Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 10

— Я не намерен спокойно выслушивать ваши неостроумные издевательства, — сказал, дернув щекой, барон.

— Но мне это действительно интересно!

— Наши методы вас не касаются. Справки были наведены в самых компетентных слоях астрала. За точность мы ручаемся.

— Если я вас правильно понял, — сказал рабби, — это ваш товар. Я, правда, не знаю, что мы будем делать с этим товаром, даже если, страшно подумать, купим его.

Что, скажите мне?

— С этим товаром вы сможете, наконец, возродить свое государство, — сказал барон твердо. — Без всяких там Бен-Гурионов.

— В Лапландии? — невинно спросил рабби.

— В Палестине, старый ты дурак! — рявкнул барон. — В Палестине! И чем скорее вы все туда уберетесь.

— Барон, барон, — сказал я. — Извинитесь.

— Да. Рабби Лёв не дурак. Я извиняюсь.

— Дорогой барон, — сказал рабби. — А как вы мыслите реальное применение рун Локи для создания государства бедных евреев?

— Как?! — закричал барон. — Посмотрите, он меня спрашивает, как! Да во-первых, с их помощью были возведены неприступные стены Асгарда! Были разрушены Фивы Стовратные! Этими рунами владели Аттила и Агамемнон! Нагарджуна и Карл Великий! («И где они все теперь?»— негромко и в сторону спросил рабби.)

Он-то их и закрыл, свиная голова с дерьмом вместо мозгов и сраками вместо глаз, по наущению ваших христианских попов!..

— Так уж и моих? — не поверил рабби.

— Да все вы одним мазаны.

— Барон! Второе предупреждение.

— Короче: руны эти дают богатство, славу и воинскую доблесть.

— А фатерланд вы оставляете ни с чем?

— Арийскому племени нет нужды черпать силы в мелких суевериях! — барон нервно протянул руку к моему портсигару, пощелкал пальцами.

— Из-за этих мелких суеверий я был вынужден покинуть Прагу, чего не делал уже, м-м, скажем, так: несколько лет. Вы не поверите, как неприятно старому раввину путешествовать в этих содрогающихся железных.

— Рабби, — сказал барон проникновенно, — вы же меня знаете! Я же никогда не оторву уважаемого всеми человека от ученых занятий по сущим пустякам!

Конечно, мы даем вам эти руны как бы в аренду. В пользование. Разгоните ко всем чертям арабов, обустроитесь, восстановите Храм — тогда и вернете.

— И что вы хотите взамен? — спросил рабби тихо.

— А вы еще не поняли?

— Понял. Но вы все равно скажите, вот молодой человек тоже хочет услышать.

— А он что, тоже не понял?

— Господа, господа, — сказал я. — Все должно быть произнесено вслух. Не я завел это правило.

— Он прав, Рудольф, — сказал рабби.

— Тетраграмматон, — шепотом произнес барон и повторил еще тише, но почему-то еще слышнее: — Тетраграмматон.

От этого шепота не то что у меня по спине — по стенам ко всему привычной пивной побежали мурашки. Латыш-хозяин алюс-бара за стойкой вдруг наклонил голову и замер, будто прислушиваясь к далекому приближающемуся грому.

«Уж не от Райниса ли он?» — подумал я мельком, но прогнал это подозрение: место встречи подбиралось не мной, учеником — и крайне тщательно.

Здесь было чисто.

— Мой ответ: никогда, — сказал рабби.

— Даже в аренду?

— А в аренду тем более.

— И даже на самых выгодных условиях?

— Барон, вот я сижу перед тобой, старый Исав. И ты танцуешь передо мной, старый Иаков. И твоя чечевица давно остыла. Что слава, доблесть, богатство?

Дым. И ты хочешь за дым приобрести солнце? Смешно. Вот и молодой человек посмеется вместе со мной. Ха-ха-ха.

Я и рад был бы от души посмеяться, но не знал толком, над чем. Да и вид барона не располагал к веселому смеху. Так выглядит человек, который опрокинул стопку чистого спирту, а там — вода.

Он долго сидел, обхватив голову руками. Потом выпрямился. Лицо его было белое.

— Ты мне все равно отдашь его, — сказал он, присвистывая бронхами. — Сам придешь. На коленях приползешь. Молить будешь: возьми. Даром возьми. Ты просто не представляешь цену, которую тебе придется заплатить за сегодняшний отказ.

Но, как бы ни шипел барон, а рабби Лёв в свое время на равных говорил с императором Рудольфом Габсбургом, тезкой барона и великим алхимиком.

— Господа, господа, — поспешно вклинился я, — а что это мы пиво-то не пьем?

Операция не могла не удаться, поскольку Николай Степанович был самым старым солдатом на свете.

— Сверим часы. Без четверти три.

— Так точно, — сказал Левка.

— Два сорок два, — сказал Тигран. — Сейчас подведем.

— Гусар, — сказал Коминт.

И точно — вернулся Гусар. Встал боком, порываясь убежать обратно и как бы приглашая идти за собой.

— Ну, все, — сказал Николай Степанович. — В три ровно переходим шоссе. Лев, иди за Гусаром, он дорогу знает. И — слушайся его.

— Постой! — вскинулся Левка. — У них же у самих собак — как собак, тьфу. Дато всюду со своим ротвейлером ходит, даже в сауну, и вообще.

— А вы, значит, и об этом не подумали? Нормально, ребята. Всех вас стоило бы расстрелять перед вашим же строем.

Тигран нервно хихикнул.

— А ты, Саят-Нова, что бы ни происходило, хоть голые девки из-под каждого куста полезут — бежишь на пляж и очень метко стреляешь по катеру. Иначе они из своего «владимира» нас пошинкуют мелко-мелко.

— Понял, командир, — сказал Тигран. — Мне тоже этот катер очень не нравится, не знаю, почему.

— Ну, все, — сказал Николай Степанович. — Патронов не жалеть, пленных не брать.

— И блядей? — с сожалением спросил кто-то.

— Женщин и детей не трогать. Мы не горцы.

— Понял, командир!..

Шоссе переползли тишком ровно в три часа. Коминт вел, Тигран шел вторым, Николай Степанович прикрывал. Еще десять минут ушло на поиск отметины, оставленной Гусаром.

— Здесь, — сказал, наконец, Коминт.

Лаз в зарослях ежевики был совершенно незаметен, и выдавал его лишь резкий мускусный запах. Луна, наливаясь багровым, висела справа — на удачу.

Они протиснулись в узкий лаз. Под забором было подмыто, промоину затягивала железная сетка, отодранная с одного конца. По верху забора висела спираль Бруно и светились глазки охранных устройств. А здесь — всего только крапива, зимой не имеющая силы.

Стрелки сошлись чуть пониже трех, когда маленький отряд пробрался сквозь акацию и занял исходную позицию у подножия разросшейся шелковицы. Луна теперь была впереди, очень низко, и на фоне серебрящегося неба резко отпечатаны были силуэты корпусов, тарелка спутниковой антенны на крыше столовой и тонкая труба далекой котельной.

— Этот корпус? — прошептал Николай Степанович, указывая Коминту на ближайший к ним.

— Этот.

— Ну, с Богом: — он перекрестил друга, тот кивнул — и растворился в темноте.

Потянулось томительно время. Минута. Две минуты. Три.

— Что ж ты, Гусар. — и в этот момент грянуло!

Это происходило довольно далеко, и все же — такого воя и рычания дикой собачьей битвы ему слышать не приходилось. Будто не десяток собак носилось по бывшему (впрочем, почему бывшему?) лагерю — и вдруг сошлись каждая против всех, — а сотни, тысячи: Тигран напрягся и задрожал.

— Тише, воин, — Николай Степанович дотронулся до него. — Дай им втянуться.

— Мой выстрел первый.

— Конечно. Поэтому и говорю: дай им втянуться.

Крики людей, слабые хлопки в небо — было ничто.

Прошла еще минута.

— Давай.

Тиграну нужно было пробежать метров пятьдесят до бетонной решетки, символически отделяющей лагерь от пляжа, но Николаю Степановичу показалось, что гранатометчик просто исчез здесь и тут же появился там.

Положил аккуратно трубу в развилку бетонных планок, постоял, ловя цель — спина его была натянута, как струнка, потом расслабилась.

Выстрел был оглушительный.

А попадание — ослепительным. Огненное полушарие взошло над морем, высветив и надолго зафиксировав пирамидальные тополя, отблески в темных окнах, зеркально-черные машины.