Преступный человек (сборник) - Ломброзо Чезаре - Страница 37

Другим доказательством отвращения к труду, свойственного преступникам, является непостоянство их занятий. Честные люди очень редко меняют свои профессии: так, из 100 честных работников

Между тем преступники постоянно бросаются от одной профессии к другой, причем от 2 до 4 раз меняли ее:

то есть чаще всего – насильники и мошенники.

Из отчета исправительного дома в Эльмире видно, что 6635 заключенных в нем распределялись по своим профессиям следующим образом:

Число лиц без занятий оказывается здесь весьма небольшим, но по поводу его мы в том же отчете находим следующее: «Многие из заключенных ложно показывали, будто они занимаются теми или другими ремеслами». На самом деле число тех, которые не занимаются никаким трудом, очень велико, несмотря даже на все применяемые здесь системы исправления лентяев. Так, по словам генерала Броквея, никакое нравственное воздействие не могло заставить 34 % заключенных взяться за какую-нибудь работу.

В виде исправления лентяев среди преступников Броквей советует применять кнут и вообще телесные наказания, низводя этим личность преступника на уровень дикаря, который берется за работу не иначе как из-под палки.

Тот факт, что преступник часто меняет род своих занятий, отдавая предпочтение тем из них, при которых расчет производится ежедневно, доказывает, что он вообще не способен ни к какому правильному, регулярному труду.

Но эта негодность его к постоянной работе отнюдь не доказывает, что он совершенно не способен к какой бы то ни было деятельности и находится в вечной инертности. Напротив, в известные моменты преступник проявляет значительную активность: так, например, некоторые виды преступлений, такие как воровство и мошенничество, требуют особенной подвижности и деятельности со стороны тех, кто ими занимается. Преступник питает отвращение, собственно, ко всякой правильной регулярной работе: он не может примириться с тем, что в обществе всякий его член должен в каждый известный момент отправлять то или другое назначение свое, подобно тому как в часовом механизме несет свою функцию каждая, даже мельчайшая часть его. Неспособные противостоять своим постоянно меняющимся капризам, будучи до известной степени инертными и в то же время импульсивными, преступники находятся в вечной войне с тем обществом, которое не соответствует их наклонностям.

Таким образом, по своему характеру преступник вполне напоминает дикаря, обыкновенно неподвижного и инертного, проявляющего, однако, время от времени бурную деятельность на войне или охоте, которым он отдается порывисто, до полного изнеможения своих сил.

Совершенно справедливо замечает Марро, что «примитивный, некультурный человек отличается от цивилизованного именно своей неспособностью к подобному, продолжительному, настойчивому труду и что весь прогресс человеческий к тому именно и сводится, чтобы, по возможности, развить и укрепить эту способность в человеке».

«Всякий правильный труд, – говорит он далее, – должен удовлетворять двум основным условиям: он должен, именно, быть полезен индивиду, который совершает его, и обществу, среди которого он живет.

Труд преступника характеризуется тем, что он полезен только ему, но вреден обществу.

Если же труд этот вреден и совершающему его, и обществу, то он характеризует уже не преступного, а психически больного человека».

1 В Испании к 1-му разряду преступлений относятся: возмущение, бунт, сопро

Быстрое, стремительное развитие уголовной антропологии лишает ученых возможности спокойно выжидать появления новых исследований, обыкновенно очень объемистых, снабженных обильным материалом и требующих для своего появления продолжительного времени. Специальные журналы хотя и дают ясное представление обо всех вновь появляющихся работах, но следить за ними доступно не всякому. Поэтому я счел полезным в настоящее время сделать краткий очерк успехов уголовной антропологии.

Но прежде всего я должен ответить обширной критике, возбужденной изучением этой новой отрасли знаний; размеры критики уже сами по себе служат доказательством серьезного значения уголовной антропологии.

Топинар не признает за мной права устанавливать существование типа преступника, так как я сам определяю, что этот тип не подтверждается в 60 наблюдениях из 100.

Конечно, если с понятием о типе связывать представление о том, что он должен встречаться во всех наблюдениях, то его нельзя признать. Но уже в моих первых трудах я указывал на то, что к понятию о типе преступника надо относиться так же, как мы относимся к понятию среднего данного; если в статистике говорят, что средняя продолжительность жизни равна 32 годам, а наибольшая смертность падает на декабрь, то никому не придет в голову предполагать, что все или почти все должны умирать в 32 года и в декабре.

И не я один придерживаюсь такого определения средних.

Я могу сослаться на следующие строки замечательного труда Топинара, наиболее ярого из моих противников.

«Тип, – говорит Гратьоле, – это синтетическое впечатление».

Тип, по Гёте, есть абстрактное общее представление, которое мы получаем, наблюдая сходства и различия. Родовой тип, замечает Изидор Сен-Илер, нельзя видеть глазами, его можно только представить себе мысленно.

«Типы людей, – говорит Брока, – не существуют в действительности; это – абстрактные идеальные представления, являющиеся результатом сравнения расовых разновидностей; эти представления составляются из совокупности характерных черт, общих известному числу расовых разновидностей».

«Мы вполне согласны с этими взглядами: тип есть собрание характерных черт по отношению к той группе, которую он выражает; тип есть собрание отличительных черт, наиболее выдающихся и наичаще встречающихся. Отсюда вытекает целый ряд выводов, которых антрополог не должен забывать ни в своей лаборатории, ни среди народов Центральной Африки».

«Тип, по прекрасному выражению Изидора Сен-Илера, – это неподвижная точка, общий центр, а разновидности представляют уклонения в различных направлениях; бесчисленно разнообразные колебания. Природа играет вокруг этой точки, по выражению древних анатомов, сохранившемуся до последнего времени в германском наречии».

«В примерах, при таком прекрасном определении, нет надобности. Тем не менее, возьмем сотню однородных черепов, например серию овернских черепов, описанную Брока. Эта серия черепов была добыта на древнем горном кладбище, в уединенной местности; прибавим, что череп дает полное представление об индивидууме, которому принадлежит, с тем преимуществом, что череп можно измерять, вертеть в руках, словом, обходиться с ним, как угодно.

При первом взгляде вас поражают различия черепов: нет двух черепов совершенно схожих между собой; после самых тщательных исследований надо сознаться, что все они отличаются друг от друга какой-либо чертой. А между тем за малыми исключениями они все имеют нечто общее, что соединяет их в одну семью и отличает их от других групп, например, от сотни черепов соседних басков или, еще более, от сотни новокаледонцев.

В некоторых черепах такое семейное сходство очень сильно выражено. Приступая к исследованию характерных черт и измеряя черепа для более точного ознакомления с ними, мы замечаем, что среди них попадаются более или менее брахицефалические, мезоринические и прочие. Выражая это в цифрах, служащих числовым выражением особенностей черепа, и располагая эти цифры по разрядам согласно нижеизложенному методу, мы заметим, что известная степень черепных особенностей повторяется наибольшее число раз и что следующие степени идут постепенно уменьшаясь. То же и по отношению к прогнатизму, мезоринизму и двадцати другим подобным отличительным чертам. Череп, представляющий собрание характерных черт, выраженных в наичаще встречающейся степени, есть полное выражение этой группы черепов; в нем выразится искомый фамильный облик ее, ее совершенный тип. Но такого идеального черепа не существует в действительности; и в серии из тысячи черепов, вы, быть может, не встретите ничего подобного».