Принц Полуночи - Кинсейл Лаура - Страница 17

• Предыдущая
• 17/70
• Следующая

Он уставился на нее в изумлении:

— Вы шутите? Его преосвященство! Вы хотите убить священника?

Мистраль принес в ответ холодное молчание. Это не смешно. Он просто бестактный чурбан.

— Это не убийство. — Ее свистящий шепот походил на звучание ветра. — Это возмездие.

— Тогда скажите, почему в поисках справедливого наказания вы не можете обратиться к мировому судье?

— Мой отец и был судьей. Теперь его место занял мистер Чилтон.

Эс-Ти вскинул голову, внимательно изучая ее.

— А остальные служители закона? Они спокойно позволили убийце затесаться в их ряды?

— Остальные боятся.

— Они такие трусы?

— Нет. Не трусы. Просто боятся.

— Чего же они боятся?

— Того, что случилось с моими сестрами, — сказала она. — Ведь у них тоже есть дочери.

Эс-Ти положил руку на круп осла. Она шла размеренно, не сбиваясь с шагу, ветер трепал ее волосы, путая пряди, выскользнувшие из косички, бросал их в лицо.

— Вы боитесь спрашивать? Вы думаете, я не смогу рассказать — не вынесу этого?

— Солнышко, — сказал он мягко.

— Не смейте меня так называть! — Она повернулась к нему так внезапно, что ослик споткнулся, останавливаясь. — Я презираю вас, когда вы меня так называете. Спросите меня, что случилось с моими сестрами!

Ветер отнес в сторону ее слова. Она в гневном волнении смотрела на него, побелевшими пальцами сжимая сбрую животного.

— Что же случилось?

— Анну обнаружили задушенной у озера на Сторожевой горе, где обычно встречались влюбленные. Платье было разорвано, юбка задрана до пояса, словно у падшей женщины. Эмили пропадала всю ночь. Вернувшись, она ни с кем не разговаривала. Потом она почувствовала себя плохо. Пришел врач и сказал, что у нее будет ребенок. Наследующее утро она повесилась в сарае. Я нашла ее там. Я рада, что это я ее нашла, понимаете?

Ему нечего было сказать в ответ. Поэтому он только подхлестывал ослика, заставляя его двигаться дальше, и время от времени делал малозначительные замечания в отношении дороги, которую им еще предстояло пройти.

Когда они остановились у подножия известкового утеса, Эс-Ти принес ей воды. Мистраль ревел в кустах над их головами, вырывая пучки травы и диких цветов, растущих в вертикальных трещинах скал. Ли сидела на обломке розоватою камня. Опустившись перед ней на колени, он протянул чашку.

— Ветер обжигает ваше лицо.

— Это не важно.

— Может, вам накинуть платок?

Она пожала плечами и выпила воды. Эс-Ти по-прежнему мечтал дотронуться до нее, коснуться пальцами ее разгоряченных щек, остудить их.

— Вы не устали? Я могу сам повести осла, если вас это утомляет.

— В этом нет необходимости.

Он старался набраться терпения и разобраться в мотивах, побуждающих его делать то, что он делал. Он хотел защитить ее, утешить, но не все помыслы его были так святы. Больше всего ему хотелось прижать ее к себе.

— Мне следует вам все рассказать, — внезапно произнесла она.

— На это еще будет достаточно времени. Это расстраивает вас.

— Нет. — Голос ее был ровным, безжизненным. — Раз уж вы настаиваете на вашем участии, мне следует рассказать вам все сразу. Возможно, тогда вы перемените свое решение.

Он отрицательно покачал головой.

На какое-то мгновение глаза их встретились, потом Ли отвела взгляд. Руки ее, крепко сцепленные, неподвижно лежали на коленях. Она смотрела на маленькую серо-черную овсянку, прыгающую с качающейся ветки на ветку придорожных кустов.

— Расскажите, — сказал он мягко, видя, что она никак не решится начать, — почему вы думаете, что это он причинил вред вашим сестрам?

— О нет, это был не он. Я не говорю, что он сам это сделал, своими руками.

— У него есть сообщники?

— Сообщники! Весь город — его сообщники. Все, что нужно было ему сделать, так это встать в церкви на кафедру и сказать: «Она падшая женщина, плоть ее слаба, она пыталась Соблазнить меня, а я слуга Господа», — и бедная Эмили обречена. Ему все верят. А может, и не верят, но боятся об этом сказать. Моя мать не побоялась — и вот что из этого вышло. Он решил на нашем примере воспитать других. А потом он плакал. Подлое чудовище. Он плакал у могилы моей сестры.

— А тот, который на самом деле ее убил? Здесь вы не ищете справедливости?

Она прикусила губу. Лицо ее выражало крайнее напряжение.

— Я не знаю, кто убил ее. Да это и не важно. Кто бы это ни был, он был не в себе, когда совершал преступление. Вам, должно быть, это кажется странным?

— У меня был друг в Париже… самый близкий друг изо всех мальчишек в школе. Как-то раз вся наша ватага нашла на улице раненую птицу. Обычного голубя. Со сломанным крылом он прыгал по тротуару, такой нелепый, печальный и больной. Я хотел поднять его, но самый рослый из нас стал пинать его. Все хохотали. Потом последовали его примеру — пинали и наступали на крылья, чтобы он сильнее бился. И даже мой лучший друг.

Она взглянула на него.

— Вы возненавидели его за это?

— Я возненавидел себя.

— Потому что вы промолчали.

Он кивнул.

— Они только бы рассмеялись. Или даже набросились на меня. Я вернулся домой, уткнулся матери в колени и разрыдался. Она дня четыре искала Библию, а потом еще дня три — нужное место в ней. Но нашла. «Прости их, Отче, ибо не ведают, что творят».

— Общее место, — зло сказала она. — Это ничего не меняет. Мой отец всегда… — Она запнулась, вздохнув. — Впрочем, это не важно. Чилтон появился четыре года назад, организовал религиозное общество — секту. Мой отец был приходским священником… он получил сан сразу после университета. Он и не думал, что унаследует графский титул, а когда неожиданно его получил, все равно продолжал работать в своем приходе. От его проповедей многие просто засыпали, но ему очень нравилось их писать. А тут появился этот Чилтон и стал устраивать собрания евангелистов, организовал школу и приют для бедных девушек.

Впервые он услышал от нее, что она — дочь графа. Он специально не поднимал на нее глаз, но немного повернул голову, чтобы лучше слышать ее, делая вид, что смотрит вдаль, на серебристо-серый холмик дикорастущей лаванды.

— И какую церковь представляет Чилтон?

— Он называет ее Свободной Церковью. Я даже не знаю, есть ли такая на самом деле. Я в этом сомневаюсь. Никогда не была на его богослужении. Пытается всех уверить, что это то же, что и община методистов. Но у нас читал проповеди сам Джон Уэсли. Моя мать говорила, что Чилтон совершенно не похож на него. Требует от всех каяться в грехах открыто, при всех, а потом они все вместе выбирают форму искупления. Если кто-нибудь не хочет признаваться и каяться, то они все равно выбирают для него наказание. Он приводит в свой приют женщин, не имеющих средств к существованию, дает им крышу над головой и работу. Потом приказывает им не общаться с мужчинами, не выходить замуж, даже не думать об этом. Он говорит, женщины лишены души и могут только надеяться, что когда-нибудь вновь родятся мужчинами, если в этой жизни будут подчиняться высшей власти. По соседству с нами вот уже два года никто не венчался. Иногда Чилтон позволяет принимать особые меры — чтобы мужчины могли получить удовольствие, а женщины — научиться покорности.

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Моя мать выступила против него. Она всегда поддерживала идею образования для женщин и поэтому сказала, что его взгляды — просто варварство. Она сначала смеялась над ним. Тогда он публично потребовал от отца покрепче держать ее в руках и положить конец «порочным занятиям», которые она проводила с моими сестрами и мной. Она учила нас математике, латыни, учила лечить болезни — вот что Чилтон называл «пороком», монсеньор, и еще писала памфлеты, доказывающие несостоятельность его проповедей. Он приходил к нашим воротам с толпой последователей, требуя, чтобы моя мать отдала ему своих дочерей, пока еще не поздно. Мы не могли выйти — он сделал нас пленниками в собственном доме. Мой отец… Он ничего не предпринимая, только молился, дарил нам маленькие подарки и говорил, что все пройдет. Он так всегда поступал. Моя мать заботилась обо всех нас. Все восхищались ею. Она всегда знала, что делать, когда отец запутывался.

• Предыдущая
• 17/70
• Следующая