Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»? - Кычанов Евгений - Страница 71
- Предыдущая
- 71/81
- Следующая
Гитлеровская Германия вносит свой оттенок в оценки Чингис-хана. Жорж Монтадон, переводчик на французский язык книги И. Баркхаузена «Юная империя Чингис-хана», пишет в предисловии: «Монголы играют для великой монгольской расы точно такую же роль, какую блондины для европеоидной». Чингис-хан «имел в себе факторы блондизма», хотя и «нельзя сказать, что эти факторы стали факторами его личного могущества». Баркхаузен же трактует Чингисхана как «суперперсональное воплощение расы и кочевничества», «в нем соединилась – определенно последний раз в истории – вся энергия чистого центральноазиатского номадизма, которая достигла чрезмерного величия и изменила лицо мира» [Баркхаузен, с. 8, 16].
Очень детально останавливается на анализе личности Чингис-хана и последствий его завоеваний Р. Фокс. «История не представляет параллелей этим двадцати годам завоевания мира неграмотным кочевником». Объединение им Монголии – «неизбежная стадия в процессе развития феодализма». Контакты с великими азиатскими цивилизациями – «потребность экономической жизни». Но «будь Китай сильной и объединенной страной со стабильной экономикой, никакой Чингис-хан никогда не завоевал бы его, даже благодаря своему богоподобному воинскому мастерству». То же самое – с Центральной Азией и Ираном. Под Центральной Азией Р. Фокс имеет в виду Среднюю Азию. «Будь эти два великих общества, китайское с одной стороны и тюрко-иран-ское – с другой, не в полном упадке, Темучжин остался бы Темучжином, не имевшим никакого понятия о мире за пределами его родных степей».
Р. Фокс против того, чтобы оценивать Чингис-хана только как кровавого завоевателя. Если думать так, то «…подлинным памятником монгольскому народу была бы лишь знаменитая пирамида из черепов с картины Верещагина. Пирамиду из черепов игнорировать нельзя… Да, пирамида – закономерное основание, но это не полная правда». Результат не был «чисто негативным». Доводы Р. Фокса в пользу этого: Чингис-хан задержал упадок азиатских обществ; после завоеваний произошел расцвет культуры в юаньском Китае и
Персии; монголы доказали на практике, что они были такими же блестящими организаторами, как и воинами (почта, дисциплина в армии, поощрение торговли, спокойствие границ); наконец, завоевания Чингис-хана внесли «великие изменения в отношения между Азией и Европой», «восток и запад вступили в прямой контакт», «были созданы реальные условия для мирового рынка и мировой торговли», «Темучжин открыл богатства Азии западному миру» и «тем самым сделал возможным рождение современного человека». Наконец, он «восстановил единство Китая» (вот откуда идеи Хань Жулиня и других китайских историков, разделявших и разделяющих взгляды Р. Фокса). Имя Чингис-хана, завершает свои выводы Р. Фокс, – «одно из самых известных простым людям Азии, которые доказывают, что они имеют лучшие суждения, чем многие историки» (см. [Фокс, с. 244–261]).
Рене Груссе, возможно, наиболее полно собравший в своем труде доступный ему материал, тем не менее избегал оценок. Для него Чингис-хан – «наиболее великий и наиболее знаменитый завоеватель Востока», человек, который «в рамках своего образа жизни… проявил врожденный вкус к порядку и хорошему управлению» [Груссе, с. 4, 311]. «Убийства забываются… а поддержка дисциплины чингисханидами и уйгурская канцелярия остались. Эта работа после первоначальных разрушений оказалась в конечном итоге полезной для цивилизации… Объединив все тюрко-монгольские народы в единую империю, установив железную дисциплину от Пекина до Каспийского моря, Чингис-хан подавил вечную войну одних племен с другими и дал невиданную ранее безопасность караванам» [Груссе, с. 316].
П. Рачневский полагает споры о том, «были ли деяния Чингис-хана прогрессивными или негативными», бессмысленными, ибо не он первый «выпустил на волю экспансионистский натиск кочевников», «не он выдумал идею универсальной монархии». Он оказался только «удачливой экспонентой» этих сил, «завоевания Чингис-хана не были ни первыми, ни последними попытками кочевников Центральной Азии установления господства над культурными народами» [Рачневский, с. 184].
Мы привели лишь немногие из множества оценок, которыми пестрит значительная по объему литература о Чингисхане. Стоит остановить внимание читателя на двух моментах, и прежде всего на якобы «врожденной» экспансии кочевников. Это серьезный довод, подтверждение которому видят в самом способе кочевого производства, в экономической необходимости – отсутствие нормальной торговли толкает кочевников на обмен силой, на ограбление оседлых соседей; в более повышенной «воинственности» кочевников, вызванной их образом жизни. В этом вопросе в науке пока нет полной ясности, однако, окинув взором путь, пройденный человечеством, нельзя утверждать, что кочевники были всегда более жестокими и неумолимыми завоевателями, чем оседлые народы. Если обратиться, например, к взаимоотношениям оседлых цивилизаций современного Китая с кочевниками Центральной Азии, то можно обнаружить, что китайцы постепенно поджимали кочевников, оттесняли их в глубины Азии, медленно, но неуклонно продвигая свои границы и сферу распространения своего этноса к северу. Совсем не случайно современные историки видят положительным в действиях Чингис-хана то, что он нанес удар «по захватнической политике китайских императоров и чиновников, постоянно стремившихся к угнетению кочевых народов, в том числе монголов» [Чулууны Далай, с. 3].
И наконец, еще об одном, очень важном. Р. Груссе неправ в том, что убийства забываются. Пирамиды из черепов не забываются. Человечество запомнило Чингис-хана не как правителя, обеспечивавшего достаточно надежную торговлю между Востоком и Западом (кстати, этот тезис наука не подтвердила конкретными исследованиями), а прежде всего как кровавого завоевателя. Какой бы ни была Геростратова слава, Геростраты, к сожалению, не остаются в проигрыше, их помнят. Человечеству не безразлично, какой ценой оно оплатило пути из Азии в Европу и обратно, проложенные монголами. И у историка всегда есть право на то, чтобы сказать: «А что, если бы…» Если бы Монголию объединил не Темучжин, а Чжамуха, Ван-хан, Таян-хан или кто-либо еще из «природных монгольских ханов»? Завершилось бы это объединение такой же внешней экспансией или нет? Была ли одержимость Чингис-хана, его ненасытность как завоевателя велением эпохи или свойством его характера? Пусть даже некоторые черты характера Чингис-хана отражали особенности того общества, в котором он жил, мера его собственной жестокости была исключительно его личным свойством. И будь на его месте другой, меньше было бы пролито крови, и человечество меньше бы заплатило за те «блага», которые связываются с именем завоевателя. Нет, не может человечество не задумываться о цене тех или иных исторических событий, поэтому оно так или иначе всегда представляло и сейчас представляет счет всем Чингис-ханам, какие бы цели они перед собой ни ставили.
А Чингис-хан и не искал себе оправданий. А. Борщагов-ский, написавший послесловие к одному из изданий книги И. Калашникова «Жестокий век», вслед за покойным монгольским академиком Ринченом, с которым он имел беседу о Чингис-хане, полагает, что Чингис-хану «открылась страшная тщета собственной жизни, его бессилие победить смерть, перед которой он еще более жалок, чем покорный судьбе нищий пастух». Он предполагает, что разрушенными оказались не только владения сопредельных народов, но и прежде всего личность самого Чингис-хана [Калашников, с. 764–767]. «Нравственная казнь», которую А. Борщаговский приписывает Чингис-хану и которую, кстати, трудно обнаружить и в романе И. Калашникова, и в сентенции Ринчена, за которыми следует А. Борщаговский, – антиисторическая выдумка, которая не находит ни малейшего подтверждения во всем том, что мы знаем о Чингис-хане. У Чингис-хана не было и тени раскаяния в содеянном, он был тверд в том, к чему, как он верил, его призвало Небо, и был последователен в своих действиях до последнего своего часа.
Однако нельзя, как это сделал В. Чивилихин, полагать Темучжина – Чингис-хана «человеком без морали» [Чивилихин, с. 175]. Он руководствовался моралью своего общества, моралью «природных ханов», к числу которых принадлежал. И среди этих принципов имелись и такие (например, верность долгу), которые не вызовут осуждения и сейчас.
- Предыдущая
- 71/81
- Следующая
