Серебряные коньки (с илл.) - Додж Мери Мейп - Страница 51

• Предыдущая
• 51/60
• Следующая

– Не Боомпкинсам, таких я не знаю, – Боомпхоффенам.

– Ну да, отнеси их туда.

– Туда! Легко сказать, хозяин! Да вся их семья четыре года назад переселилась в Америку. Уж лучше спи, Рафф, ты бледный и совсем ослабел. Завтра утром сразу смекнешь, как лучше сделать… А, госпожа Гретель, наконец-то явилась!

В этот вечер «фея-крестная», как мы уже знаем, побывала в домике, прежде чем Рафф проснулся. Гульдены были снова надежно упрятаны в большой сундук, а тетушка Бринкер с детьми роскошно угощалась мясом, белым хлебом и вином.

Тогда-то мать, захлебываясь от радости, и рассказала детям историю часов, с теми подробностями, которые считала возможным сообщить. Справедливо, думала она, чтобы бедняжки узнали про них кое-что, раз они так свято хранили тайну с тех пор, как сами стали хоть что-нибудь понимать.

Много хлопот выпало Бринкерам на следующий день.

Прежде всего надо было сообщить отцу про находку тысячи гульденов. Такая весть, разумеется, не могла ему повредить. Затем, в то время как Гретель усердно исполняла приказание матери «убрать дом чисто-начисто», Ханс и тетушка Бринкер, очень радостные, отправились покупать торф и провизию.

Ханс был беззаботен и доволен; тетушка Бринкер радостно волновалась: очень уж много новых потребностей возникло у семьи за одну ночь – как грибы выросли, – так что, чего доброго, и десяти тысяч гульденов не хватит. На пути в Амстердам она, весело болтая с Хансом, собиралась тратить деньги не жалея, однако домой принесла такие маленькие свертки, что Ханс, сбитый с толку, прислонился к камину и, почесывая голову, вспоминал поговорку: «Чем больше кошель, тем он туже завязан».

– О чем ты думаешь, лупоглазый? – щебетала мать (отчасти угадавшая его мысли), носясь по комнате и готовя обед. – О чем думаешь?.. Слушай, Рафф, ты не поверишь: малый был готов притащить домой на голове чуть ли не пол-Амстердама! Вообрази, он хотел накупить столько кофе, что его хватило бы набить доверху горшок для углей! «Нет-нет, сынок, – говорю я, – берегись на судне течи, коли груз богатый». А он как уставился на меня… Ну вот совсем как сейчас… Эй, сынок, пошевелись! Смотри, прирастешь к камину, если будешь так пучить глаза да удивляться!.. Ну, Рафф, гляди, я ставлю твое кресло в конце стола, где ему и следует быть, ведь теперь у нас в доме есть мужчина – это я готова сказать в лицо хоть самому королю. Да, вот сюда… Обопрись на Ханса: он для тебя все равно что крепкий посох! Растет, как сорная трава, а ведь кажется, будто он еще вчера учился ходить. Садись за стол, муженек, садись!

– А помнишь ты, вроу, – сказал Рафф, осторожно усаживаясь в большое кресло, – тот чудесный органчик, который так развлекал тебя, когда ты работала в знатном доме в Гейдельберге?

– Еще бы не помнить! – ответила тетушка Бринкер. – Стоило три раза повернуть медный ключик – и колдовская штука так, бывало, заиграет, что дрожь по спине… Хорошо помню. Но, Рафф, – и тетушка Бринкер сразу же сделалась серьезной, – ведь ты не станешь бросать наши гульдены на такие пустяки?

– Нет-нет, только не я, вроу… Один органчик я уже получил от Бога – и бесплатно.

Мать и дети переглянулись в испуге, потом посмотрели на Раффа… Неужели он опять помешался?

– Да, и этот органчик я не продам за пятьдесят кошельков, набитых деньгами, – продолжал Рафф. – А заводят его ручкой от метлы, и он скачет и носится по комнате – всюду поспевает вмиг. А уж как заливается!.. Можно поклясться, что это певчие птички вернулись из теплых стран.

– Святой угодник Бавон! – вскрикнула тетушка Бринкер. – Да что это на него нашло?

– Утешение и радость, вроу, вот что на сына нашло! Спроси Гретель, спроси мой «маленький органчик» Гретель: разве нынче я не радовался, глядя на нее, и не утешился вполне?

– Ну, мама, – рассмеялась Гретель, – он сам был для меня органчиком! Пока вас не было, мы чуть не все время вместе распевали песни.

– Ах вот как! – проговорила тетушка Бринкер, у которой словно гора с плеч свалилась. – Слушай, Ханс, тебе ни за что не справиться с таким куском. Но ничего, цыпленок, ты ведь долго постился… Гретель, возьми-ка еще ломтик колбасы: от нее у тебя кровь разольется по щекам.

– Ой, ой, мама! – расхохоталась Гретель, поспешно протягивая свою тарелку. – У девочек кровь не разливается по щекам… Ты хотела сказать, что на моих щеках расцветут розы… Ведь так говорят, Ханс? Розы?

Пока Ханс спешил проглотить громадный кусок, чтобы дать подходящий ответ на этот поэтический вопрос, тетушка Бринкер быстро разрешила спор.

– Ну, розы или кровь, – сказала она, – для меня все едино, лишь бы румянец опять украсил твое светлое личико. Довольно того, что мать у тебя бледная, изможденная, но…

– Да что ты, вроу! – торопливо перебил ее Рафф. – Ты сейчас свежей и румяней обоих наших цыплят, вместе взятых.

Это замечание, хотя оно и вовсе не подтверждало, что вновь пробудившийся ум Раффа достаточно ясен, тем не менее доставило тетушке Бринкер величайшее удовольствие. Итак, обед прошел чрезвычайно приятно.

После обеда заговорили о часах и, как следовало ожидать, стали строить догадки насчет таинственных букв.

Ханс отодвинул свой табурет и уже собирался уходить к мейнхееру ван Хольпу, а мать его встала, чтобы положить часы на прежнее место, как вдруг послышался стук колес по мерзлой земле.

Кто-то постучал в дверь и тотчас же открыл ее.

– Входите, – нерешительно проговорила тетушка Бринкер, торопливо стараясь спрятать часы к себе за лиф. – А, это вы, мейнхеер! Добрый день! Отец уже почти поправился, как видите. Стыдно принимать вас в такой убогой лачуге, мейнхеер, да и со стола еще не убрано…

Доктор Букман вряд ли слышал извинения хозяйки. Он, видимо, спешил.

– Хм! – воскликнул он. – Я здесь, очевидно, уже не нужен. Пациент быстро поправляется.

– Как ему не поправиться, мейнхеер! – вскричала тетушка Бринкер. – Ведь мы вчера вечером нашли тысячу гульденов, которые у нас пропадали целых десять лет!

Доктор Букман широко раскрыл глаза.

– Да, мейнхеер, – сказал Рафф. – Я прошу вроу рассказать вам об этом, хотя это наша семейная тайна, – ведь я вижу, что вы отлично умеете держать язык за зубами.

Доктор поморщился: он не любил, когда говорили о нем самом.

– А теперь, мейнхеер, – продолжал Рафф, – вы можете получить плату за ваши труды. Бог свидетель, вы заслужили ее, если только это заслуга – вернуть семье и миру такого незначительного человека, как я. Скажите моей вроу, сколько надо заплатить, мейнхеер, она с радостью отдаст вам эти деньги.

– Ну-ну, чего там! – буркнул доктор ласковым голосом. – Не будем говорить о деньгах. Плату я могу получить где угодно, а благодарность встречается редко. Мальчик сказал мне «спасибо», – добавил он, мотнув головой в сторону Ханса, – и этой платы мне довольно.

– У вас самих, должно быть, есть сын, – проговорила тетушка Бринкер в восторге от того, что великий человек сделался таким общительным.

Но тут добродушие доктора Букмана ему изменило. Он проворчал что-то (так, по крайней мере, показалось Гретель), но не ответил ни слова.

– Не посетуйте на мою вроу, мейнхеер, если она говорит лишнее, – сказал Рафф, – но она только что очень жалела одного молодого человека, родные которого уехали неизвестно куда. А я должен был кое-что передать им от него.

– Их фамилия Боомпхоффен! – горячо проговорила тетушка Бринкер. – Не знаете ли вы чего-нибудь об этой семье, мейнхеер?

Доктор ответил кратко и грубо:

– Да, знаю. Беспокойные люди. Они уже давно переселились в Америку.

– Может быть, Рафф, – робко настаивала тетушка Бринкер, – меестер знает кого-нибудь в этой стране, хотя там, как я слышала, чуть ли не все жители дикари… Вот если б он мог доставить Боомпхоффенам часы и передать слова бедного малого, то-то было бы хорошо!

– Не надо, вроу. Зачем беспокоить доброго меестера, когда его везде ждут умирающие? Почем ты знаешь, что мы правильно угадали фамилию?

• Предыдущая
• 51/60
• Следующая