Загадка старого клоуна (с илл.) - Нестайко Всеволод Зиновьевич - Страница 40
- Предыдущая
- 40/49
- Следующая
– Ясно! Пятнадцатое, значит, сентября 1068 года. А, ну-ну! – Елисей Петрович установил на времявизоре «экспозицию», прищурился. – Та-ак! Скомороха как звали? Напомните.
– Терёшка Губа.
– Та-ак. Губа, значит… Если Губа, то должен быть, понятное дело, губастый. Как Смеян, как Хихиня… Может, он даже пращур их.
– Наверное! – воскликнул я.
– Та-ак… Ого-го!.. Ну и скопище на торжище. А вон и скоморохи. Там где-то наш Терёшка Губа. Но узнать никак не возможно. Маски на них. «Хари бесовские», как тогда говорили. Ну что ж, поехали!
– Поехали! – подхватил я.
– Поехали! – кивнул Чак.
И мгновенно померк свету меня перед глазами, полетел я, проваливаясь в глубь веков.
…Первое, что я услышал, – это была песня. Какой-то скоморох в вывернутом мехом наружу кожухе, в рогатой оскаленной маске, пританцовывая, громко пел:
Как только скоморох допел, из серой, бородатой, в полотняных рубищах толпы зазвучали гневные возгласы:
– Истинно Губа-скоморох глаголет!
– Позор!
– Срам!
– Сколько будем терпеть?
– Созывайте вече, людие!
И сразу загудел, зазвенел, созывая на вече, колокол. И отовсюду – с Подола, из передградья – заспешил на торжище народ: ремесленники, кузнецы, гончары, седельники, сапожники, портные, кожемяки, а также купцы, торговцы и смерды (то есть хлебопашцы, огородники).
И пока они собирались, я оглядывался вокруг. Это как будто то же самое место на Подоле, но как оно не похоже не только на современный Подол, но и на тот – времен Богдана Хмельницкого, а потом Сковороды!
Мы стоим на просторной площади, на утоптанном тысячами ног торжище.
С севера Подол защищал глубокий ров с высоким валом, деревянной рубленой стеной и башнями – так называемым столпием.
В этом валу были ворота, которые ведут на Притыку – устье реки Почайны, где располагались клети, к которым причаливали баржи. Кто бы мог подумать, что это была когда-то большая судоходная река! (Теперь от неё и следа нет.)
Среди рубленых подольских домов и разбросанных в беспорядке мазанок возвышается церковь Святого Ильи – первый христианский храм в Киеве, возведённый еще при княгине Ольге.
На склонах горы лепились кое-где усадьбы бояр, которым не посчастливилось обосноваться в Верхнем городе, но в основном – хаты, хижины и лачуги ремесленников. Это было так называемое передградье.
Дальше начиналась Гора – Верхний город. Там жили князь, бояре, воеводы, тысяцкие, а также гридни – княжья дружина. (Всё это рассказал мне Чак.)
Вершину горы окружал высокий вал. А над Боричевым спуском торчала рубленая трёхъярусная островерхая башня с тяжеленными дубовыми воротами – въезд с Подола и передградья в Верхний город. Ворота охраняли закованные в кольчуги воины в железных шлемах, с мечами, щитами и копьями. А торжище роилось и гудело. Люди всё прибывали. Но вот…
– Людие! – закричал кто-то громким голосом. – Половцы рассеялись по всей земле, движутся сюда! Неужели допустим, чтобы они пришли и стали топтать киевскую землю нашу, убивать детей, жён и родителей наших?!
– Не допустим!
– Не бывать этому!
– На битву пойдём с врагом лютым!
– Не может князь со дружиной – сами Киев защищать будем!
– Оружно пойдём на поганых!
– Не отдадим Киев на поруганье!
Забурлило вече на торжище.
– Слать к Изяславу слов!
– Пусть даёт князь нам оружие и коней! Пойдём биться!
И вот уже выделило вече по-нашему делегацию, а по-тогдашнему слов (то есть послов), и пошли они по Боричеву спуску на Гору.
Стража у ворот даже не попробовала задержать их, сразу пропустила. Чак, я и Елисей Петрович полетели следом. Вот и Верхний город.
Сразу за воротами справа знаменитая Десятинная церковь (фундамент которой можно увидеть сейчас возле Исторического музея), а за ней обнесённый деревянным частоколом каменный двухэтажный великокняжеский дворец-терем.
Уверенно и смело идут туда слы. И отступает стража.
Вышел на крыльцо князь Изяслав.
– Что нужно? – брови нахмурил.
Поклонились ему слы:
– Половцы рассеялись по всей земле. Вече постановило просить тебя, князь, дать нам оружие и коней, мы ещё будем биться с ними.
Прислушался князь к тревожному гулу, который доносился снизу, с Подола, – в глазах мелькнул испуг.
– Нет! – как будто камень во слов бросил, повернулся и исчез в тереме.
Как туча нахмурились слы – отказал, видишь, князь народу. А с Подола уже поднимаются на Гору люди. Уже запрудили Бабий Торжок, который сразу за воротами. С нетерпением ждут решения. И как услышали, что отказал князь, как будто плотину прорвало.
– Это всё из-за Коснячка-воеводы, пса лютого!
– Он виноват!
– До каких пор издеваться над людьми будет!
– Бей Коснячка ненавистного!
И бросились к подворью Коснячка, которое находилось недалеко от Софии.
Взглянул я на знаменитую Софию Киевскую. Совсем не такая, как сейчас. Как будто большая каменная гора, с округлыми куполами, похожими на купола Владимирского собора.
Коснячка люди не застали. Убежал он куда-то.
Кто-то крикнул:
– Пойдём освободим людей наших из темницы!
И разделился народ на две группы: одна пошла к порубу-темнице, другая – к княжескому дворцу.
Поскольку скоморохи, среди них и Терёшка Губа, направились к княжескому дворцу, мы полетели за ними.
Толпа во дворе клокочет, бурлит. Бросилась наконец к двери.
Поддалась дверь под безудержным натиском людей – соскочила с петель, упала.
Ворвались восставшие в княжеский дворец. А в нем пусто, хоть собак гоняй, – никого. Все разбежались: и князь, и дружинники, и охрана.
Рассыпались люди по терему, по просторным княжеским палатам, ищут князя и прислужников его, да напрасно.
А Терёшка Губа (он ещё на Подоле, когда вече началось, «бесовскую харю» снял и стал так похож на Смеяна и Хихиню, что сомнения не было – предок) посреди главной, золотой, княжеской палаты стал и громко произнёс:
– Людие! Да это же впервые в Киеве такое! Простые смертные князя прогнаша! Ха-ха-ха! Лепота! Радость какая! Ха-ха-ха!..
И ну вприсядку танцевать, через голову переворачиваться, чуть ли не к потолку подпрыгивать. А за ним другие скоморохи и люд простой.
Вижу: один бородач, немолодой уже, с седыми волосами, перевязанными вокруг лба бечёвкой, стоит у стены, хмуро на эти танцы поглядывает. Терёшка Губа тоже увидел его.
– Аты, Микула Гончар, почто невесёлый?
– Сына моего на Альте убили.
– Правда, горе великое, – качнул головой Терёшка. – Но его уже не воскресишь. Горе твоё особное, а радость сейчас у нас на всех одна, общая. Не можешь ты не разделить её. Преодолей себя, улыбнись, чтобы людей в этот день не огорчать.
– И рад бы, да горе уста замкнуло.
Посмотрел на него пристально Терёшка Губа и как махнёт рукой:
– Эх!.. Не стоит, может, своего скоморошьего покона (то есть обычая) нарушать, да день же сегодня такой…
Полез он за пазуху, достал кожаную котомку, развязал, подал Микуле.
– Что это? – поднял на него глаза Микула Гончар.
– Не бойся. Не яд. Веселящее зелье это, смех-трава. Пожуй только, и увидишь. Одну травинку бери, больше не надо.
- Предыдущая
- 40/49
- Следующая
