Любовь - яд (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 71

• Предыдущая
• 71/79
• Следующая

— Значит, вы уверены, что все они пропащие люди. Вы даже не допускаете мысли, что возможно кто-то был осужден несправедливо?

— Очень многие заключенные — это в прошлом дети из неблагополучных семей, или наркоманы, которые в принципе не понимают нормального языка, а реагируют только на окрик, побои, карцер или ШИЗО. Вот тебе пример гуманизации обращения с заключенными: с окон в камерах сняли жалюзи, перестали бить малолеток — они стали позволять себе хамство, угрозы по отношению к персоналу, в камерах появились случаи убийств, стали лучше кормить — появились недовольные качеством питания, пишут жалобы.

Все это я веду к тому, что бесполезно что-либо менять в нашем законодательстве в плане гуманизации. Я не говорю, что всех надо избивать или унижать, но некоторых — непременно, а некоторых нелишне и расстрелять.

Я посмотрела на подполковника. Он, казалось, совершенно уверен в собственной правоте и мне было трудно ему возразить, хотя очень хотелось, я даже язык прикусила.

— С другой стороны, для общего блага необходим профессиональный подход, по принципу "ничего личного, я только делаю свою работу". Работа преступника — совершать преступления, наша работа — лишать свободы. И не более того. Я сам всегда стараюсь следовать этому принципу, и это дает положительный результат, хотя некоторые воспринимают мою работу как ущемление их личности.

— Что ж вы, несомненно, правы. Более обстоятельного ответа на свои вопросы я еще никогда не получала.

— Очень рад, что смог тебя убедить. У меня мало хороших работников, Анечка. Конечно, я не в восторге, что ты настолько симпатичная. Ты не пойми меня превратно, только зэки тоже мужчины, притом мужчины, которые годами женщин не видели. Не хочу, чтобы началась из-за тебя вражда, а она непременно будет. Тебе, Анечка нужно покровительство на работе, чтобы не один из них в твою сторону смотреть не посмел.

Я понимала, к чему он клонит. Покровитель — это, конечно же, он.

— Ты сейчас очень занята или может заедем куда-нибудь поужинаем?

Григорий Сергеевич бросил на меня пристальный взгляд. Глаза у него колючие темные, казалось, насквозь видит.

— Сегодня я устала немножко. С непривычки. А вот завтра с удовольствием, если у вас время будет.

Фомин улыбнулся.

— Конечно, устала, тут у нас не только физически трудно, тут психологическое давление довольно сильное. Завтра? Завтра я занят, но к концу недели непременно приглашу тебя куда-нибудь.

"Осчастливил" — подумала я. Главное, что не настаивает, а ведет себя вполне прилично. Почему-то подполковник внушал мне неясный панический страх. Он подавлял своим авторитетом, прозорливостью. Мне, несомненно, нужно приблизиться к нему, чтобы усыпить его бдительность. Как же не хотелось снова возвращаться в образ Инги. Почему-то мне не верилось, что он неразборчив в связях, хотя Ветлицкий ясно дал понять, что каждая особь женского пола, работающая в колонии, побывала в постели начальника.

ПО ЛЕЗВИЮ БРИТВЫ

Артур смотрел в темноту. Ему не спалось. По палате разносился мерный храп Ветлицкого.

Чернышев чувствовал, что его голова просто раскалывается от напряжения, от мыслей, от слишком большого объема эмоций и информации. Он уже свыкся с мыслью, что сидеть ему от звонка до звонка. На досрочное не рассчитывал да и наплевать ему было. Какая разница пятнадцать лет или тринадцать — все равно выйдет он отсюда другим человеком. Он уже менялся. Жестокость окружающей обстановки постепенно начинала заражать его, распространяться как раковая опухоль. Он должен стать такими как все, и чем быстрее, тем лучше для него. Вспомнилась малолетка1* все вернулось и законы тюремные тоже вспомнились. Словно и не прошли годы с тех пор. Здесь за колючкой свои правила выживания. Артур эти правила знал, а кто не знал — тот ломался. Первой мыслью, когда его вызвали в больничку, было то, что это чья-то шутка или злой умысел. Иногда человека уводили яко бы в санчасть, а по дороге избивали до полусмерти. Артур даже заточку в ботинок спрятал.

Когда увидел Василису, глазам не поверил, замер, глотая воздух. Ему казалось у него видение и эта девушка в белом халатике, хрупкая и нежная никак не могла быть Василисой. Но девушка подняла на него глаза, и Артуру показалось, что он летит в пропасть. Всего мгновения хватило на то чтобы понять — она здесь не просто так. Она пришла за ним. После дикой радости нахлынуло паническое чувство страха за нее. Побег из колонии строгого режима — это преступление, а еще это совершенно невозможно. Они обязательно попадуться. Чувства Артура поделились на две части. Он радовался, он захлебывался от счастья, понимая, что его не забыли, что все это время Василиса искала способы устроить побег, а не бросила его как отработанный и ненужный материал. Да, она не стала ждать пятнадцать лет, она решила рискнуть. Как это на нее похоже. А с другой стороны — опасность. Как она сможет? Кто ей помогает? Какого черта она вообще в это влезла и Пашка идиот вместе с ней? Если побег провалится, а скорей всего так и будет — они все сядут надолго. Вот только если Артур смог выжить в этих нечеловеческих условиях — Василису это сломает. Отчаянная девчонка, совершенная сумасбродка. Остались наедине и Артур понял, как сильно скучал по ней, какое невероятное счастье выпало ему — увидеть ее снова, так близко, прикоснуться к ней, почувствовать, услышать ее голос. Сколько раз он представлял себе их встречу и понимал, что это все несбыточные мечты. Чернышев хотел, чтобы она ушла, бросила эту сумасбродную затею. Он увидел ее в последний раз, а теперь должен отпустить, не тянуть за собой на дно. Только Василиса показала ему причину, по которой ему стоило рискнуть вместе с ней, и более веских доводов он не мог себе представить. Увидел крошечное существо на фотографии, и сердце зашлось от невыразимой нежности и любви к ним обеим. Все эти месяцы Василиса носила под сердцем их девочку. Их малышку. Он даже не смел мечтать, что когда-нибудь станет отцом. После всего что произошло, после известия о смерти единственного ребенка, Чернышев считал себя проклятым, прокаженным, которому не положено такое счастье. Посмотрел на крошечное личико Танюши и понял, что не может отказаться от шанса подарить им обеим счастье. Ведь и правда на него похожа — глаза синие, волосики темные, почти черные. В сердце снова всколыхнулась нежность и странное дикое чувство: "Обидит кто — убью нахрен". Он ОТЕЦ. Его ждет дома маленькая дочка. Если счастье имело облик, то теперь он точно знал, как оно выглядит. А что если ничего не выйдет? Тогда кто позаботится об их дочери? Нет. Он должен убедить Василису отказаться от этой затеи. Должен, заставить уйти, начать жизнь вдали от него. Но ведь она упрямая. Не отступиться. Артур слишком хорошо ее знал, если задумала — значит пойдет к своей цели по головам, и даже Артур ее не остановит, а начнет мешать — только навредит и себе и ей. Что она задумала? Как осуществится побег? При переезде в больницу? Как она справится с конвоем? Что с документами? Черт, сколько вопросов, а ответы получить просто невозможно. Только доверится ей. А ведь все продумала чертовка. На территорию колонии проникла, облик изменила до неузнаваемости. Где только подевалась высокомерная красавица Инга? Перед ним возникла совершенно незнакомая девушка. Нежное, хрупкое создание. Светловолосое, воздушное. Где только научиться всему успела? Документы новые выправила, мозги всем запудрила. Кто заподозрит молоденькую скромную медсестричку Анечку в приготовлении побега матерому преступнику? Да никто. Только тот, у кого больная фантазия. На душе снова потеплело. Значит, все это время Василиса готовилась. Тщательно, долго, обдумывала каждый шаг, училась, приближалась к цели. Как всегда ее цель — это он. Артур усмехнулся. Любит ведь. В самом деле любит. Его маленькая Васька, его Инга, его Анечка. Она вся его и всегда принадлежала только ему. Разве кто-то в его жизни хоть раз любил его столь отчаянно? Не просто возлюбленная. Она мать его ребенка. Она его вселенная, его пристанище. Кому еще можно довериться в этом проклятом мире, если не ей?

• Предыдущая
• 71/79
• Следующая