Иероглиф «Измена» - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/64
• Следующая

— Я никогда не задумывалась над этим. Хотя данное учение есть и в Яшмовой Империи.

— Как жаль… Но, по крайней мере, верите ли вы, что безнадежно влюбленный может снова обрести свою возлюбленную после смерти? И встречу их озарит бумажный фонарик… Ведь это так прекрасно!

— Я верю, что любящие сердца обязательно когда-нибудь встретятся, — сказала Фэйянь и в этот миг подумала не о муже, а о первом императорском каллиграфе Лу Сине. Эта мысль вызвала прилив крови к щекам и легкое головокружение. Фэйянь оперлась рукой о столик, стоящий рядом, и продолжала смотреть на сад, освещенный мириадами фонариков, — смотреть так, чтобы не дать слезам пролиться.

Но, к счастью, императрица, похоже, занята была лишь своими мыслями. Она сказала Фэйянь:

— Мне верится, что в такую Ночь души Наисветлейшего принца и его служанки-возлюбленной гоже встречаются, простив людям все свои прежние обиды.

— Да-да, — рассеянно ответила на это Фэйянь. В ее глазах отражалось сверкание фонариков.

Императрица как-то особенно поглядела на свою гостью и сказала:

— Идемте в пиршественный зал, принцесса. Скоро начнется пир в честь всех предков. Мы будем поминать их и желать им счастливой загробной жизни. Только не пейте много вина, принцесса, — в вашем положении это вредно.

— Я и не собиралась, — улыбнулась Фэйянь. Она вслед за императрицей покинула террасу. Их уже ждали носильщики с паланкинами, чтобы отвезти в пиршественную залу.

Там все ослепляло роскошью: длинные столы с многочисленными яствами и напитками, лицедеи, своим представлением потешающие гостей, танцовщицы, певицы, музыкантши — все услаждали слух и зрение. Когда в зале появилась императрица, все немедленно пали на колени и трижды восхвалили божественную Ют-Карахон-Отэ. Затем почестей удостоилась и Фэйянь. После того как первосвященники Жемчужного Завета принесли в жертву духам предков нескольких петухов и вознесли молитвы о благоденствии страны, началось пиршество. Прелестные, как цветки, служанки засновали по зале, обнося гостей яствами и винами. То там, то тут вспыхивали огоньки остроумных бесед или звонких застольных стихов…

Фэйянь старалась есть мало, отдавая предпочтение фруктам, а о том, чтобы выпить что-нибудь из многообразных вин, не могло быть и речи. Меж тем Ют-Карахон-Отэ пила чарку за чаркой, раскраснелась, громко шутила и смеялась выходкам лицедеев и танцовщиц…

— Так вот какой это праздник — Ночь Неупокоенных Душ, — прошептала Фэйянь. — Разгул и пьянство. Никакого благочестия и уважительного отношения к духам предков. Здесь ничего не понимают в приличиях… Видно, и конца этому пиру не предвидится.

Но принцесса Фэйянь ошибалась. Неожиданно в зале наступила тишина, казавшаяся оглушительной после всего шума и гама. И в этой тишине распахнулись большие двери и процессия мужчин в белых одеждах, с зажженными ароматическими лампами в руках, вошла в зал.

— Кончен пир, — громко объявила Ют-Карахон-Отэ. — Время великой молитвы, ибо пришли монахи из обители Ловцов Душ!

— Я никогда не слыхала о такой обители, — прошептала принцесса.

Монахи слаженно и стройно запели хором нечто удивительно заунывное. Под это пение все гости, бывшие на пиру, встали со своих мест и, подходя к монахам, низко кланялись. Каждый гость получал горящую лампу, и вот чудо: монахов было всего восемь, а гостей — больше сотни, и для каждого гостя нашлась лампа, бравшаяся монахами словно из ниоткуда.

А пение монахов становилось все более печальным и заунывным — словно веял осенний ветер над заброшенным кладбищем, веял и выжимал из глаз горькие слезы… Гости, получив лампы, уходили. Ушли и слуги, музыканты, актеры, танцовщицы… И вот в зале оказались лишь монахи, императрица Чхунхян и принцесса Фэйянь.

— Может быть, ваше величество позволит мне удалиться? — шепотом спросила Фэйянь.

— Никоим образом, — был ответ. — Сейчас начинается самое главное, и вы должны быть участницей, если уважаете обычаи Жемчужного Завета.

— Хорошо, — склонила голову Фэйянь. Монахи подошли к ним и, поклонившись, протянули каждой из женщин по замысловатому бронзовому светильнику. Вот чудо! Хотя внутри светильника горело яркое пламя, снаружи он был таким холодным, что леденил руки!

— Это Юсино, Огонь Мертвых, — сказала императрица Чхунхян. — Идемте вслед за монахами, принцесса. Они приведут нас туда, куда нужно.

Монахи запели громко и грозно, и с этим пением вышли из зала. Следом, подбирая длинный подол платья одной рукой и держа светильник в другой, пошла императрица Чхунхян. Принцессе ничего не оставалось делать, как идти следом. Но едва они все вышли из зала, изумление охватило душу Фэйянь. Где сады, окружавшие зал? Где многочисленные дворцовые палаты, павильоны, террасы, галереи? Она обернулась — и зал исчез! Их процессия шла посреди огромной равнины, освещенной полной луной. Звезды срывались с неба и исчезали во тьме. Мертвенное сияние луны превращало все вокруг в сон, грезу, несбыточное диво.

— Где мы? — осмелилась спросить у императрицы Фэйянь и получила ответ:

— Не в нашем мире.

Монахи шли впереди, не чувствуя усталости, так же спокойно и без устали шла императрица, а Фэйянь почувствовала, что ноги отказываются служить ей.

— Мне трудно идти, — проговорила она, но императрица даже не оглянулась. Фэйянь стиснула зубы и продолжила путь, в глубине души понимая, что, если она остановится, произойдет нечто ужасное. Наконец впереди засветилось хрустальными стенами некое строение, напоминающее скорее нагромождение острых скал, чем жилище. Фэйянь не стала спрашивать, что это, — ей подумалось, что императрица не ответит. И еще подумалось Фэйянь, что, окликни она императрицу, к ней обернется не человеческое лицо, а страшная безжизненная маска, которой устрашатся и демоны. А Юсино, Огонь Мертвых, сиял ярче и ярче, затмевая свет луны.

Монахи остановились у хрустального дворца по обе стороны от сверкающих ступеней. Императрица Чхунхян опустилась на колени у первой ступени и заговорила:

— О неутоленная душа великого Наисветлейшего принца! Снизойди к тем, кто молится тебе и почитает тебя.

Поначалу молчание было ей ответом. Но вот хрустальные двери медленно распахнулись — и на пороге дворца возник юноша, красота которого затмевала все вокруг. Он был совершенен, он был прекрасен, одним своим видом он повергал все окружающее в низменный прах. Фэйянь ощутила это со страхом, благоговением и болью. Ах, если бы такой юноша мог любить и любить ее!… Но тут другие, благоразумные мысли пришли в голову принцессы, пелена обожания спала с ее глаз, и она поняла: этот юноша мертв, мертвее всего на свете, мертвее надгробных плит и высушенных костей! И еще поняла принцесса-этот мертвец голоден, и голод его не утолит целая вселенная. Принцессе стало страшно.

— Я совершила ошибку, я должна бежать, — прошептала она, но ноги словно приросли к земле (и земле ли?). А глаза принцессы неотрывно смотрели в глаза мертвого юноши, Наисветлейшего, как назвала его Ют-Карахон-Отэ.

— Для чего побеспокоили меня? — прекрасным, но мертвым голосом спросил юноша. — Я должен спать и видеть сны о моей безутешной возлюбленной. Оставьте меня!

— Сегодня ночь твоего торжества, Наисветлейший, — сказала императрица. — Войди в радость — твоя возлюбленная отыскалась среди тысяч и тысяч!

И глаза прекрасного мертвеца встретились с глазами Фэйянь.

— Ты, — сказал он, и это слово камнем упало на грудь принцессы. Она отшатнулась и выронила светильник.

— Что такое? — воскликнул принц. — Отчего она погасла? Я не вижу ее! Верните ее!

— Принцесса, возьмите свой светильник, — ледяным голосом приказала Ют-Карахон-Отэ.

— Нет! — закричала принцесса. — Недоброе вы замыслили, владычица, теперь я это понимаю! Вы хотите принести меня в жертву этому мертвецу, дабы его душа обрела покой. Но у вас ничего не выйдет! Я возвращаюсь домой!

Принцесса сжала в ладони кулон, который подарила ей мать, и прошептала:

— Злые чары, отступите от меня! Баосюй, супруг мой, приди на помощь!

• Предыдущая
• 37/64
• Следующая