Январские ночи - Овалов Лев Сергеевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/58
• Следующая

Землячка за всю ночь не прилегла. В райкоме работали так, словно это не ночь, а день. Звонили по предприятиям, определяли порядок шествия.

Под утро привезли пакет. В нем лежали два пропуска на имя Землячки — «На право свободного прохода и проезда 23 января на Павелецкий вокзал» и «В поезд специального назначения» и еще несколько пропусков, подписанных Дзержинским; право вписать в них фамилии предоставлялось Землячке по своему усмотрению.

Поезд должен отправиться ровно в шесть…

До рассвета еще далеко, ночь еще стелется над Москвой. Тихо и в залах, и на перроне, вокзал полон людей, но разговаривают все вполголоса. На перроне выстроились курсанты, их ночью отобрали на Лефортовских военных курсах. Самых лучших.

Держится мороз, воздух бел от холода, курсанты стоят в парадном обмундировании, не шелохнутся.

Землячка прошла к поезду.

Громадный паровоз, окрашенный алой краской, стоит под парами, ждет назначенного часа.

Года еще не прошло, как железнодорожники своими силами отремонтировали этот паровоз. Выпущенный с Путиловского завода в 1910 году, он водил скорые поезда, и, как это часто случается, его заездили до последней степени, списали и загнали в тупик. А тут исполнялось шестилетие партийной организации дороги, и беспартийные рабочие решили в нерабочее время отремонтировать и подарить партии паровоз. Они так на нем и написали: «От беспартийных — коммунистам». Года еще не прошло, как на собрании в клубе «Красное знамя» рабочие сделали этот подарок коммунистам и тогда же избрали Ленина почетным машинистом.

Землячка поздоровалась с машинистом, медленно пошла вдоль поезда, вошла в вагон.

Тихо и сумрачно. В фонарях над дверями горят свечи. Все здесь ей хорошо знакомы. Товарищи по подполью, по фронту. Члены ЦК, наркомы…

Никто не разговаривает. Молчат, уставившись в пол окаменелыми взглядами.

Кто-то потеснился, освобождая ей место.

Вагон вздрогнул. Лязгнули буфера. Поезд тронулся. Мимо окон проплыли станционные фонари.

И снова ночь, темень, чернота. Молчание. Невыносимое молчание. Все думают об одном.

Вот и пришел час, когда приходится с ним проститься…

Замерзший полустанок среди бескрайней снежной равнины. Совсем еще темно, но в небе уже бегут белесые сполохи. Близок рассвет, и мороз перед рассветом становится все неистовее.

Поезд медленно подползает к дощатому перрону.

Платформа Герасимовская.

Приехавшие выходят из вагонов и медленно бредут через холодный станционный зал. Еще совсем темно. Ночь.

На площади перед станцией видимо-невидимо розвальней, в которые впряжены низкорослые лохматые лошаденки. Со всех окрестных деревень съехались крестьяне отвезти приезжих в Горки.

Кто забирается в сани, а кто пешком понуро бредет вслед за розвальнями.

Их много — тут и партийные работники, и делегаты съезда Советов, и ответственные сотрудники наркоматов.

Поскрипывают по снегу сани, стелется над дорогой поземка.

Землячка пытается идти широким размашистым солдатским шагом, но вскоре устает, сбивается с ритма и начинает по-женски быстро и часто переступать. Она не бывала в Горках и не знает, долго ли еще идти, а подсесть к кому-нибудь в сани не хочется, не хочет обнаружить перед людьми свою слабость.

Черная громада леса. Предрассветная тьма. Белесые сугробы по сторонам. Вот блеснул и пропал огонек ленинского дома. Сверкнуло и скрылось за поворотом. Опять сверкнуло…

Усадьба на лесистом холме. Обоз подползает к воротам. Окруженный забором парк, сторожевая будка, деревья.

Бесшумно, словно боясь кого-то разбудить, все заходят во двор.

Небо лиловеет, и точно сказочный дворец стоит среди серебряного леса высокий белый дом с колоннами.

Последняя обитель Ленина.

Легко отворяется застекленная дверь, и Землячка вместе с другими входит в дом. Веет домашним теплом, и не верится, не верится…

Просторный зал. Разрисованные морозом стекла. Еще не разобранная елка. В бусах, в свечах…

Еще совсем недавно он собрал из деревни ребятишек на елку и все просил взрослых не мешать им веселиться.

Круглая лестница наверх.

Никто не решается первым шагнуть на эти ступени… Все стоят в нерешительности. И не садится никто.

Стулья. Диваны… На них сидел Владимир Ильич. Столы. Столики… За ними работал. Кресло на колесах, в котором его возили. На стенах охотничьи ружья. Из которых стрелял…

Ковры стерегут тишину.

Как трудно подниматься по этой лестнице!

Шаг. Шаг. Еще шаг. Еще…

Полутемная проходная. На диване неподвижная Надежда Константиновна. Как резки запавшие черты ее лица!

Крупская молчит. И Землячка молчит. Здесь невозможны слова. Она молча пожимает Надежде Константиновне руку, и та отвечает ей слабым движением.

К Крупской подходит какой-то рабочий. Землячка знает его, но не может вспомнить фамилии. Один из тех, с кем не раз беседовал Ленин, один из тех, кто составляет костяк партии. Говорит Надежде Константиновне соболезнующие слова. И она отвечает. Просто, вежливо, внятно, короткими словами.

В углу дивана кто-то кутается в пальто. Глаза покраснели, опухли от слез…

Никто не решается сразу пройти дальше. Туда, где…

Вот он. В суконной темно-зеленой тужурке. Совсем не изменился. Лицо спокойно. Верхняя губа со щетинкой усов чуть приподнята. Вот-вот улыбнется. Это непередаваемое выражение его лица, понятное лишь тем, кто сам видел его детски лукавую усмешку! Кажется, он сейчас встанет.

Молча стоят соратники Ленина.

И снова собрались все внизу. Уместились на диванчиках, в креслах. Кутаются в шинели, пальто. Всё люди в возрасте. Стискивают пальцы рук и, перебивая друг друга, вспоминают то одну, то другую подробность, относящуюся к их встречам с Лениным. Это все очень важные люди в Правительстве, руководители больших государственных учреждений. Но сейчас они рассказывают друг другу о каких-то трепетно живых пустяках. О ленинских шутках. О его жизнерадостности. О переписке с ним. О его шахматном самолюбии…

То входит, то выходит Мария Ильинична. Надежда Константиновна — та все сидит наверху, неподалеку от Ленина. А Мария Ильинична все ходит, ходит. Ходит прямой, твердой походкой по этажам и комнатам осиротевшего дома.

Рассвело. Давно уже рассвело. Зимний морозный день. Солнце искрится сквозь заиндевелые окна. Снаружи доносится слабый гул человеческих голосов.

— Пора!

Ленин отправляется в свой последний путь.

Светло и тихо.

Красный гроб плывет по лестнице.

1924 год. 23 января. 10 часов утра.

Гроб с телом Ленина выносят из дома.

Выносят, опускают на землю.

Весь двор запружен народом. Запружен двор, запружена дорога, сотни людей стоят у обочин вдоль леса, черной лентой растянулись люди по всему пути от усадьбы до полустанка.

Нет никого, кто не ощущает беспредельности потери. Все окрестные деревни пришли сюда. Мужики, бабы, дети, старики, старухи…

Гроб стоит на земле.

Минута невыразимой тоски.

Падают с неба пушистые снежинки. Падают на открытый лоб Ильича, на тужурку. Голова Ленина покоится на небольшой красной подушке.

Надо закрывать гроб.

Еще минута…

Гроб накрывают стеклянной крышкой.

Из глубины двора доносится одинокое женское рыдание. И как-то легче становится от мысли, что можно заплакать.

И вдруг Землячка замечает, что у нее самой катятся по лицу слезы. Она судорожно перебирает пальцами в кармане, находит крохотный кружевной платочек, подносит к глазам.

Нельзя плакать. Нельзя плакать. Спокойствие. Но слезы катятся сами собой. Спокойствие, спокойствие.

Гроб поднимают на руки, несут.

Последний путь…

Путь в вечность.

Нестройной группой движется когорта большевиков по лесной аллее. Толпа крестьян теснит ее по бокам.

Идти трудно, тесно. Толпа теснит. Всем хочется заглянуть в лицо Ленину, проститься. Кто-то вскрикивает.

Только Надежда Константиновна не плачет, окаменела в своем горе.

• Предыдущая
• 20/58
• Следующая