Маленькие дикари (Издание 1923 г.) - Сетон-Томпсон Эрнест - Страница 36

• Предыдущая
• 36/63
• Следующая

— Ручаюсь, что с какого-нибудь холма ты увидишь этот дым за десять миль.

— А я увижу и за двадцать, — вставил Гай.

— М-р Кларк, вам когда-нибудь случалось заблудиться? — продолжал расспрашивать Ян.

— Конечно, и не раз. Кто ходит по лесу, должен когда-нибудь заблудиться.

— И даже индейцы?

— Еще бы! Они ведь тоже люди. Если человек хвастается, что никогда не заблудился, то я не верю, чтоб он отходил далеко от материнской юбки. Всякий может заблудиться, но настоящий лесной человек благополучно вывернется из затруднения, вот и вся разница.

— Что же вы делали, когда вам случалось заблудиться?

— Смотря где! Если это происходило в незнакомой местности, а на бивуаке у меня были друзья, то я разводил два дымовых костра. Если я был совершенно один, то пробовал проводить прямую линию по солнцу и звездам, но в дурную погоду это невозможно. В не знакомой местности можно итти по течению какого-нибудь потока, но я вам этого не пожелаю. Конечно, вы куда-нибудь выйдете и не будете кружиться на одном месте, но таким образом нельзя подвигаться больше, чем на пять миль в день.

Два дыма.

— А разве нельзя найти направление по мху или древесным стволам?

— Можно. Мох всегда бывает на северной стропе дерева или утеса, а самые большие ветви, — на южной стороне ствола, верхушка болиголова склоняется на восток; самые густые побеги находятся с южной стороны пня. Впрочем, это относится лишь к тем деревьям, которые стоят на открытом месте. Если же дерево стоит в южной части какой-нибудь просеки, то самые густые побеги бывают с севера. Когда возьмешь компас в руку, то все это окажется лишь наполовину верным, а когда находишься в крайности и нуждаешься в указаниях, то даже вовсе неверным. Я видел только одно растение, которое могло служить компасом, именно степной золотарник. Если вынести пучок его на открытое место, то почти все головки повернутся к северу, но под тенью больших листьев они откидываются куда попало.

Solidago nemoralis или золотарник.

— Если вы найдете дорожку, протоптанную дикими зверями, то идите смело: она приведет вас к воде. Впрочем, не ошибитесь направлением. Надо итти в ту сторону, где она протоптана сильнее. Если она постепенно теряется, то вы идите назад. Если мимо летят дикие утки, значит, вода близко. Лошадь или собака всегда выведет вас домой. Я знаю только один случай, когда лошадь не попала на дорогу, но она была бешеная. Лошади иногда тоже бесятся, хотя не так часто, как собаки. Надежнее всего компас. Затем можно полагаться на солнце и звезды. Если вы знаете, что друзья будут вас разыскивать, то лучше всего развести два дымовых костра, сидеть на месте и по временам покрикивать. При таких условиях в беду попадет лишь круглый дурак, а ему место только дома у печки.

Сам явился с обновкой. Дома убили теленка и повесили кожу в амбаре. Отец разрешил взять ее, и Сам принес «свежую буйволиную шкуру для платья».

— Я не знаю, как индейцы делают платье, — сказал он товарищам. — Зато Калеб может вас научить этому, а я, конечно, буду держаться в сторонке.

Старый охотник не имел определенных занятий. С тех пор, как дверь собственного дома захлопнулась перед ним, единственными светлыми минутами в его одинокой жизни были посещения бивуака. Калеб теперь бывал у них ежедневно, и потому немудрено, что он пришел через час после Сама.

— Скажите, пожалуйста, как индейцы дубят кожу для платья? — спросил Ян.

— Различными способами… — Он не успел договорить, как Гай прибежал с криком:

— Ребята! Папина старая лошадь околела!

Он весело смеялся, радуясь тому, что принес свежую новость.

— Ветка, ты слишком много смеешься. У тебя коренные зубы загорят от солнца, — оказал Старший Вождь, поглядывая на него.

— Вправду околела, и я возьму себе ее хвост на скальп. Вот увидите! Я теперь буду самым настоящим индейцем.

— Отчего ты не сдерешь всей шкуры? Я б вам показал, как сделать разные индейские вещи, — заметил Калеб, закуривая трубку.

— А вы мне поможете?

— Ее сдирают так же, как и телячью. Я покажу тебе, как достать жилы для сшивания, когда шкура будет снята.

Они все вместе отправились на поле Бёрнса. Гай отскочил и спрятался, увидев, что его отец на упряжных волах увозил павшую лошадь.

— Здравствуй, Джим, — сказал Калеб, обращаясь к Бёрнсу, с которым он был в приятельских отношениях. — Что, жаль тебе лошади?

— Нет, не очень. Она мне досталась даром. Я даже рад, что отделался от нее, потому что она пала на ноги.

— Отдай нам шкуру, если она тебе не нужна.

— Бери, сделай одолжение.

— Перетащи ее через межу. Мы сдерем шкуру, а остальное закопаем в землю.

— Хорошо. Вы не встречали моего негодного мальчишки?

— Как же. Я только что его видел, — сказал Сам. — Он шел к вашей усадьбе.

— Гм! Я, может быть, застану его дома.

— Может быть, — ответил Сам, но мысленно добавил: — едва ли.

Бёрнс ушел, а через несколько минут Гай прибежал из лесу посмотреть, что делают другие.

Калеб показал им, как взрезать шкуру по нижней стороне каждой ноги и вдоль живота. Сдиранье шкуры шло медленно, но оказалось менее неприятным, чем думал Ян, так как туша была свежа.

Большую часть работы сделал Калеб. Сам и Ян помогали ему. Гай стоял и смотрел, рассказывая о том, как он дома снимает шкуры с телят. Когда верхняя половина шкуры была отделена, Калеб заметил:

— Не воображайте, что мы можем перевернуть тушу. Если у индейцев нет под рукою лошади, чтобы перевернуть буйвола, то они разрезают шкуру пополам вдоль хребта. Кажется, нам этого уже хватит.

Они отрезали ту половину шкуры, которую ободрали, взяли хвост и гриву для скальпов, и тогда Калеб послал Яна за топором и лопатой. В заключение он вынул печень и мозг лошади.

— Это нужно, чтоб дубить кожи, — сказал он. А вот тут индейская женщина берет свои нитки.

Он сделал глубокий разрез вдоль позвоночника от середины спины до крупа и, запустив пальцы в клубок беловатых волокон, стал высвобождать его, прорезая мышцы к бедру и к ребрам. Эти жилы были очень тонкие, они легко расщеплялись и тогда делались похожими на нитки.

— Нате вам моток жил, — сказал Калеб. — Их надо высушить, а расщеплять можно по мере надобности. Если подержать их минут двадцать в теплой воде, то они размягчатся и будут готовы к употреблению. Обыкновенно сквау, когда шьет, держит нитку во рту, чтобы ее размягчить. Теперь у нас есть лошадиная шкура и телячья шкура, — мы можем устроить настоящий кожевенный завод.

— А как же вы выделываете кожу, м-р Кларк?

— Различно. Большей частью я сильно скребу ее, чтоб счистить жир и мясо с внутренней стороны; затем натираю ее квасцами и солью и, свернув, оставляю на несколько дней, чтоб она насквозь пропиталась квасцами. От этого кожа белеет у корней полос. Когда она наполовину высохнет, я ее растягиваю и мну, пока она не сделается совсем мягкой. Однако у индейцев нет ни квасцов ни соли. Вместо того они делают хорошую смесь из печени и мозга, — вот я сейчас вам покажу.

— Я тоже хочу дубить свою кожу по индейски! — воскликнул Сам.

— Для этого надо взять мозг и печень теленка…

— А лошадиных нельзя?

— Нет, сколько я видел, так, не делается. Вероятно, лучше всего собственные мозга.

— Вот мудро распорядилась природа, — заметил Дятел, — помещая всегда телячьи мозги в телячью шкуру и в таком именно количестве, какое нужно, чтоб ее дубить.

— Раньше всего выскоблите телячью кожу, а я тем временем лошадиную положу в грязь, чтобы на ней шерсть отмокла.

• Предыдущая
• 36/63
• Следующая