Пушкарь Собинка - Куликов Геомар Георгиевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/20
• Следующая

Передал Собинка весь разговор и свои подозрения Евдокиму.

Ответил тот задумчиво:

— В одном Савелий прав. Умён великий князь Иван Васильевич. Только не по моему нраву такой ум. Осторожность у великого князя близко соседствует с трусостью. А тут ещё сребролюбцы жирные и брюхатые: Ощера с Мамоном. И их подпевалы. Тьфу… — плюнул в сердцах Евдоким. — Будь моя воля, я бы их в один мешок с басурманами — и в прорубь! Что до службы Савелия у великого князя и его окольничего, здесь ты, пожалуй, угадал. И это надобно крепко держать в памяти.

Два дня спустя отправилось посольство великого князя Ивана Васильевича к правителю Большой Орды хану Ахмату. Повезли богатые дары самому хану и людям его близким. Поехал с посольским обозом среди мужичков, приставленных к лошадям, Евдоким. И, что до крайности удивило Собинку, — дядька Савелий тоже. Впрочем, поразмыслив, понял Собинка: хотели жирные и брюхатые иметь в посольстве лишний глаз, своего верного слугу — тайного соглядатая.

А ещё через два дня посольство вернулось обратно. Не принял Ахмат даров. И близкие его, остерегаясь ханского гнева, отказались от них.

Ханское же слово, по слухам, было таково:

— Я пришёл сюда наказать Ивана за то, что он не едет ко мне, не бьёт челом и не платит дани. Пусть сам явится передо мной. Тогда князья наши будут за него просить, и я могу оказать ему милость.

А князья ханские добавили:

— Должно Ивану у царского стремени вымолить себе прощения!

Это была первая новость. И многие русские воины радовались втихомолку: откушал, мол, государь, ханского миру?! Была и вторая: не вернулся с посольством Евдоким.

Встревоженный Собинка — к Савелию, дядька всё-таки. Забегали у того шустрые глазки:

— Тебе-то что до него? Поди, не родня.

— Друг он мне, — сказал коротко Собинка. — А друзья подчас бывают ближе иной родни. И вернее!

Сузились Савельевы глаза. Полоснули Собинку, ровно острым ножом:

— Друзей-приятелей, племянничек, заводить надо с разбором. А то подведёт иной под беду…

— Евдоким не такой…

— Ошибся, племянничек, ты по малолетству в чужом человеке. На поверку обернулся он змеёй подколодной.

Оборвалось всё внутри у Собинки. Испугался не за себя. За Евдокима. Понял: приключилось с ним несчастье. Однако не унизил себя расспросами. Не доставил такой радости Савелию. Молча ждал, что скажет тот далее. Потомив малость, выпалил дядька:

— Ордынским перебежчиком оказался дружок твой!

— Врёшь! — рванул с пояса нож Собинка.

В руках Савелия — татарский кинжал, подобранный Авдюшкой на серпуховской дороге.

— Остынь, племянничек. Охолони малость…

Опомнился Собинка. Опустил нож.

— Так-то лучше… — спрятал кинжал Савелий. — Виданное ли дело: на родного отцова брата — с ножом?!

— Так ведь врёшь всё… — уже с тоской и горечью сказал Собинка. — Какой он перебежчик? Сам знаешь, жена и дочка у него томятся в ордынском плену.

— Вот-вот! — удовлетворённо подхватил Савелий. — Из-за них и решил предать государя нашего. Выслужиться перед Ахматом.

— Где ж он сейчас-то?

— Далече, племянничек! В аду, в геенне огненной. Расплачивается за свои прегрешения! Голову ему отрубили… — Сощурился Савелий угрожающе: — Надо бы известить великого князя и людей, ему близких, что ты был изменнику закадычным дружком. И, верно, посвящён в его замысел. Да так и быть. Возьму грех на душу. Не выдам племянника, неразумного по молодости лет. Помни мою доброту!

— Будь покоен… — с ненавистью процедил Собинка. — Век не забуду! — И, не внимая злобным дядькиным угрозам, зашагал прочь.

Сыскал Собинка мужиков посольского обоза. Принялся толкаться среди них. В печали горькой тщился дознаться, что же произошло на самом деле. Куда там! Молчат мужики. Не то что стороннего человека, друг друга остерегаются. Вдруг узрел своего старого знакомца, сына боярского Василия Гаврилова. Удивился сперва. Потом рассудил: где ж тому быть, как не подле великого князя Ивана Васильевича?

Слегка под хмельком был Вася Гаврилов, потому весел и добр. Собинку приметил, сам поманил:

— Как жизнь, пушкарь? Слышал, басурман лихо колотишь!

— Ну уж… — смущённо улыбнулся Собинка. И тут же сообразил: «Вот кто должен всё знать про Евдокима».

Когда спросил Собинка об ордынском пленнике, омрачился челом сын боярский.

— С ним худо, брат, вышло. Невзлюбили его великокняжеские советники Ощера с Мамоном. Вхож стал к государю. Про Орду и ближних ханских людей сведущ был. Потому слушал его государь со вниманием, подолгу расспрашивал. А сам знаешь, каково думал Евдоким об Орде.

Согласно кивнул головой Собинка.

— Сказывал: биться надо, ордынскую власть сбросить на веки вечные.

— Верно! А Ощера с Мамоном — за примирение с ханом. И хоть был Евдоким простым мужиком, они почли за лучшее, для себя, понятно, убрать с дороги неугодного человека. Порадел им тут твой дядька Савелий.

— Как же?

— Выследил да вызнал, что решил Евдоким скрыться из обоза в ордынской стороне. И представил дело так, будто в отместку за жену и дочку намеревался Евдоким убить самого хана. Боярину Товаркову то на руку. Вот, мол, сколь великий князь Иван Васильевич тебе, хану, хочет добра. Твоих тайных врагов, хоть бы и русских, всегда готов выдать головой. Великому же князю, напротив, доложил, будто Евдоким наладился перебежать к Ахмату, а он, Савелий, его перехитрил.

— И поверил великий князь?

— Кто знает? Его не поймёшь.

— Неужто так можно? Взять и погубить человека. Безвинного вовсе!

Сочувственно хлопнул по плечу Василий Гаврилов:

— Эх, парень, такое ли бывает!

Давным-давно отправился по своим делам сын боярский, а потрясённый Собинка стоял в растерянности посреди улицы. Решил, наконец, крепко припомнить при случае Савелию историю с Евдокимом. И рассказать обо всём деду, дабы тот знал, каков есть и на что способен Савелий.

Не попрощавшись ни с кем и никому ничего не сказав, ушёл Собинка уже под вечер из ставки великого князя. Невмоготу было оставаться подле ненавистного дядьки.

Однако ни богатые дары, ни Савельева подлость не помогли договориться с Ахматом.

Прервал переговоры великий князь Иван Васильевич. Ждал братьев, с коими теперь помирился.

А хан Большой Орды Ахмат ожидал своего союзника — великого князя литовского и короля польского Казимира.

И зимы.

Злобился и грозился через послов:

— Угра станет, покроется льдом — буду всем войском на русском берегу!

Старый пушкарь Никифор в ответ на горестное повествование о Евдокиме хмуро заметил:

— Сволочь твой дядька! Однако пойдёт далеко. Власть привечает таких. За лакомый кусок продадут не токмо соседа — родного отца али мать. А им, жирным и брюхатым, того и надо. Чтоб служил ты не по совести — по корысти. Сами такие. Себе подобных ищут. И, вишь, находят.

— Мне-то теперь как? — спросил Собинка у единственного оставшегося друга и наставника.

— Быть при деле. А дело твоё вон стоит… — указал на Вепря. — Пока зло есть — бить его надо. Не то оно тебя одолеет.

— По мне бы лучше избы рубить, нежели людей…

— Глупой ты, милок. Нешто я родился пушкарём? Нельзя покуда без этого. Может, когда люди будут жить, ровно небесные ангелы, в мире и благолепии. Нам выпал другой удел. За свою землю, за стариков и детей, за самих себя воевать кровью.

— Тяжко, Никифор… — пожаловался Собинка.

— Мне легко?

— Как быть с Евдокимовой роднёй? После смерти его, да по вине-подлости моего дядьки Савелия, я вроде бы в ответе за них.

— Похоже, — согласился Никифор. — Но то впереди. Ищи случай. Коли сильно будешь желать, тебе жизнь даст его непременно. Поверь старику.

Остался Собинка при Вепре с Никифором и Герасимом.

• Предыдущая
• 14/20
• Следующая