Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер - Страница 87

– Да потому что это и естьнастоящий крест! – упорствовал настоятель. – По крайней мере, часть его. Проклятые тамплиеры всех убедили в том, что он по-прежнему находился у этих еретиков. Поэтому Святейший престол долгое время им покровительствовал, даже когда заметил, что храмовники избрали собственный путь и становились все более надменными и корыстными. Когда французский король устроил над ними скорую расправу, церковь понадеялась, что крест снова объявится. Многие тамплиеры были преданы Святой инквизиции, но все они молчали под пыткой – и реликвия до сих пор считалась утраченной. Наше братство потратило сотни лет на его поиски! Еретики между тем, как ядовитые грибы, словно из земли вырастали. Нам удалось спасти от их рук сотни других реликвий, но истинный крест как в воду канул! И вот теперь он вернется в лоно святой католической церкви. Все обернулось как нельзя лучше! Епископ Аугсбурга сообщит папе о нашей находке, и Его Святейшество подтвердит истинность креста.

– Вы и в самом деле в это верите? – спросил Симон.

Настоятель ревностно закивал.

– С благословения папы крест этот станет важнейшей святыней христианства! Сюда станут стекаться паломники с самых дальних земель. Я собрался уже выстроить роскошную паломническую церковь вблизи…

– Да будь ты проклят, этот крест замаран кровью! – перебила его Магдалена и указала на Бенедикту. – На нем кровь вашего брата и многих других! Я сама чуть не померла из-за чертового креста! – Она грозно двинулась на Боненмайра. – Если ты думаешь, что можешь как ни в чем не бывало выйти отсюда и продолжать свои поганые проповеди, то сильно ошибаешься. Я на тебя своего отца натравлю, он тебе твоим же крестом кости переломает!

– Магдалена, успокойся! – вмешался Симон. – Предложение настоятеля не такое уж и плохое. Мертвых уже не вернуть, и…

– Секундочку! – перебила его Бенедикта. – Вы тоже чувствуете?

Симон принюхался и учуял едкий горелый запах. Пока еще слабый, но все-таки вполне ощутимый, он доносился из подвала позади них.

– Пожар! – закричала Бенедикта. – Уходим отсюда!

Они все вместе выскочили в большую комнату. Через люк в сцене в подвал врывались густые клубы дыма. В скором времени весь потолок, словно мрачное ноябрьское небо, скрылся под клубящимся серым слоем. Настоятель встал на обломках плиты и прижал к своей груди крест, словно своим тощим телом мог спасти его от огня.

Губы его беззвучно шептали молитву.

На сцене языки пламени пожирали старую парчу, словно сухую солому. Они взбирались по занавесам до самого потолка, пробирались вдоль галерей и оставляли после себя только пепел. В скором времени зрительный зал озарился ярким красным светом. Несмотря на январский мороз, в театре стояла почти непереносимая жара.

Палач и монах, словно волки, кружили друг перед другом; каждый выжидал, пока другой допустит роковую ошибку. В конце концов Натанаэль отважился на выпад. Он сделал обманное движение вправо, а затем ринулся на палача и ударил кинжалом слева. Куизль сместился в сторону и ударил монаха локтем, так что тот рухнул вперед. Натанаэль перекатился, чтобы не налететь на горящий занавес, вскочил, словно кошка, на ноги и снова бросился в атаку.

На столь яростный отпор палач не рассчитывал. Кинжал полоснул его в правое плечо, куда еще днем угодил клинок разбойника. Куизль подавил стон и взмахнул дубинкой, метя монаху в плечо, но удар получился смазанный. Натанаэль, описав полукруг, метнулся к палачу, внезапно пригнулся и рубанул его под колено. Куизль мощным прыжком отскочил в сторону. В густом дыму он слишком поздно разглядел впереди охваченный пламенем занавес. Чтобы не угодить в огонь, Якоб еще в прыжке изменил траекторию. Он покачнулся, завалился вперед и успел ухватиться за раскрашенную кулису с изображением неба в белых облачках, над которыми возвышался Христос.

Куизль потянул за кулису, и тяжеленная перегородка начала вдруг опрокидываться вперед. С Господом в обнимку палач свалился на пол, и его накрыло льняным полотном. Сверху на него с грохотом свалилось еще несколько занавесов.

На мгновение воцарилась тишина, которую нарушали только треск пламени и сиплый, с необычным акцентом голос монаха.

– В Саламанке я встречал человека, подобного тебе, – шептал он. – Большого и сильного, но довольно тупого. Я перерезал ему глотку, а он своим двуручником даже замахнуться не успел. Помню, как он удивленно на меня уставился, прежде чем свалиться.

Куизль силился спихнуть с себя громоздкую, обклеенную полотном раму, но она, судя по всему, где-то застряла. Как он ни старался, она сдвинулась лишь на пару сантиметров. Вдоль опрокинутого занавеса зашаркали шаги. Палач услышал, как по холстине заскользил кинжал монаха. Натанаэль рассекал клинком тонкую материю, скоро он доберется до горла Куизля.

– Церковь – это вовсе не сборище кротких овечек, идущих на убой, – говорил монах, не прерывая своего занятия. – Церковь всегда нуждается и в таких, как я. Только так она дожила до такого возраста. Ей приходится и карать, и уничтожать, все это предсказал нашему Спасителю еще Иоанн Креститель. Помнишь стих из Библии, Куизль? И во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою [41]. – Кинжал замер возле горла палача. – Так вот, тебя сожгут с плевелами, Куизль.

Сквозь полотно, на том месте, где нарисованы были страдальческие уста Иисуса, вдруг выстрелил кулак палача. Пальцы впились в руку с кинжалом и потянули брата Натанаэля вниз. Монах потерял равновесие и, вскрикнув, упал на кулису. Кинжал со звоном полетел на пол. Сквозь материю продралась вторая рука и обхватила горло Натанаэля. Монах отчаянно пытался подняться, но ладонь словно тисками сдавила его шею. Затем к горлу его потянулась и вторая рука палача. Натанаэль дергался, как рыба на песке, пальцы его скребли по занавесу, но добраться до человека под ним не могли. Монах задрыгался и засучил руками, движения становились все слабее, пока Натанаэль в итоге не уткнулся лбом в полотно. Со стороны выглядело все так, словно он приник к устам Иисуса на ткани. Затем монах перевалился на бок и с раскрытыми глазами остался лежать на сцене.

Куизль выбрался из-под рамы и бросил последний, едва ли не сочувственный взгляд на доминиканца.

– И чего вы вечно болтаете, – проворчал он, вытирая о сюртук грубые, покрытые копотью руки. – Собрался убивать, так убивай молча.

Только теперь он заметил ад вокруг себя. Языки пламени между тем добрались до стульев в центре зрительного зала. Даже кулисы под ногами Куизля уже охватило пламя. С галереи на пол с треском начали падать первые балки.

Люк в полу сцены из-за густого дыма было уже не разглядеть. Палач закашлял и двинулся по лестнице к выходу, чтобы выбраться наружу. Он оглянулся в последний раз и покачал головой. Если из подвала нет других выходов, то все, кто в нем находился, обречены на смерть. В любом случае спускаться туда было бы безумием.

Он уже дошел до середины зрительного зала, как за его спиной вдруг заскрипел подъемник.

Дым под потолком крипты стал тем временем настолько густым, что в нем утопала треть подвала, и веревки подъемников терялись теперь в сером небытии. Симон лихорадочно соображал. Туннель, по которому они пришли сюда, вероятно, уже полон дыма. Значит, единственный выход отсюда вел через люк. Лекарь бросился к опущенной платформе и стал озираться в поисках механизма, который приводил его в движение.

– Где-то должен быть подъемник! – крикнул он Магдалене с Бенедиктой. – Рычаг или что-нибудь такое! Помогите найти!

Краем глаза Симон заметил, что Боненмайр все так же стоял в проломе с крестом в обнимку. Настоятель уставился на языки пламени, которые прогрызались сквозь пол сцены. Дрожащий свет отражался в стеклах съехавших набок очков. Театр грозил в любую минуту рухнуть в подвал. Шепот настоятеля перерос в громкие причитания.