Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Мерцалов Игорь - Страница 34

Только тут он более-менее проснулся и сообразил, что происходит.

— О, Переплет… извини. Я думал…

— Знаю, знаю, я так и понял, что по-другому разбудить вас не получится, — проворчал домовой, поднимаясь с пола и потирая поясницу. — Привычка, понимаю. Однако уже десять минут шестого, а вы в пять встать хотели.

— Да. Большое спа-а-а… — Сударый усилием воли подавил зевок. — Спасибо, что разбудил. А где Персефоний?

— Не знаю. Нет его.

— Странно. Видно, задержался в подотделе. Вот досада…

Хотя Сударый работал по поздней ночи и совершенно не выспался, в себя он пришел довольно быстро. Сказывались ежеутренние тренировки — тело само просило движения, и он позволил себе пять минут позаниматься с рапирой, окончательно взбодрившись. Потом умылся, накинул халат и отправился в лабораторию, попросив Переплета принести туда крепкого чаю и кусок хлеба с маслом.

— Что, Персефония все нет? — спросил он, когда домовой поставил рядом с ретортами дымящуюся кружку и блюдце.

— Нет.

Периодически откусывая от бутерброда, Сударый взялся за составление эмали. Все расчеты, реактивы и чары были заготовлены вчера, так что дело спорилось, к началу восьмого Непеняй Зазеркальевич управился и в одиночку. Однако отсутствие упыря тревожило все больше.

— Вереда пришла, — сообщил, заглянув в лабораторию, Переплет.

— А Персефоний?

— Нет. А Вереда говорит, там что-то важное у нее, просит выйти.

— Две минуты, — ответил Сударый.

Выждав необходимое время, он вынул пластины из раствора и поместил на сушилку. Через четверть часа их можно будет укладывать в кофр. Теперь нужно подготовить оптокамеру… Ах, Персефоний, где тебя носит?

Он вышел в приемную:

— Доброе утро, Вереда… Что случилось?

Девушка была явно взволнованна.

— Непеняй Зазеркальевич! Я тут столкнулась на пороге с курьером…

Она протянула Сударому конверт, который мяла в руках. На печати красовались щит и меч — символика полиции. Неприятное предчувствие кольнуло оптографа. Он вскрыл конверт и пробежал глазами по строчкам. Это было извещение из полицейского участка о том, что отпущенный на поруки упырь Персефоний, за которого Сударый взял на себя гражданскую ответственность, арестован за нарушение общественного порядка.

— О господи… Я в полицию!

Сударому повезло перехватить на углу извозчика, и уже через десять минут он взбегал на крыльцо массивного здания из красного кирпича, нервно сжимая правую руку, которой не хватало забытой второпях трости.

В кабинете, устланном затоптанным зеленым ковром, находились двое полицейских надзирателей. Один сидел за дубовым столом, другой стоял рядом и что-то говорил. Когда он обернулся навстречу вошедшему, Сударый узнал Неваляева.

— Хорошо, что вы не промедлили, Непеняй Зазеркальевич, — сказал он. — А то я уже сдал дежурство и домой собирался.

— Могу я узнать, что произошло?

— Конечно, для этого мы вас и позвали. Нынче ночью случился еще один акт… хулиганства. Ваш подопечный был задержан в пятом часу утра за участие в уличных беспорядках, а именно за драку со студентами Спросонского агромагического училища.

— Ничего не понимаю. Говоря об акте хулиганства и драке, вы, кажется, подразумеваете разные вещи — так какая между ними связь? И в чем именно виновен Персефоний?

— Подробностей мы пока и сами не знаем, будем разбираться. Вот, взгляните, тут требуются ваши подписи.

Он выложил на стол две бумаги и пододвинул Сударому перо с чернильницей.

— Что это?

— Как лицо, несущее гражданскую ответственность, вы должны засвидетельствовать, во-первых, что задержание вашего подопечного совершено на законных основаниях и, во-вторых, что условия содержания под стражей соответствуют установленным нормам.

— Могу я сначала повидаться с Персефонием? — спросил Сударый, отдернув руку от пера.

Мытий Катаевич невесело усмехнулся.

— А вы, никак, обман подозреваете? — сухо поинтересовался второй полицейский.

— Нет, нисколько. Просто я пришел не ради подписей, а ради Персефония и хотел бы сначала повидаться с ним. Вы проводите меня?

— Что ж, разумное требование, — согласился Неваляев и вынул из стола ключи. — Идемте.

В конце глухого коридора имелись три окованные сталью двери с зарешеченными окошками, обрамленными литыми серебряными полосками, с щедрой россыпью магических печатей вокруг замков. За одной из них слышались голоса, но Неваляев шагнул к дальней.

— Камера занята, — пояснил он. — Содержать господина упыря вместе со студентами, разумеется, невозможно, поэтому пришлось разместить его в карцере.

Загремели ключи, тяжелая дверь открылась, и Сударый шагнул в тесную каморку с голыми стенами, где единственным предметом мебели был топчан. Остро пахло дезинфекцией.

Увидев Сударого, Персефоний резко сел на топчане и почему-то потупился.

— Здравствуйте, Непеняй Зазеркальевич, — сказал он, медленно поднимаясь.

— Персефоний, что случилось?

— То, чего и следовало ожидать, — проворчал упырь, искоса глянув на Неваляева. — Извините, что так подвел вас, да, видно, не судьба от бродяжьей жизни избавиться…

— Ты мне это брось, — посуровел Сударый. — Лучше расскажи все по порядку.

— Я уже пять раз рассказывал, — вскипая, махнул рукой Персефоний. — Ну что, иду из подотдела, слышу крик: «Люди-нелюди, помогите!» Бегу. Там в подворотне кикимора какая-то бьется, ах, мол, загрызли, а сама за ухо держится. Я ее успокаиваю, и тут появляется толпа юнцов и давай меня мутузить! Ну что мне, столбом было стоять? Еще ухогрызом обозвали… Понятно, и я пару носов расквасил.

— Так за что именно арестован мой подопечный? — спросил Сударый у Неваляева.

— Я уже говорил, что господин Персефоний задержан за участие в беспорядках, — терпеливо объяснил тот. — Никаких обвинений ему пока что не предъявлено и, насколько я могу судить, предъявлено не будет.

— Тогда зачем ему находиться здесь?

— Таковы правила. Существует определенная процедура дознания, мы обязаны ее придерживаться. Если все действительно происходило так, как свидетельствуют ваш упырь и господа студиозусы, а также пострадавшая кикимора, завтра-послезавтра мы всех отпустим.

— Буква закона? — хмуро осведомился Персефоний.

— Именно. А как же вы думали? — не без вызова ответил Мытий Катаевич и скрестил руки на груди. — Дух и буква закона важны в равной мере. Если бы мы руководствовались только духом, вообразите, к чему бы это привело?

— К тому, что всем пришлось бы тратить меньше времени, — сказал Персефоний, однако глаза отвел, и Сударый понял, что упырь сам не верит в свои слова, а спорит единственно из упрямства.

Понял это, кажется, и Неваляев.

— Это приведет к тому, что закон будет толковаться каждым его служителем в соответствии с личными вкусами. И что бы стало тогда с законом? Если мы, полицейские, не будем строго его соблюдать, нас перестанут уважать, а можете вы себе представить общество, в котором слуги закона не пользуются уважением? По-моему, такое возможно только в фантастической литературе.

— Тут нечего возразить, — сказал Сударый. — Что ж, неприятно, но, кажется, ничего страшного. Ведь это не скажется на дальнейшей судьбе Персефония?

— Повторяю, если все действительно происходило именно так, тогда, естественно, никаких последствий для отпущенного на поруки не будет.

— Значит, ничего страшного не случилось. Что ж, мне нужно возвращаться в ателье, а ты наберись терпения, Персефоний.

Когда они с Неваляевым возвращались, из-за дверей общей камеры грянуло: «Вот стою, держу весло». Студенты пели кто в лес, кто по дрова, но весело и с чувством. Надзиратель покачал головой.

В тусклом свете пригашенных кристаллов, освещающих коридор, Сударый заметил, что один глаз у надзирателя поблескивает сильнее, и догадался, что это эффект небольшого косметического заклинания.

— По крайней мере, вы верите, что Персефоний ни в чем не виновен? — спросил он.

— Разве вы еще не поняли, что мое личное мнение на этот счет не имеет никакого значения? Эмоциям нет места в полицейской работе. Только факты и улики. Остальное — удел детективных рассказов.