хотел сам просить у вас аудиенции.
— Вы, однако, не знали, что я в Париже, — возразила она.
— Я сейчас об этом узнал, и обязанность предписывала мне сказать вам здесь то, что я поехал бы сказать вам в провинцию.
— Говорите.
— Мне нужен отпуск на сегодняшний вечер, ваше высочество.
— На сегодняшний вечер невозможно, — сказала герцогиня.
Ла Раме вздохнул.
— Однако он мне необходим; у меня есть обязательство, которое не терпит замедления.
— Я знаю, что у вас есть такие обязательства, в сравнении с которыми те, о которых вы мне говорите, считаться не могут.
— Я женюсь.
Герцогиня вздрогнула в свою очередь.
— Вы женитесь? возможно ли это? — сказала она.
— Через час.
— На ком это, великий боже?
— На мадемуазель Анриэтте де Бальзак д’Антраг.
— Вы сошли с ума.
— Я это знаю, но женюсь.
— Я вам позволяла ухаживать за этой девушкой, потому что я думала, что дело идет только о простом препровождении времени.
— Препровождение времени! С мадемуазель Анриэттой д’Антраг, со мной! девушки знатной с бедным провинциальным дворянином, таким как я… Препровождение времени! Нет, нет, ваше высочество! это серьезная страсть, которая может удовлетвориться только браком.
— Повторяю вам, это сумасшествие, — холодно сказала герцогиня, — и я не допущу вас до этого.
— Я знаю, что я делаю.
— Нет!
— Я отдал вашему высочеству мои услуги и мою шпагу, вы можете располагать мной как орудием, как слугой; руки, душу, ум — я все вам обещал, но не сердце.
Герцогиня пожала плечами. Ла Раме продолжал с глухим раздражением:
— Может быть, я могу быть вам полезен в эту минуту и мое отсутствие может показаться побегом, когда все слуги вашего дома собрались. Но удостойте подумать, что я прошу только одного часа; через час я буду женат, все мои приготовления уже сделаны. Через час после церемонии я располагал ехать и увезти мою жену, но я не уеду и не увезу ее; через час я ворочусь сюда к услугам вашего высочества… Только я объявляю, что я должен жениться сегодня вечером, и женюсь.
Герцогиня, вместо того чтобы разразиться гневом, по своему обыкновению, когда ей сопротивлялись, и как ла Раме этого ожидал, не раскричалась, не пошевелилась, но пристально посмотрела на молодого человека и сказала спокойно:
— Я вам сказала, что вы не женитесь на мадемуазель д’Антраг; вы не женитесь на ней ни сегодня, ни завтра, ни через год.
— Отчего это? — дерзко спросил ла Раме.
— Оттого, что это невозможно.
— Вы называете невозможным все, чего вы не хотите! — закричал он, дрожа от гнева.
— Нет, — сказала она спокойно, — этот брак не состоится, потому что вы сами откажетесь от него сейчас.
— В этом надо меня убедить.
— Я это и сделаю; настала минута, и я звала вас к себе только для этого.
Герцогиня ударила в колокол, который наполнил залу своим серебристым звуком. Ла Раме, подчинившись этому хладнокровию, остался неподвижен, безмолвен, ожидая события, которое обещало ему это странное начало.
На звук колокола портьеры в зале приподнялись и в три колоссальные двери вошло множество людей, лица и имена которых были хорошо известны ла Раме. Это были главные лигерские начальники, на время рассеянные роялистской реакцией, некоторые из фанатических проповедников, прогнанных из Парижа возвращением короля и слишком великодушно пощаженных его милосердием. Иезуит, профессор коллегии, куда герцогиня поместила Жана Шателя, испанцы, депутаты герцога Фериа или самого Филиппа Второго, словом — это был весь главный штаб революции, которую герцогиня Монпансье беспрестанно держала, как разрушительную тучу, над Францией, едва оправившейся от стольких бурь.
Перед этой толпой могучих особ ла Раме отступил до двери, которую стерегли алебардщики и мушкетеры лотарингские, герцогиня приметила его движение и одним взглядом приказала караульщикам сомкнуть свои ряды.
— Подойдите, — сказала она ла Раме, который был принужден повиноваться.
Когда тишина восстановилась в зале, Екатерина Лотарингская сделала шаг к собранию, оперлась рукой о спинку своего кресла и сказала:
— Господа, составляющие истинную силу нашей религии, нашего патриотизма, вы знаете по большей части наши намерения, потому что вы разделяли наши горести и наши надежды; но вы не знали, каким образом и в каком виде эти надежды могли осуществиться. Мы не будем скрывать друг от друга, как ненадежно новое царствование, под которым преклонилась Франция. Много обстоятельств могут прекратить его: война имеет свои случайности, политика похищения имеет свои опасности, новый король может пасть на поле битвы, он может пасть также пораженный публичной враждой. Я не говорю о случайной смерти, которую представляет жизнь развратная, исполненная приключений; умирают так же быстро и так же верно, может быть, от излишеств, от оргий, как от пули и от удара кинжала. Бог мне свидетель, и вы видели это все, многие даже меня порицали, что для блага страны я заставила умолкнуть мою неприязнь, забыв несчастье моей фамилии и признала нового короля. Однако я не могу ослеплять себя за счет будущего: у короля нет наследника, ребенок незаконнорожденный не считается; если король умрет, что будет с Францией? Его величество Филипп Второй с чувством достославного великодушия отказался от своих прав на трон. Де Майенн также отказывается. Я отказываюсь также за моего племянника Гиза, который не собрал большинства голосов французской публики. Но среди этого всеобщего несчастья божественное милосердие представило чудесный и удивительный способ спасения. Господа, выслушайте благоговейно слова, которые я произнесу. Существует отрасль королевской ветви, господа; во Франции находится законный Валуа!
- Предыдущая
- 99/184
- Следующая
