Любовь - яд (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 70

• Предыдущая
• 70/79
• Следующая

Я встала из-за стола и подошла к Артуру.

— Поднимите рубашку. Здесь болит?

Дверь резко открылась и я даже не успела испугаться, краем глаза увидела, как Артур проворно схватил со стола записку и сжал в кулаке. Физиономия дежурного появилась в проеме, он посмотрел на нас обоих:

— Все нормально?

— Нормально. Вы, почему без стука заходите? Как к себе домой? Я больного осматриваю, обождите за дверью.

— Так не положено вам самим тут…, - пробормотал дежурный, он опешил от моей резкости.

— Положено, не положено, может, за меня осмотр проведете?

— Ладно, если что зовите.

— Естественно. Чернышев, здесь болит?

Дверь захлопнулась. Я надавила на спину чуть ниже пояса.

— Здесь болит…Анечка. От счастья.

Он приложил мою ладонь к своей груди — сердце билось как бешенное. Мы посмотрели друг другу в глаза, и вдруг он резко дернул меня к себе. Наши губы встретились так внезапно, что у меня голова закружилась, подогнулись ноги, дышать стало невыносимо трудно. Его губы такие жесткие и сочные одновременно. От счастья сердце перестало биться. Артур выпустил меня из объятий внезапно, и я пошатнулась. Из груди рвались рыдания.

"Когда уходим?" — написал на мятом клочке бумаги. И я поняла, что победила. С триумфом ответила:

"Через две недели"

"Как?"

"На скорой, при переезде в больницу"

"Пашка?"

"Да. Ты со мной?"

"У меня есть выбор?"

"Она так на тебя похожа"

"Моя дочь" — на дрожащих мужских губах гордая улыбка.

Артур подвинул ко мне фотографию Танюши, потом порвал записку на мелкие кусочки и съел прямо у меня на глазах. Я даже удивиться не успела.

— Через два часа я дам вам новую порцию антибиотика. Можете идти, Чернышев.

— Жаль, я бы тут с вами на всю ночь остался.

Я пошла к двери и вдруг почувствовала, как его руки обвили мою талию сзади, я прижалась к нему спиной и закрыла глаза. Секунды счастья, дерзкие, наглые, ворованные секунды. Дикий риск и бешеный адреналин.

— Думал о тебе каждую минуту, маленькая, — прошептал так тихо, но я услышала сердцем.

— Вы свободны, больной.

Я оторвалась от него таким невероятным усилием воли, что душу на части разрывало. Распахнула дверь.

— Когда у вас тут обед привозят?

Дежурный отложил газету:

— Через четверть часа. Проголодались?

— Еще как, — за меня ответил Артур, и от его слов кровь бросилась мне в лицо. Я знала, что он имел ввиду. Чернышева не изменит даже тюрьма. Несмотря на всю трагичность нашего положения, я улыбнулась. Он неисправим.

Я пребывала в странной эйфории. Наверное, то же самое испытывает человек, когда посреди пустыни ему удается добыть глоток воды и хоть он понимает, что скоро эта живительная влага закончится, и он снова начнет умирать от жажды, он радуется каждой выпитой капле.

Я уже собиралась домой, последний раз обошла всех пациентов. Дала обезболивающее Ветлицкому и парню с переломанным пальцем. Как вдруг появился Рыжов.

— Анечка, Григорий Сергеевич за вами прислал, он вас ожидает у себя в кабинете.

Я бросила взгляд на Артура. Тот не смотрел на нас, он постукивал подушечками пальцев по тумбочке. Ветлицкий многозначительно присвистнул.

"Началось" — подумала я.

Сегодня подполковник Фомин Григорий Сергеевич пребывал в гораздо лучшем настроении, чем когда мы с ним беседовали в последний раз. Он вежливо поздоровался, галантно предложил мне чашку чая. Я отказалась. Такие резкие перемены мне не нравились.

— Как ты устроилась, Анечка? Слышал, что уже успела влиться в наш маленький коллектив? Семеныч доволен тобой, сегодня с ним разговаривал. Сказал толковая медсестра, несмотря на то, что молоденькая.

— Стараюсь, Григорий Сергеевич. Я ведь на врача хочу дальше учиться.

— У тебя непременно все получится, Анечка. Ну, так как рабочий день прошел? Слышал у тебя теперь новый пациент? Как себя ведет Чернышев?

Я насторожилась. Что это? Просто любопытство или дежурный доложил о том что уединились?

— У него острая форма пиелонефрита. Ждем анализов из лаборатории.

— Я не о здоровье интересовался, а о самом больном. Как ведет себя? Чернышев довольно опасный преступник и совершенно непредсказуемый человек. Ты справляешься?

— Да. Со мной они вроде все вежливые.

Григорий Сергеевич набросил плащ.

— Давай я домой тебя подброшу, по дороге поговорим.

Я не смела отказаться. Мне нужно было втереться к нему в доверие, чтобы расслабился, стал откровеннее.

— Ой, спасибо. Если только вам по пути.

— Ничего страшного. Я так давно не общался с симпатичными девушками, что, пожалуй, готов проехать несколько лишних километров.

Когда мы сели в служебную машину, разговор продолжился.

— Вежливые они, до поры до времени, Анечка. Как только поперек дороги станешь, вся вежливость испарится. Это преступники понимаешь? Их ломать надо, перевоспитывать.

— Но ведь они люди, а врачебная этика…

Подполковник усмехнулся:

— Наивная ты душа, Анечка. Практически никто не попадает к нам просто

так, многие — люди с тяжелыми статьями. Честное слово, сострадания к ним не испытывается. Вся система изначально построена так, чтобы сломить

человека, отсюда и все нечеловеческие условия и отношение.

— Вы правильно сказали, что система построена так, чтобы сломить человека. Вы озвучили то, что тюремное начальство обычно скрывает за красивыми словами. Вот только нормально ли это? Вы выращиваете матерых ушлых преступников. Мелочь ломается, а крепкие волки стают еще крепче. А потом удивляемся, откуда у нас такая изощренная и хорошая организованная преступность.

Понятно, что симулянтов немало, и просто лентяев — но и нормальных людей ставят в такие условия, где каждый выживает, как может. Или скажите нормальных там нет?

— Удивлен, Анечка, довольно рассудительно для такой молоденькой девушки как ты. Ты можешь спросить: а как же права человека, заключенного? Здесь наши позиции таковы: понятие прав человека в последнее время используются спекулятивно и однобоко. Почему-то никто не говорит о праве убитого на жизнь, о праве изнасилованной девушки на неприкосновенность и здоровье, о

праве ограбленного на личную собственность. Зато о правах убийцы,

насильника, грабителя — пожалуйста, сколько угодно. Поэтому для нас во

главе угла — права потерпевших, о которых НИКТО и НИГДЕ не говорит. Мы полагаем, что с этими пояснениями становится ясно, что почти никто из персонала учреждений не стремится очень уж строго соблюдать права заключенных.

Он был прав и будь я незаинтересованным лицом, я бы непременно с ним согласилась. Несомненно, Григорий Сергеевич очень умный человек, фанатично считающий, что он прав и его миссия наказывать преступников. Он отказывался воспринимать их как людей и возможно, будь я и в самом деле просто медсестрой Анечкой — он бы меня убедил.

Мы подъехали к воротам и нас беспрепятственно выпустили. Даже машину не досматривали. Просто ворота открылись, и автомобиль выехал за пределы колонии.

— Ну а как же все-таки права человека? То есть они ведь тоже люди. Например, заграницей тюрьмы отличаются от наших. Отношение к заключенным тоже. Хотя преступники везде одинаковые.

— Здесь я сделаю заявление, которое, возможно, покажется тебе странным: я считаю, что наше государство (а точнее, закон) излишне гуманно. Дело в том, что, по моему мнению, менталитет отечественного преступника — это совсем не то, что, скажем, голландского, или шведского. Это там заключенного могут отпустить домой на выходные, а нашего — попробуй отпусти. Большинство таких, либо сбежит (что, в общем, логически понятно), либо, что вернее, напьется и по пьянке кого-нибудь убьет. Или то же самое, но на трезвую голову. Кроме того, как показывает опыт, с большинством заключенных невозможно продуктивно общаться: каждый ищет либо подвох, либо, что чаще, личную выгоду. И это, заметь, не зависит от условий содержания и отношения, а определяется тем, что у человека в голове.

• Предыдущая
• 70/79
• Следующая