Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Мерцалов Игорь - Страница 35

— А интуиция разве не играет никакой роли?

— Почему же, играет, — усмехнулся Неваляев. — Только ее к делу не пришьешь и в суде не представишь. Интуиция указывает только направление поисков, а существо дела составляют факты.

— А что подсказывает ваша интуиция в деле Ухокусая?

— Как-как вы его назвали? Ухокусай? Забавное словечко. Интуиция подсказывает мне, что, пока не будут обнаружены достоверные факты, дело с мертвой точки не сдвинется.

— А что вы думаете о причастности призрака Свинтудоева?

— Боже мой, ну зачем вам это нужно, Непеняй Зазеркальевич? Вы ведь ученый, чародей с дипломом, что вас-то могло заинтересовать в этих досужих сплетнях? Неужели так сладок запашок скандала?

Сударый не стал отвечать. Говорить о том, что призрак обосновался в его доме, не имело смысла, по крайней мере, до тех пор, пока не найден способ убедительно доказать его присутствие. Прав полицейский, нужны факты и улики! А пока интерес оптографа и правда очень похож на обывательское любопытство.

Впрочем, Свинтудоев занимал его теперь гораздо меньше Персефония, так что Сударый даже удивился в первое мгновение, когда, дойдя до дома, увидел перед крыльцом сани. Потом чуть не хлопнул себя по лбу: ну конечно, упырь вчера заказал извозчика, чтобы ехать на ковролетку! Он подошел к недовольному вознице, кутавшемуся в овчинный тулуп до пят.

— Надеюсь, вы не очень долго ждете?

— Да так, того… — последовал ответ, несмотря на видимую неопределенность, вполне определенный.

— Уж извините за простой, возникли непредвиденные обстоятельства. Обождите еще пару минут, — попросил Сударый.

— Отчего ж… — проговорил извозчик тоном, полным самого фальшивого смирения.

Вереда и Переплет встретили Сударого встревоженными расспросами.

— Бояться нечего, — успокоил он и, не раздеваясь, только поставив трость на подставку, коротко пересказал случившееся. — Жаль, конечно, но поездку придется отложить. Я сейчас съезжу на ковролетку, скажу, что заказ отменяется…

— То есть как так — отменяется? — спросил домовой.

— Один я не справлюсь. Можно, конечно, нанять носильщика, но мне бы очень не хотелось доверять оборудование постороннему разумному. Опять же съемку следует производить как можно быстрее, а значит, мой ассистент должен знать, что делает…

— Да как же… Это ведь нельзя отменять! — воскликнул Переплет. — С этим Ухокусаем нужно кончать как можно скорее! Да вы понимаете ли, что это такое, если мне, домовому, в своем собственном доме страшно находиться? Нет, говорите что угодно, а так нельзя…

Сударый в задумчивости потер подбородок. Случай с Персефонием он принял гораздо ближе к сердцу, чем проделки Ухокусая. С одной стороны, потому что успел привязаться к упырю, а привод в полицию мог обернуться для отпущенного на поруки серьезными последствиями. Но была, наверное, и вторая причина: призрак пока что не дотянулся до ушей Сударого и в какой-то мере оставался для него понятием отвлеченным. Остальные уже пережили ужас встречи со сверхъестественным.

С испугом Переплета нельзя не считаться. Действительно — каково это для домового? Должно быть, то же самое, что для человека обнаружить, что он боится собственного тела…

— Нечего думать, я поеду с вами, — сказала Вереда и принялась наматывать шарф. — Переплет, ты ведь присмотришь за ателье?

— Со мной — в Храпов? — поразился Сударый. — Помилуй, Вереда, мыслимо ли барышне отправляться в дальнюю дорогу с посторонним мужчиной? Как это будет выглядеть?

— Это будет выглядеть так, что барышня помогает тому, кто нуждается в помощи. А если кто-то увидит что-то неприличное, так, значит, он сам неприличный…

— Нет, погоди, Вереда, — сказал Переплет. — Тебе все равно тяжело будет таскать вещи. Лучше я сам поеду.

— Ты? Домовой?

— А чем домовой хуже барышни?

— Это что значит «хуже»? — насторожилась Вереда.

Чтобы не дать разрастись двусмысленности, Сударый быстро сказал:

— Переплет прав.

Пожалуй, даже излишне быстро сказал.

— В чем? В том, что хуже меня уже некуда?

— Боже мой, о чем ты? Просто кто-то должен подготовить растворы к тому времени, как мы вернемся. Ты отлично справишься в лаборатории, я оставил подробное описание процесса.

— Да, носильщик из Переплета лучший, нежели алхимик, — признала Вереда, кажется, все еще сердясь на домового за его «хуже барышни».

В другое время Переплет распознал бы шпильку и не упустил случая попрепираться перед тем, как принести извинения, однако предстоящее путешествие слишком захватило его.

Они с Сударым погрузили зачехленную камеру, штатив, коробку со световыми кристаллами и кофр с пластинами; домовой добавил к поклаже еще принесенные из кладовой санки. Извозчик потребовал и без разговоров получил лишний гривенник за простой. Зато и довез до ковролетки с ветерком, хотя за это, пожалуй, следовало больше благодарить соскучившуюся лошадь.

Летать зимой — занятие дорогостоящее, потому что сложное. Во-первых, даже на небольшой высоте не просто холодно, а зверски холодно; во-вторых, это еще и опасно: снег скрадывает очертания ландшафта и велик риск аварии, если приходится идти на снижение.

Поэтому зимой отдельными самолетами никто не пользуется, ковролетчики работают на скрепах — то есть скрепляют сразу четыре ковра, ставят просторный войлочный шатер с очагом и летают самое меньшее вдвоем.

Полеты внутри губернии считаются легкими, поэтому в рейс до Храпова собрались как раз двое: полулюд и лесин.[1] Скреп давно уже был выведен на площадку, загружен и жарко натоплен, пар клубами валил из дымохода.

Не дожидаясь укоризненных намеков, Сударый вручил старшему по скрепу, лесину, пятиалтынный:

— За простой.

— Добро пожаловать.

Переплет, всю дорогу до ковролетки занимавшийся тем, что приматывал кофр к санкам, только сейчас по-настоящему огляделся по сторонам. Чужие разумные, которым дома не сидится, чужие строения, неказистые, сущие сараи, а главное, обилие пространства — все это давило на него. Недолгая погрузка промелькнула как в тумане. Возить санки покамест не пришлось, ковролетчики сами занесли их в шатер, на который почтенный домовик взирал со старательно, но не слишком успешно скрываемым ужасом.

Когда полулюд спросил, будет ли он утепляться, Переплет даже не сразу понял, что обращаются именно к нему. На всякий случай кивнул, и ковролетчик выдал ему какую-то разновидность тулупа, который, оказывается, следовало надевать поверх собственной одежды. Переплет надел и понял, что стал похож на колобка и не в состоянии сделать ни шагу.

К сожалению, понял слишком поздно, когда обнаружил, что уже не видит широкого двора с темными стенами сараев, зато прекрасно видит крыши. На одной как раз копошился сарайник, сметая снег; он помахал Переплету рукой. Домовой механически ответил на дружелюбный жест, хотя, пожалуй, у него получилось только слегка шевельнуться.

И подумал: «Лечу! Батюшки, лечу же…»

Домовой в воздухе — явление редкое, и если бы Переплет был способен сейчас мыслить сколько-нибудь сложными синтаксическими конструкциями, то непременно добавил бы, что и нелепое, и немыслимое, и даже противоестественное. Однако в голове билось только: «Лечу…» — и еще невесть откуда запрыгнувшее не слово даже, а так, какая-то дрянь словесная: «Ёкрить».

А город все разрастался вширь под его ошеломленным взором.

— Первый раз в полете, господин домовой? — спросил, подойдя к нему, лесин.

— П-первый. И последний, — выдавил Переплет.

— Типун вам на язык! — рассердился тот. — Кто ж это слово говорит, тем паче в воздухе? Нам еще возвращаться, между прочим. Вы бы, коли от страха трясетесь, шли в шатер.

«Трясусь, — обреченно подумал Переплет. — Да, трясусь от страха, вернее не скажешь. И уже не первый день. Ну да, страшно, только как-то некрасиво получается. Непеняй Зазеркальичу вон тоже страшно, по ауре сразу видать, а так-то и не скажешь. Правда, он не за себя, он все больше за нас думает. За меня вот переживает, за упыря. Вереда ему нравится…