В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 98

• Предыдущая
• 98/144
• Следующая

Нестройные отрывочные мысли позвякивали в голове, как мелочь, а может быть, действительно подбросить монетку: она-то и решит, что мне делать…

Машину сильно тряхнуло на повороте, и плотный Кока завалился на меня, нехотя отлепился и даже не извинился. “А что, если предложить им сделку, довольно грязную, но сделку”, – вдруг бесстыже подумала я. В конце концов, они только молодые парни. Дать всем троим – и водителю тоже, черт с ним, – в обмен на свободу.

"Да это ж групповуха, душа моя! – удивился Иван. – Неужели ты способна на такие вещи?"

Способна, способна, еще как способна – эта ситуация страшила меня гораздо меньше, чем возможность разоблачения, как оказалось. А то, что подобные вещи практикуются, я знала из полузабытых рассказов криминального журналиста Фарика.

Я была уже почти готова соблазнительно распустить язык, когда глаза старшего в зеркале заднего вида снова нашли меня: ох не простая ты девка, так и говорили они, земляной орех разгрызть одно удовольствие, а вот тебя? Черт возьми, я всегда боялась таких мужских глаз, в которых вылизывала себе шерсть страсть к клятвопреступлениям: никакой возможности договориться, они вполне могут сказать тебе “да” только для того, чтобы потом трижды сказать “нет”.

"Со мной не договориться”, – говорили глаза в зеркале.

Вся ясно. И пытаться не стоит.

Кока и Мика называли своего начальника странно – Питомза. Это имя, похожее на кличку и слишком оскорбительное для клички, гвоздем засело у меня в голове, я просто уже ни о чем не могла думать, повторяя и повторяя его на все лады, как навязчивый мотив, – Питомза, надо же!

Мы подкатили к отделению милиции, а я так и не выработала линии поведения. Самым безобидным в моем случае выглядело отсутствие регистрации – формальный московский повод взять нарушителя за холку и слегка потрепать загривок острыми боковыми резцами.

Оказалось, что я совершенно ни к чему не готова.

И больше всего я оказалась не готовой к тому, что Питомза решил сам заняться мной, наплевав на внутримилицейские правила. Он взял стандартные бланки – я подозревала, что только для проформы, – и заперся со мной в одном из пустых ночных кабинетов.

Посадив меня перед столом, он устроился напротив, закинув на стол ноги в ботинках. Некоторое время я изучала рельеф подошв, на который налипла строительная грязь, а Питомза приступил к формальностям, которые заключались в выяснении моих паспортных данных и цели пребывания в квартире Сирина. Рядом с ним лежал мой пустой рюкзак, из которого милиционер извлек обе книги.

Он с ленивым любопытством перелистал их.

– Ну что, говорить будем или глазки строить? – наконец спросил он.

Ни того ни другого мне делать не хотелось, и я сочла за лучшее промолчать.

– В молчанку играешь? Смотри, как бы это тебе настроение не подгадило на ближайшие семьдесят восемь часов.

Я никак не реагировала, продолжая изучать его подошвы.

– Не заставляй меня подозревать тебя в том, чего ты Не совершала.

– Что я должна говорить? – наконец сдалась я.

– Сначала – кто ты есть. Потом – что делала в квартире.

– Я же сказала… Меня попросили заехать за книгами.

– Это в двенадцать-то ночи? Не поздновато для визита?

– Раньше времени не было.

– Слушай, девонька, все же просто. Если ты внятно объясняешь, кто, зачем, почему, то выходишь отсюда с чувством полного морального удовлетворения. Мне ведь тоже лишняя головная боль не нужна. Где хозяин, почему у тебя ключи, кто просил, что сказала? Коротко и четко, как в гестапо. Ничего сверхъестественного не требуется. Я же не прошу тебя сказать, был ли твой дедушка на оккупированной территории, – вопросы самые человеческие, правда?

– Я же сказала. – Это была пустая трата времени, я чувствовала, что дурацкий Питомза пошел на принцип, и он не успокоится, пока не" выколотит из меня то, что ему нужно.

– Да ничего ты не сказала. Даже фамилию скрываешь, что совсем уж глупо. И настораживает, заметь. Где хозяин?

– Не знаю. Почему я должна знать?

– А раньше там бывала?

– Нет.

– А потом взяла и поехала, как раз на ночь, когда хозяина нет. Конспиратор из тебя хренов, вот что я тебе скажу, девонька. – Питомза проницательно и хищно посмотрел на меня. – И племянника зря приплела, погорячилась. Ведь нет никакого племянника, а?

Я молчала.

– А то бы ты его сразу предъявила. Адрес, имя, кличка собаки, цвет глаз и размер ноги. Зачем тебе неприятности, правда? Тебе надо в ночниках ноги задирать до головы, а не со мной здесь сидеть. Из чего делаю вывод, что дело здесь гниловатое.

– Я не понимаю.

– Ты мне рога не мочи, – прикрикнул Питомза. – Что, хату хотела грабануть, да в последнюю минуту очко сыграло? А может, и правда есть племянничек, а ты у него ключики втихаря потянула? Или у самого дяди? Как зовут?!

Я молчала, хотя больше всего мне хотелось сдать себя не только нынешнюю, но и прежнюю.

– Усугубляешь, усугубляешь положение.

Полусонный взгляд вшивого сержанта, или старшего сержанта, – я совершенно не разбиралась в милицейских лычках – гипнотизировал меня, еще секунда – и я не выдержу этого напряжения. Но самым страшным было то, что я совершенно не знала, что ему сказать.

А он, похоже, знал:

– Квартира-то уже третью неделю на сигнализации. Следовательно, хозяин в командировке или в отпуске. А тут вдруг ты…

В дверь настойчиво постучали.

Питомза нехотя оторвался от меня, открыл, о чем-то тихонько посовещался – я услышала только приглушенное “бу-бу-бу” и легкое посвистывание в финале – и вернулся ко мне с явным сожалением в глазах.

– Ну вот что, – сказал он, – я сейчас уеду, а ты посиди, подумай, может, и надумаешь чего в мое отсутствие.

Он препроводил меня в мрачный гроб камеры, хохотнул и добродушно напутствовал напоследок:

– Место, конечно, не курорт, но не унывай. Здесь признаться – милое дело. Только на себя лишнего не бери, помни золотое правило – лучше семь раз ударь, чем один раз зарежь.

…Никогда еще жизнь не казалась мне так бездарно проигранной, как сейчас, когда я сидела на деревянной, грубо сколоченной скамейке запасных игроков. Запасных, это точно – теперь уже ничего не зависит от тебя. Весь ужас положения, в которое я попала, открылся передо мной во всей своей отталкивающей, почти старушечьей наготе.

• Предыдущая
• 98/144
• Следующая